Крепко сжав плечи Алексея своей рукой, завершил наболевшее:

– А за тебя, родной мой, я очень рад. Рад, что именно в эту пору, когда душа ещё ничем не изгажена, когда не встретилась тебе гарнизонная грязь, а она непременно будет, куда тут деться, ты встретил это чистое сердце.

Это и есть твоя самая твёрдая опора под ногами. Люби её, и возвышайте друг друга, всегда. До своих понятий любви, до своей вершины. И здесь процесс взаимный – всё, что ты отдашь ей, возвернётся тебе сторицей, равно, как и к ней.

Тяжело вздохнув, постояв в раздумье минуту, он продолжил:

– Суров казачий быт к женщине. И она у нас, что уж тут греха таить, всегда пребывает в подчинённом состоянии.

Голова всему – мужчина. Он – первый, он – главный, а жена всегда лишь – при нём. Мне это ещё в молодости претило. И не раз говорил с дедом твоим, который был очень суров, даже на руку – не сдержан и лёгок.

Помню, как обидел он мать и я, мальчонка совсем, встал на её защиту и сказал ему, что когда вырасту – к своей жене никогда так относиться не стану.

И потребовал от него, чтобы он никогда более мамку не обижал. Махнул рукой отец, да и вышел на баз. А наутро, хмурый, синева под глазами, дух тяжёлый, хмельной, чувствовался на расстоянии, сказал мне:

«Прости, сын. Больше дурного от меня не увидишь. Ты прав, всегда виноват тот, кто ближе всего к тебе стоит. На нём и вымещаем злость. А в чём она виновата, мать твоя? Да ни в чём! Дом содержит, нас с тобой обихаживает, холит, кормит, поит. А я…».

И он даже заплакал. И более я ни разу не помню, чтобы он обидел мать. А один раз, это было в её день рождения, небывалый случай – принёс ей колечко золотое. И так неловко, смущаясь, протянул на руке: «Бери, Дарья, за долготерпение твоё. И… прости, если сможешь».

Мать залилась слезами. Схватила колечко, прижала к сердцу, а в глазах – было столько счастья и сердечности, что я её вот такой и запомнил.

– Последние годы в семье прошли в спокойствии и счастье. Я бы даже сказал – любви. Кроме меня – ещё два брата родились. Один, правда, в младенчестве и умер от скарлатины, не умели тогда её лечить, проклятую.

А второй – герой, в войсковые старшины вышел, да и погиб в Крыму, рядом с адмиралом Нахимовым. При нём состоял со своим отрядом для решения неотложных задач.

Чудно, правда – казак и с морским начальником. Но на войне бывают коленца и покруче, милый сын.

На миг замолчат, и с дрожью в голосе, продолжил:

– А погиб отец мой – тоже славно. Дай Бог каждому такой конец. Без мук. В бою.

Пришлые черкесы отбили табун лошадей, в котором и его десяток коней был. И он, с казаками, кинулся в погоню. Догнали, закружили табун, ни одному коню не дали уйти с бандитами.

Отец троих достал своей шашкой, да не поостерёгся, и их предводитель выстрелил ему в спину, с пяти шагов.

Так, в седле, и отлетела его душа к Господу.

И всему, что я добился в жизни – обязан матери. Всю жизнь свою нам с братом отдала. Помню, сколько сваталось к ней достойных казаков, что вдовцами остались. Не захотела, не пошла ни за кого. А красавица – первая в станице была.

Рубанул рукой:

– Вот так, Алёшка, в нашем роду водится. Если полюбил – то на всю жизнь. До гроба. И тебе такой судьбы желаю, милый сын.

Незаметно летели дни отпуска. Он каждый день писал Марии. И от неё стали приходить письма, светлые и чистые. Его сердце ликовало.

Ему было что написать своей суженой в письмах, когда они с отцом, на третий день после её отъезда на учёбу, дождавшись возницы на обратном пути, поехали в Богаевскую, где проживала семья Марии.

Алексей волновался и переживал, как никогда в жизни:

«Как примут, как встретят? Может быть, и не понравлюсь им. Как же – вчера встретил девушку, а сегодня – уже зову под венец. Разве нет оснований для тревоги у родителей?

Но я действительно её люблю. Не знал даже, что это такое. А сейчас – и миг без неё не в радость».

В доме Нечаевых они были приняты, как дорогие и близкие люди. И начало этому положил отец Марии.

Он, как только увидел Каледина-старшего, так сразу раскрыл руки свои для объятий и пошёл навстречу отцу Алексея:

– Максим Григорьевич, голубь Вы мой! Вот уж кому рад, так рад. До сей поры вспоминаю нашу встречу в дни работы Войскового Круга. Хорошо поговорили. По душам. А самое главное – уже сейчас вижу, как многие Ваши предложения дорогу себе пробивают. Проникновенным было Ваше слово. Многие восприняли его, как кровное, личное, давно назревшее.

– Знакомься, душа моя, – обратился он к жене, – это и есть полковник Каледин Максим Григорьевич, о котором я столько тебе рассказывал.

– А это – моя жена, Дарья Дмитриевна.

– Ну, а это, – и он перевёл взгляд на Алексея, – видать, Ваш сынок. Вы мне о нём говорили. Юнкером был. А сейчас, – он как-то недоумённо уставился на погоны на плечах Алексея.

– Да, Пётр Захарович, – не без удовольствия заметил Каледин-старший, – ошибки нет. Со старшинством в чине выпущен из училища, как золотой медалист. Самим Государем, по представлению шефа училища, Великого князя Николая Александровича, отмечен.

– Слава Богу! – в ответ, сердечно промолвил Нечаев, поворотясь к Алексею.

И тут же продолжил:

– Задача детей, наипервейшая, превосходить родителей. Недолог час – и в генералы выйдет. А что, так и должно быть. По таланту отмечен будет. Я в это верю.

Долго сидели они за столом. И для разговора находилось великое множество тем, и казалось, что им не будет и конца.

Но Каледин-старший, пригубив бокал с домашней наливкой, твёрдо и прямо сказал:

– Ну, что, дорогие мои. Мы ведь не просто к Вам, на час, заехали. Прошу Вас, Пётр Захарович и Дарья Дмитриевна, отдать дочь Вашу за моего Алексея.

Мать Марии всплеснула руками:

– Максим Григорьевич! Да ведь они только несколько часов и знают друг друга. Какое тут замужество?

– Мать, – повелительно сказал Пётр Захарович, – да разве это главное, кто, кого и сколько знает. Главное, что в душе у них, что и как они чувствуют сами. Тем более, что мы всю жизнь с дочерью рядом быть не сможем, и ей нужна верная и надёжная опора в жизни. И хотя судьба военного – она богата на разлуки, переезды, новые места службы – зная Вас, Максим Григорьевич, я говорю своё отеческое «Да!», но окончательное решение мы примем, встретившись с дочерью. Мы ведь её не выслушали и её мнения не знаем.

– Согласны?

– Да, да, – зачастила мать, – как же мы за дитя родное, единственное, примем решение? Мне надо с ней серьёзно переговорить.

Нечаев заулыбался:

– Вот и хорошо, на той неделе мне надо в Ростов. Поедем и поговорим, а сейчас – гости дорогие, ешьте, пейте, окажите честь нашему дому.

Весь вечер они приглядывались к Алексею – как он себя ведёт, что говорит.

И глаза матери всё больше и больше светлели – ей очень понравился этот скромный юноша-офицер, который был учтивым, начитанным, воспитанным. Понравилось и то, что бокал он поднимал со всеми, но так его и не выпил, что было замечено матерью сразу.

Зато, испросив позволения познакомиться с обширной библиотекой, весь ушёл в мир книг, и от стеллажей только и слышались его восхищённые реплики:

– О. Гюго…

– Сервантес…

– Шиллер, Гёте…

– Шекспир…

Не скоро подошёл он к столу, но при этом глаза его горели вдохновением и живым интересом:

– Какие вы молодцы… У Вас такая прекрасная библиотека. Редкое собрание книг по философии, все словари, выходившие в России за век – где Вам только и удалось их собрать?

– От отца достались, – ответил Нечаев и уже с огромным интересом посмотрел на молодого офицера. За столь короткое время увидеть особенности библиотеки, её характер и направленность – мог только человек творческий, начитанный и глубокий.

«Молодец, тонкую душу имеет и к знаниям тянется. Это – прекрасно», – подумал отец Марии.

И его душа ещё в большей мере потянулась к молодому офицеру.

«Дай-то Бог, хорошая партия будет Маше. Только бы всё сладилось».