Основной закон искусства выживания: услышал выстрел — падай. Ставр мгновенно распластался на земле.

Разлетелась одна фара, затем — вторая.

Грохот оборвался. Стало слышно, как клацает вхо­лостую курок.

Ставр поднялся с земли и со злым смехом в глазах посмотрел на Буффало. Лицевые мускулы у него дер­гало, правый угол рта тянуло вверх, так что получи­лась кривая усмешка.

— Ублюдок! Мать твою, грязный ублюдок, мать твою! Тебе повезло, что патроны кончились! — Буф­фало швырнул револьвер охраннику.

— Как говорили в старом добром Техасе, не хва­тило шести — не хватит и тридцати шести. — Ставр оскалил белые, как у волка, клыки, и Буффало навер­няка пожалел, что ему не удалось выбить их.

Из радиатора джипа текли струи кипятка. Про­стреленный двигатель бухал и скрежетал, содрогаясь в механических судорогах. Из-под капота полыхнули острые язычки багрового пламени.

8

День был серенький. В просвет между вершина­ми матерых елей сыпала снежная пыль. Бежать по су­хому, мерзлому асфальту было легко. Как полагалось на тренировочной базе, форма для утренней пробеж­ки в любое время года, в любую погоду была одна — голый по пояс, только штаны и кроссовки. На руках Шуракена были шерстяные перчатки, голову плотно обтягивала шапка-чулок. Снежная пыль испарялась

еще на подлете к блестевшим от пота плечам и груди. Шуракен двигался по лесному шоссе размеренным, вроде небыстрым бегом, но этим ходом десять кило­метров он делал за тридцать пять минут. Он бежал по глухому шоссе, потому что никто не расчищал трени­ровочные маршруты в лесу и на полигоне, и их зава­лило снегом по пояс. Каждый метр этих маршрутов был когда-то избеган и исползан на брюхе бок о бок со Ставром. На одном из этих маршрутов они в пер­вый раз испытали друг друга на прочность.

Накануне оба прибыли на базу учебного центра, и Командор заявил, что им следует как можно быст­рее найти общий язык, потому что тренироваться, а затем работать они будут в паре.

— Выбросьте из головы все, чему вас учили рань­ше. Это не для вас. У вас не должно быть никакого ложного коллективизма, эдакого чувства локтя. Вы должны знать, что можете рассчитывать только на себя и друг на друга. Учтите, если один из вас не выдержит тренировок и обучения и сойдет с дистанции, то дру­гой тоже автоматически вылетает из игры. Так что у вас нет другого выхода, кроме как снюхаться, и как можно быстрее.

На следующий день Ставр и Шуракен вышли на утреннюю пробежку. Побежали. Когда один ускорял темп, другой старался бежать еще быстрей.

— Ради такой фиговой пробежки не стоило даже зашнуровывать кроссовки, — небрежно заметил Ставр, когда они отмахали обязательные десять ки­лометров.

— Я не против, — спокойно ответил Шуракен, — давай пробежимся еще чуть-чуть.

«Чуть-чуть» показалось им в самый раз, только когда они достигли самой дальней точки базы и, по­вернув обратно, завершили забег спринтерским рыв­ком. Пока дошли до общежития, Шуракен захро­мал — он был тяжелей Ставра, и из-за резкой пере­грузки у него распухло ахиллесово сухожилие. Пришлось поставить об этом в известность Коман­дора. Тот осмотрел ногу Шуракена и сказал, что не видит никаких оснований менять их учебный план ни на сегодня, ни на завтра. Он сказал, что Шура­кен может сходить в санчасть и попросить, чтобы ему сделали обезболивающий укол, но он, Командор, не советует этого делать, потому что, не чувствуя боли, Шуракен рискует травмировать ногу значительно се­рьезней.

— Вам тут не балет, — закончил Командор. — Тот, кто не умеет преодолевать боль, в нашей лиге не иг­рает.

— На хрена было изображать из себя великих ма­рафонцев? — Ставр злился, помня, что зачинщиком дурацкого забега был он.

— Выброси к чертовой матери свои кроссовки и купи галоши. Их не надо зашнуровывать, — посове­товал Шуракен.

Вот такая получилась история: они преодолели все, снюхались, стали напарниками, но из их послед­ней командировки Шуракен вернулся один.

За месяц, официально отпущенный на карантин после возвращения из таких стран, как Африка, его психику привели в порядок. Получив разрешение по­кинуть стационар санчасти, Шуракен сказал Коман­дору, что хотел бы съездить домой.

— Не спеши, — ответил Командор — Еще надо разобраться с твоими делами, а пока поживи у меня на даче.

Перебравшись на дачу, Шуракен оказался предо­ставлен самому себе. Командор уезжал рано, иногда возвращался только на следующий день, иногда — через несколько дней. Чем он занимался, Шуракен не спрашивал. Этого не полагалось.

Командор дал ключи от спортивного зала, и Шу­ракен сам установил для себя режим тренировок. Фи­зическая форма восстанавливалась быстро, но он по­нимал, что сейчас это не главное. Главное то, что сло­малась линия судьбы. Утратилась цель.

Когда-то он, Сашка Гайдамак, пошел в военное училище, потому что для него это был единственный шанс не пропасть зазря — вырваться из свинства и бес­просветного пьянства родной деревни. Он чуял в себе силу, хотел увидеть мир, мечтал о настоящем деле, о хорошем мужском ремесле. Все сложилось так, как он хотел. Даже лучше. Он стал сотрудником элитного си­лового подразделения внешней разведки. Ему почти тридцать лет, через десять лет он мог бы стать таким же суперпрофессионалом, как Командор, перейти из разряда исполнителей в разряд организаторов. Но для этого надо, чтобы Россия оставалась тем, чем она была с петровских времен, — сильнейшей державой мира, Империей, имеющей свои интересы на всех конти­нентах. В такой стране Шуракен знал свое место. Пять лет подготовки, три года реальных действий — он во­оруженный профессионал, разведчик особого назна­чения.

Ну и кому это все теперь нужно в этой разва­ленной стране? Родина, твою мать, за говенные баб­ки, к которым он и отношения-то не имел, долба­нула психотропами так, что едва очухался. Чтоб с этим народом жить, надо быть или крысой, для ко­торой все средства хороши, когда речь идет о вы­живании, или глистом, который известно, где жи­вет и чем питается.

Как дальше жить? Где новая цель, новый фарва­тер?

От отчаяния и растерянности Шуракену хотелось то запить по-черному, то пойти крушить всю сволочь, какая подвернется, то послать все к черту, забраться в тайгу, вкопать в землю забор из цельных бревен в два человеческих роста и жить за ним как бог на душу по­ложит. Прав был Командор, что не отпустил его до­мой. Не готов он еще к тому, чтобы вернуться.

Перегоняя обиду и ярость в элементарную сози­дательную энергию, Шуракен до ломоты в костях загружал себя физической работой. Он расчистил двор и, глядя на снежный вал, который он наворо­тил вокруг дачи, можно было решить, что тут пора­ботал бульдозер. Котел парового отопления в доме был на газе, но для бани Командор заготавливал дро­ва. Расчищая двор, Шуракен обнаружил сваленные за баней бревна. Находка эта оказалась как раз то, что нужно. Шуракен вытащил из подсобки бензопи­лу «Дружба» и взялся разделывать бревна на ловкие чурбаки, которые затем раскалывались с одного уда­ра топора.

Подъезжая к даче, Командор увидел дым над кры­шей бани.

— Глядите-ка, Иван Георгиевич, капитан баню за­топил, — оживился Костя.

— Милое дело, — сказал Командор.

Шуракен вогнал топор в пень, на котором ко­лол чурбаки, и пошел к «уазику». На нем был ста­рый свитер, спортивные штаны и кроссовки — все с Командора, по габаритам они с Шуракеном соот­ветствовали. 

Командор вылез из машины, поднял меховой во­ротник летной куртки. Он был без шапки, лоб плавно переходил в плешь на макушке, четко обведенную гра­ницей еще довольно густых седых волос. Отвечая на рукопожатие Шуракена, Командор отметил, что лицо у парня отмякло, а раньше было, как сжатый кулак. Глаза прояснились.

«Ничего, Гайдамак молодец, прорвется», — поду­мал Командор.

— Красота-то какая, — сказал он, — снег белый, нетронутый, как девичья постелька. Нагородил суг­робов, весь парадиз испоганил. А что баню затопил, это кстати.

Командор открыл заднюю дверцу «уазика» и вы­тащил большую сумку.