Не успела дверь за бородачом закрыться, прибежал юноша. На конопатом раскрасневшемся лице алмазной россыпью блестели капельки пота, в глазах — радостное удивление.

— Герасим Леонович, мы листовку все-таки написали. Почитайте. — И протянул комиссару листок.

Комар, медленно шевеля губами, прочитал, сверкнул глазами.

— Молодцы, хлопцы. Здорово! Перепишите десятка два и сегодня же ночью, как договорились, расклейте. Только на рожон не лезьте!

Когда за вылетевшим из горницы юношей захлопнулась дверь, Комар пояснил с улыбкой:

— Командир в отъезде, дак я верчусь, как бисов сын, — туды, сюды, все надо.

Только принялись за еду, как в дверь постучали и в горницу осторожно вошли и остановились у порога сразу десять человек — старики, старухи, женщины с детьми.

Белобородый старик, опершись на темную от времени еловую палку, глухо откашлялся.

— Да мы, Герасим Леонович, не к тебе… — Он замялся, переступил с ноги на ногу, отчего тихо скрипнула половица. — Тут кажут, у пришлых комиссаром немец. Так мы до него, не откажи глянуть…

— Ну и народ, уже все знают! — раскатисто засмеялся Комар. — Выходи, комиссар, коль народ тебя бачить пришел.

Линке, не зная, как себя вести, нехотя поднялся из-за стола. Он был по-юношески строен. И если бы не морщинки на лице и мешки под глазами, говорящие о пережитом, никто не поверил бы, что он всего на два года моложе Рабцевича.

Старик подступил к нему и, сузив выцветшие глаза, оглядел всего — от хромовых сапог до красноармейской фуражки.

— Гэта так, — старик вздохнул, — и все же немец. Чудно, немец иде против немцев.

— Я, папаша, не против немцев иду, я против фашистов. Вспомните, как у вас в гражданскую войну было: не русский против русского шел или белорус против белоруса, а рабочие и крестьяне — против помещиков и буржуев, — пояснил Линке.

И вновь крестьяне подивились: немец так чисто говорит по-русски, а главное, вместе с партизанами будет воевать.

До утра просидели Рабцевич с Комаром. Обо всем переговорили. Комар рассказал об обстановке в Кировском районе, где успешно действовали несколько партизанских отрядов. Несмотря на наличие в некоторых населенных пунктах (и прежде всего в самом Кировске) фашистских гарнизонов, на частые рейды карателей, хозяевами положения в районе являлись партизаны.

— Главная беда у нас в том, что нема взрывчатки и минеров, — признался Комар.

Рабцевич дружески похлопал его по плечу, успокоил:

— Не горюй, Герасим, поделимся с тобой взрывчаткой, много не дадим, у самих мало, но для начала хватит, потом добудете. Подготовим вам и минеров. Однако и ты сделай одолжение: дай часть своих людей, так-то легче будет освоиться.

Рабцевич тут же приказал Змушко выделить кировцам немного принесенной с собой взрывчатки, поручил Шагаеву, Пантолонову и Жавнеровичу подготовить группу подрывников.

Немного вздремнули. Устроились прямо на полу. Удобства не ахти какие, хозяйка постелила на пол одежду — всю, какую нашла. Главное, что в помещении, а не в лесу или на болоте, посреди мошкары.

Разбудил всех беспокойный Комар. Спал он или нет, но был бодр и весел.

— Вставай, Игорь, посмотри, каких я тебе людей привел. — Еще вечером Рабцевич попросил называть его только по кличке.

— Сейчас, сейчас! — Рабцевич подошел к окну.

На улице выстроили в шеренгу несколько рослых, крепких парней.

— А почему не у всех оружие? — спросил Рабцевич.

— Где ж его взять? — вопросом на вопрос ответил Комар. И тут же добавил: — Они у меня отчаянные, добудут.

Рабцевич недовольно засопел.

— Мне, Герасим, не столько отчаянные нужны, фашиста ведь только этим не одолеешь. Нужны хитрые, смекалистые.

Комар в усмешке прищурил глаза.

— Копаешься?.. Узнаю тебя! Да они ж белорусы, а когда ты слыхал, чтоб белорус да без хитрости был?

Рабцевич обернулся к Змушко.

— Альберт, — это кличка Змушко, — выйди познакомься, отбери, потом я побеседую.

Объяснив Комару, что группа имеет специальное задание и люди нужны проверенные, надежные, Рабцевич отобрал пятнадцать человек.

К обеду, чтобы не стеснять Комара своим присутствием, Рабцевич вывел бойцов за деревню. Остановились в лесу, недалеко от опушки. Для жилья соорудили шалаши, строить землянки не было смысла — все равно скоро уходить.

Под деревней Столпище Рабцевич пробыл чуть больше двух недель. За это время бойцы под руководством Линке и Змушко сделали несколько вылазок к фашистам. В деревне Михалево разгромили небольшой вражеский гарнизон; на железной дороге у станции Ящицы сожгли сарай, где хранилось сено; потом подорвали вражеский состав со скотом; в деревне Поболово взорвали маслозавод.

Взорвать завод, расправиться с фашистским главарем и охраной помогли русские военнопленные, работавшие там. Их было трое, и все попросились в отряд. Среди них выделялся Сергей Храпов, который впоследствии стал любимцем отряда…

Потом в группу влилось еще несколько человек из подпольной комсомольской организации деревни Китин.

Людей у Рабцевича прибавилось. Это была уже не группа, а целый отряд. Дело оставалось за базой.

Как-то, проводив Линке в деревню, где он по просьбе Комара должен был побеседовать с партизанами о положении на фронтах, Рабцевич с несколькими бойцами побывал на месте намеченной в Москве базы. Возвратился Александр Маркович под вечер задумчивый, усталый. Нехотя поужинал и закурил возле своего шалаша. К нему подсел Линке. Помолчали.

В стороне на полянке бойцы кипятили в кастрюле на костре чай. Доносились шутки. Рабцевич смотрел на бойцов, но думал о своем. Очнулся, услышав басовитый голос:

— Я — старшина Процанов, разрешите обратиться.

Рабцевич поднял голову. Старшина был настолько худ, что форма сидела на нем точно с чужого плеча. Большие серые глаза смотрели неуверенно.

— Слушаю, — проговорил Рабцевич.

— У меня тяжело больны дочка и жена, — робко начал старшина.

— И что?

— Разрешите сходить домой.

— Откуда узнал о болезни? — Рабцевичу было известно, что у Процанова трое детей, семья живет под Бобруйском.

— Вернувшийся из деревни партизан передал.

Рабцевич исподлобья взглянул на Линке. Тот делал вид, что занят самокруткой, а сам следил за разговором.

— А сколько на это надо времени?

— Дня хватит.

Рабцевич достал из маленького кармана галифе часы, положил на ладонь. Не глядя на бойца, сказал тихо:

— Вот что, сейчас двадцать часов, чтоб к восьми утра был здесь. По приезде доложи.

Старшина, все это время стоявший по стойке «смирно», развел руками.

— Что-то непонятно? — спросил Рабцевич и, помедлив, добавил: — Возьмите мою лошадь и не тяните время.

Старшина отдал честь и, четко повернувшись, побежал к пасшейся поблизости лошади — подарку Комара.

— Только не загоните коня! — крикнул вдогонку Рабцевич.

Блекла заря, приближалась ночь, но наползала, казалось, не с неба, которое все еще было светлым, а снизу, из-за деревьев.

— Я мать свою не видел с тридцать девятого и до сих пор не могу к ней выбраться, — после некоторого молчания проговорил Рабцевич, — все времени нет. А тут — дня еще не прошло как в отряде, и уже домой… — Хрустнув суставами, он поднялся, прошелся взад-вперед, резко остановился. — Нет, Карл, так дальше не пойдет.

Линке молча вскинул на него глаза. Он не понимал, к чему клонит командир.

— Нам надо срочно искать место для базы. — Рабцевич достал из планшетки топографическую карту, расстелил на траве, опустился перед ней на колени. — Давай-ка, Карл, подумаем, куда перебираться будем…

Это предложение показалось Линке странным. Зачем думать о базе, искать для нее место, когда давно уже все обговорено и согласовано.

От костра донесся беспечный смех. Рабцевич хотел было крикнуть, чтобы замолчали, но сдержался.

— Пойдем в шалаш, там спокойней.

Сложив карту, забрался в шалаш. Нащупал коптилку из снарядной гильзы, поставил поудобнее, чтобы не опрокинулась, и вновь разложил карту.