Она вздохнула, упрекнула себя в глупых мыслях и положила новенький паспорт к двум другим в шкатулку на комоде. Три документа теперь уже троих в семье взрослых людей.

Когда мать мыла посуду, а сын помогал вытирать, пришел отец. От него по привычке попахивало вином.

— Что за торжество? — спросил громко. — Пирогом пахнет.

— Паспорт Юрию выдали, — ответила мать.

— Ну и что? Покажи документ.

Мать достала паспорт из шкатулки, подала ему.

Отец раскрыл, поглядел и вернул.

— Взрослым стал… Теперь тебя, выходит, и драть уже нельзя — полноправный гражданин, полноценный… Ну раз ты такой равноправный, тогда ставь на стол. Угощай отца и мать.

Юрий переглянулся с матерью, понимая, о чем говорит отец.

Мать поставила чашки, порезала пирог, пошла за чайником.

— Чаем взрослых мужиков надумала угощать? Не пойдет, — сказал отец. — Такое дело полагается другим отмечать. Недогадливый ты, парень. Зато я не упустил.

И вытянул из внутреннего кармана пальто бутылку портвейна.

— Откупоривай, Юрка!

— Зачем это? Не надо ему. Убери! — попросила мать.

— Не лезь, мать, не в свое дело. Мы сами знаем, что нам пить. Верно, Юрка? Что молчишь? Небось охота приобщиться? За спиной-то небось с ребятами давно потребляешь, а? Ну говори, потребляешь? — подзуживал отец.

Юрий отрицательно помотал головой.

— Врешь ведь, подлец! Не поверю. Я в твои лета не этот «квас» пил, самогоном с парнями баловались.

Он откупорил бутылку, налил три стакана.

— Ничего, не вредно, если, конечно, понемногу. Ну давайте, не стесняйтесь. — И поднял стакан с янтарной жидкостью. — «Три семерки». Ха! Семерка — самая непутевая карта, невезучая. Когда одна. А когда три вместе подберутся — двадцать одно! Так и мы по отдельности — семерки, а вместе — очко!

Отец влил в себя вино одним махом. Мать отпила и поставила стакан, а Юрий помедлил с минуту и последовал примеру отца, опорожнил.

Но на этот раз Юрия Григорьева не пригласили в милицию, а привезли. И милиция оборачивалась далеко не парадно-торжественной и радушной стороной, как при вручении паспортов, а положенной ей — непреклонной. О МУРе, куда его доставили, парень, конечно, имел понятие, но из разговоров, книжек, кинофильмов. И когда следил за приключениями мужественных оперативников и следователей, ему казалось, что он рядом с ними, что он сам идет по следу преступника, готовый в любую минуту вступить в смертельную схватку и обязательно победить. Конечно, он был на стороне сильных и умелых, а главное, справедливых людей. Как бы ни хитрил, ни изворачивался противник, его участь все равно была предрешена. И сочувствия к таким людям Юрий не испытывал. Многие из ребят Марьиной рощи, где жили Григорьевы, озорничали и в милицию попадали. Но предложи им на выбор, в игре или наяву, на чьей стороне быть — работника уголовного розыска или преступника, — они, не задумываясь, выбрали бы первого.

И вдруг он оказался на той, другой стороне, которую отвергал, зная, что пропадет, если свяжется с кем не следует. И все же связался и потом не звал, как выбраться. И решил не признаваться ни в чем, думая, что как-нибудь все обойдется. А потом уже никогда-никогда не опускаться до такого.

Но он не знал другого: кто уходит от ответа за проступок, более того — за преступление, причем неважно как — солгав или благодаря случайно сложившимся благоприятным обстоятельствам, — того безнаказанность может легко подтолкнуть на повтор. Повезло, мол, выкручусь и в другой раз. Но не повезет в другой — и придется держать ответ за все оптом и большей мерой.

Григорьев-младший попытался выбрать середину и на ней утвердиться. Потому хотя и робел, но показывал, что ему все нипочем.

Следователь задал тот же вопрос: «Чей пистолет?» И получил, как и от отца парня, однозначный ответ: «Не знаю».

Их показания почти полностью совпадали. Казалось, Юрия не смущало, что «вальтер» извлекли именно из его голубятни. «Что из того? — рассуждал Григорьев-младший. — Голубей я уж с год не гоняю, замок не ахти какой, легко отпирается любым ключом. Короче, пистолет спрятал не я, а кто-то другой. Его-то и ищите, его и пытайте». Но в постановлении на производство обыска стояло имя Юрия Григорьева, и он понимал, что это было не зря.

Ответы парня вызывали у следователя скорее улыбку, чем досаду. Он-то знал о гораздо большем, чем тот предполагал: юный Григорьев попался.

И пистолет «вальтер» лежал между ними на столе. Тяжелый и холодный, сизоватый, покрытый тусклыми пятнами на изъеденном временем металле. Чернел зрачок ствола.

— Посмотри на него получше, внимательно посмотри, — повторил следователь.

Но ничего нового Юрий разглядеть не желал. Он посмотрел вопросительно на следователя. «Что он хочет, чтобы я разглядел в этом пистолете?»

— Ничего не вижу, — пробормотал парень.

— А надо бы уметь видеть вещи, особенно такие, — сказал следователь. — Хранил, берег, в тряпочку масляную укутал. А что ты знаешь о нем? Знаешь ли историю его, чей он был?

— Не мой.

— Что ты заладил — «не мой, не мой». Слышал уже. Не об этом речь. Ты марку разглядел на нем? Чья она, фирма-то?

— Немецкая.

— Вот именно. В чьих руках был, в кого стреляли из него, убивали — вот о чем надо задуматься. А за чьей пазухой лежал до изъятия, это мы и без тебя установили. Итак, путь его — от фашистов к грабителям. Этого уж ты никак не можешь отрицать.

Юрий чуть было не кивнул головой и покраснел.

— Да, не можешь отрицать, Григорьев, что и твои руки держали его, и твои дружки-приятели, — сухо заключил следователь.

Каждое его слово укладывалось в сознании парня маленьким крепким кирпичиком. Одно за другое. И не разъезжались, не падали, а, будто сцементированные, превращались в четкую кладку. И не разбить ее, не развалить.

Словно током пронзило Григорьева. Он понял наконец, что следователю известно все. Ему показалось, что сам он стал пустой и ледяной, но тяжелый, как ствол пистолета. И эта тяжесть давила плечи, гнула шею, заливала свинцом голову.

— Назвать или сам решишься?

До этого Юрий думал, что будут спрашивать про голубятню, с кем гонял голубей, гадать, кто подсунул «вальтер».

— Лично мне твой ответ не так важен, — заключил следователь. — Это для тебя спасение в правде, сказать все без утайки, только правду. Единственная твоя защита, парень…

…Недели две назад, поздно вечером, его вызвал во двор Славка Жижичкин.

— На пару слов, — сказал Славка. И не обманул, обошелся двумя словами: — Давай пистолет.

— Какой еще пистолет? — будто не понимая, о каком пистолете идет речь, спросил Юрий.

— Не знаешь? Не придуривайся, Юрик. Неси-ка быстренько! А не дашь, сам знаешь: я никогда не шучу.

«Ишь ты, как расхрабрился Славка, — подумал Юрий. — Никогда таким не видел. Да его за человека во дворе не считали. Нет, неспроста что-то здесь». Невольно оглянулся назад. И понял, что даст пистолет. За его спиной стоял Виктор Глотов. Огонек сигареты освещал нахмуренные брови под надвинутой на лоб кепкой, резко очерченные скулы. В разговор он не вступал, но его грозное молчание было яснее любых слов и намеков Жижичкина.

— Сейчас, — выдавил Юрий и ушел в дом.

Осторожно проскользнув мимо спящих родителей, стараясь не шуметь, выдвинул ложе дивана и достал из ящика под ним, где хранился различный слесарный и столярный инструмент, пистолет. Сунул его за пазуху и вынес Жижичкину.

— А патроны? — спросил тот.

— Не было, не вру. Если пистолет дал, патронов бы пожалел? Давай обратно, — сказал Юрий и с надеждой потянулся за пистолетом.

— Больно скорый, — усмехнулся Славка и спрятал оружие за спину. — Ладно, не бойся, скоро вернем. — И опустил «вальтер» в карман брюк.

Глотов бросил догоревшую сигарету в грязь. Лицо его еще больше нахмурилось.

— Пошли, — позвал он Жижичкина. И оба исчезли. И тогда Юрий вдруг осознал со всей остротой, что наделал, передав оружие. Не ради баловства взяли ребята «вальтер» так нахально и спешно. И он теперь связан с ними одной ниточкой, и, еще не ведая замыслов Глотова и Жижичкина, Юрий понял, что в случае чего придется отвечать и ему. Уж лучше бы взяли с собой, хоть бы увидел, может, вмешался, а то и удержал от неверного шага. Но ему ли удерживать таких, как этот Глотов! Одним успокаивал себя, что пистолет без патронов. А если достанут?