Не буду углубляться в повествование моего путешествия по болоту: трудно, холодно, мокро, силы вымотал. В общем, обычное дело… Война ведь! Сахар здесь, чтоб послаще было, на каждом углу не раздают. К утру я был на месте. А оно, место это, выглядело вот так: сразу недалеко от края болота, метрах в 150, лес заканчивался, и за его опушкой начиналось то самое селение. Собственно, это было уже не селение, а заброшенная деревушка, о которой и говорил захваченный в плен фриц. И правда – не врал он! Враг собрал мощные силы. Все бы ничего, но вот беда: из низины, где я находился, подсчитать полное количество немцев мне не представлялось никакой возможности. Сунуться ближе, значит поставить себя, а заодно и всё задание на грань провала. Слева и справа по равнине продолжался лес, ничего на этот предмет мне пока не предлагая. Суворов как-то сказал: «Из любого безвыходного есть как минимум два выхода». Я был согласен с историей в том, что он слыл умным малым и искал в своем положении хотя бы один – два мне было бы лишковато. «Я не Суворов, мне и одного было бы достаточно», – шучу я теперь. Тогда мне было не до шуток. В самом начале я подумывал, уж, было забраться на дерево, но не решился: карабкаться пришлось бы по крайнему стволу – немцу на мушку. А если глубже, то что же тогда увидишь сквозь ветви крайних деревьев? Не может столько техники секретной располагаться без обеспечения должной безопасности. И все-таки дерево не выходило из головы, потому как другой альтернативы не было. Немец, падла, хоть и чванлив, но хитёр, бестия! Я искал и нашёл: подсказка оказалась совсем рядышком, прямо перед глазами. Опушка леса напротив изгибалась и хорошо просматривалась. И над ней, словно исполин, величаво возвышался на добрые несколько метров густой, зелено-ватной шапкой его величество благородный дуб. Даже сердце неистово заколотилось. Я отполз назад, вглубь леса, поднялся, огляделся и – вот он, ещё один, совсем рядом, точно такой же. Стоит, предлагает мне взобраться на него и посчитать, сколько их там, врагов наших. Гордо так предлагает, усмехается и шепчет, шелестя кроной, мол: «Суворов ты наш». Я и вскарабкался на него. Хитер немец, да нам не чета: как на ладони танки свои по укрытиям распихал. С нами ли ему тягаться! Когда каждый кустик нам в бою – укрытие, каждое дерево, как вот этот дуб – друг. Не по силам взвалил он на себя ношу! Осмотревшись, я остался доволен. Даже отметил: не далее чем вчера его кто-то словно потрепал. Был взорван топливный склад, бочки разбросаны по большому радиусу, некоторые из них ещё курились слабым дымком. Так вот, оказывается, что так хорошо шарахнуло у него в тылу, когда я вчера собирался к нему в гости. Как не порадует такая картина! И, порадовавшись от души, я от всего сердца пожелал ему скорейшей кончины. После чего, удовлетворенный увиденным даже поспал перед обратной дорожкой, привязал себя к стволу дерева, чтобы, не дай Бог, ненароком не свалиться, и вздремнул до вечера.

Ну и опять же углубляться в пустословия не стану: дождался я темноты и давай вниз спускаться, домой уже было пора, к месту дислокации батальона. Спускаться – не подниматься. В сумерки тихо, каждый шорох уши режет. Весь взмокший от перенапряжения, я слез как можно ближе к земле, спрыгнул и давай отряхивать с одежды остатки коры. Вот тут-то и произошло неожиданное. Я и ППШ свой вскинул не успел, как он снес меня с ног и повалил на землю, как ураган. И в тот же момент, в один момент, как моё туловище коснулось земли, с другой стороны, из кустов, полоснула очередь «шмайсера». Десятки пуль буквально истерзали ствол кедра как раз там, где мгновение назад стоял я. И около своего уха я услышал едва слышный шепот. Наверное, роднее русского языка для меня в тот момент ничего не было.

– Жив, чертяга? – спросил он.

– Вроде, – ответил я, ещё пребывая в шоке.

– Ну, тогда ползи отсюда. Немец в болото ночью не сунется.

Ползли тихо и молча, только забравшись подальше вглубь болота, заговорили вновь.

– Что ты так неосторожно? – заговорил он первым. – Весь лес переполошил. Немец патрулём идет, а ты довольный, как медведь, меда наевшийся, с улья карабкаешься.

– А ты-то как здесь очутился? – к чему было оправдываться, не до оправданий было, и так ясно, что едва на тот свет, к чёрту в лапы, не угодил.

– Кто же, как не наш брат немец, в тылу всполошить может. Услыхал вот и пришел подсобить.

– Тоже что ли разведчик? – задал я глупый вопрос, ещё не отойдя от происходящего.

– Отгадай с трёх раз, – иронично ответил он на мою глупость. И такая добродушная улыбка состроилась на его лице, что тяжесть того света с моих плеч сползла, как словно стряхнула её это улыбка.

И, только подавив в себе возбуждение, я более отчетливо разглядел своего случайного спасителя. Это был не солдат, это была сама ошибка природы. Маленького роста, на коротких ножках, с острым лицом, уши перпендикулярно оттопыривались далеко в стороны, нос задирался маленьким пятачком, тонкие губки, круглые глазки. Короче, так ошибаться и собрать всё это на одной голове в состоянии только природа. И все же взгляд его и улыбка крест-накрест перечеркивали все эти природные недоработки – он был симпатичен. Я скрутил самокрутку и подкурил.

– Как звать тебя? – протянул я ему.

– Серёга, – ответил он и отмахнулся: – Не куру, откурил я своё.

– Бросил что ли?

– Что-то вроде этого, – кивнул он, после чего поднялся и направился в лес. – Поосторожней будь, – попросил он напоследок, удаляясь.

– Серега! – окликнул я его.

– Ну? – задержался он.

– Спасибо тебе! Даст Бог, свидимся ещё.

– Когда-нибудь и свидимся! – махнул он рукой даже не повернувшись, и скрылся из виду, как словно и не было вовсе, как словно растворился он в темноте.

К утру я был в расположении своей части. После официального доклада комбат задержал меня ещё на секунду, подошёл и, крепко сжав мою руку, произнес:

– Тот, первый, не вернулся.

Несколькими днями позднее это гнёздышко скопления гитлеровцев разбомбила наша авиация. А ещё позднее за своё ползанье по болоту я получил орден.

На этом, наверное, можно было бы и закончить свой рассказ и поставить под ним жирную точку. Геройство моё рассказано. Вот, только один эпизод того времени не даёт мне сделать это именно сейчас. На язык просится ещё некоторое количество слов.

Нашим сокрушительным ударом немец был отброшен далеко назад, а мы преследовали, наступая ему на пятки. Как псина подзаборная бежал он, поджав хвост, и бросал испуганные оглядки взад: как бы наша оглобля не пришибла его ещё раз по хребту. В преследовании путь наш пролегал через ту же деревеньку, на окраине которой вашему покорному слуге в уже известных событиях пришлось просидеть целый день на дереве. Колонна проходила скорым маршем, но в одном месте шаг неожиданно замедлился, и на какое-то время наступило затишье. Бойцы почтенно обнажили головы и молча шли, обратив взгляды на небольшой, наспех сооруженный памятник. Они отдавали эту последнюю дань солдату, нашедшему здесь своё последнее пристанище. Это ему мы были обязаны вот этим своим наступлением. Это он задержал вражеский удар, к которому мы были так не готовы, оставив танки противника без бензина. Бойцы отдавали ему скорую молчаливую дань. Как же, ведь живут они и идут сейчас мимо него для того, чтобы дальше гнать фрица обратно в его волчье логово, стереть его совершенно с земли русской. Все это – только потому, что у него хватило духа умереть ради них. Какое-то непонятное чувство оттолкнуло меня от колонны, и я подошел к могиле. С прикрепленной к памятнику фотографии в рамочке, из-под стекла, на меня смотрела «ошибка природы»: то же острое лицо, те же оттопыренные уши, та же самая улыбка… мне она была понятней, чем другим – «Живи, братуха!». А в ушах стоял шёпот: «Жив, чертяга?». Это был он, Серега, мой ночной спаситель. Два раза так ошибиться не может даже природа.

– Он шёл на сутки раньше тебя, – за спиной стоял комбат, – подошёл слишком близко, пробрался прямо к топливному складу. А вот обратно выйти не смог… – горечь мешала ему говорить, – вместе с собой и взорвал.