Т. Шевченко.

1842

5. А. А. Корсуну* ^{471}

— 11–12 января ^{472}

[11–12 января 1842, С.-Петербург.]

МАРЬЯНА-ЧЕРНИЦА (Поэма)[6]

Вот так начинается моя «Черница», а что дальше будет, я и сам не знаю. Кажется, и трубки не курю, а клочки бумаги, на которых была написана «Черница», затерялись, надо будет сочинять наново. А пока что будет, напечатайте хоть то, что имею, только печатайте своею грамматикой, она мне очень полюбилась.

Т. Шевченко

6. Г. С. Тарновскому** ^{473}

— 26 марта ^{474}

С.-Петербург, 1842, марта, 26.

Григорий Степанович!

Я думаю, вы меня хорошенько побранили за «Гайдамаков». Было мне с ними горя ^{475}, насилу выпустил цензурный комитет, возмутительно,да и кончено, насилу кое-как я их уверил, что я не бунтовщик. Теперь спешу разослать, чтобы не спохватились. Посылаю вам три экземпляра ^{476}, один возьмите себе, другой отдайте Николаю Андреевичу maestro Маркевичу, третий Виктору Забиле на заочное знакомство. По вашему реестру я поручил И. М. Корбе раздать экземпляры. Прощайте, желаю вам встретить весну весело. А у нас еще зима. Ваш покорный слуга

Т. Шевченко

Р. S. Чуть-чуть не забыл. Я слыхал, что у вас есть молоденькие дивчата. Не давайте им, будьте добры, и не показывайте моих «Гайдамаков», ведь там много такого, чего сам стыжусь. Пусть малость подождут, я им пришлю «Черницу Марьяну» — к пасхе думаю напечатать. Это уже будет не возмутительное.

Еще раз Р. S. Поправляйте, будьте добры, сами грамматику, а то так скверно держана корректура, что ну ее!

7. Г. Ф. Квитке-Основьяненко*

— 28 марта ^{477}

С.-Петербург, 28 марта 1842 г.

«Напечатал, чтоб он лопнул», — вот так скажете вы, когда начнете читать моих «Гайдамаков»; а что скажете, прочитав, — не знаю. Не браните очень, если найдете что-либо неудачное, ибо написано и напечатано как попало; да я еще и до сих пор не знаю, получили ли вы мою «Утопленницу», посланную вам через Корсуна, и билеты на «Гайдамаков». Ежели у вас есть подписчики, напишите мне поскорей, потому что у меня только сто экземпляров осталось. Да ежели б вы не поленились прислать мне свои сочинения, хоть полэкземпляра, так, на память, то большое спасибо вам сказал бы.

Т. Шевченко.

Поцелуйте милого Гулака-Артемовского и отдайте ему книгу, а другую, не целуя, отдайте Корсуну.

8. Ф. Н. Королеву* ^{478}

— 22 мая ^{479}

СПБ, 22 мая 1842.

Спасибо тебе, добрый человече, за ласковое слово, за деньги и за «Старину Запорожскую» ^{480}, спасибо и только спасибо, а больше ничего не имею. Прими, не гневаясь, «Гайдамаков», а за «Кобзарь» — извини. Нет ни одного. Напечатаю снова, пришлю не один экземпляр, с благодарностью шлю вам шесть экземпляров «Гайдамаков», и седьмой — вам на память; не забывайте меня, если есть чем меня помянуть. Лежу вот пятые сутки и читаю «Старину», хорошая книга, спасибо вам и Срезневскому. Я думаю кое-что из нее сделать, ежели здоров буду, там много такого, от чего даже облизываешься, спасибо вам. Напиши, будь добр, земляче, когда будет время, как там у вас, в Харькове, встретили моих «Гайдамаков», бранят или нет, напиши всю правду, и за всю правду скажет от всего сердца спасибо

Т. Шевченко.

9. Ф. Н. Королеву*

— 18 ноября ^{481}

Ноября, 18, 1842, [Петербург].

Спасибо тебе, голубчик, что хоть ты меня не забываешь: прочитал я твое ласковое письмо только позавчера, т. к. позавчера вернулся в Петербург. Меня носил проклятущий пароход ^{482}в Швецию и Данию. Плывя в Стокгольм, я сочинил «Гамалию» ^{483}, небольшую поэму, да так расхворался, что едва привезли меня в Ревель, там малость отошел. Приехал в это проклятое болото, да и не знаю, выкарабкаюсь ли. Хотя врач и говорит, что ничего, однако покачивает головою и даже печально смотрит. Сегодня вот малость легче стало, можно хоть перо в руках держать. А как не хочется оставлять землю, хотя она и мерзкая. А придется, хотя и рановато еще. Молю только милосердного бога, чтоб помог мне весны дождаться, чтобы хоть умереть на Украине. Заставила меня нужда ^{484}продать свои сочинения все — и печатные и не печатные. Увидите Корсуна, скажите ему, что «Марьяна» продана; если печатает он теперь, — пусть, а если нет, чтоб и не начинал, т. к. с первых чисел декабря купивший начинает печатать. Хоть бы бог привел поглядеть на свои слезы, воедино собранные. Кланяйтесь старому Грицьку ^{485}, при встрече, и Петру Гулаку.

Скажите Грицьку, что я нарисовал его панну Сотникивну,ну, и, может, на этой неделе пошлю ему, как буду в состоянии письмо написать. Не забывайте меня, будьте добры, напишите, если будет время, скоренько мне, т. к. уже около полугода ничего не слышно с родной моей Украины, может уж никогда и не услышу. Проклятое море, что оно со мной сделало! Будьте здоровы, не забывайте меня.

Искренний ваш Т. Шевченко

Поклонитесь, будьте добры, Метлинскому ^{486}, спаси его бог за его «Думки і ще дещо», — только и утешения, что в них.

1843

10. Г. С. Тарновскому*

— 25 января ^{487}

С.-Петербург, 25 января 1843.

Спасибо вам, Григорий Степанович, что вы меня не забываете, еще раз спасибо. А я уж думал, что от меня все отказались, а вижу — нет, есть еще на свете хоть один настоящий человек. Слыхал я, что вы болели, но думал, что это только так, по-пански. Но как рассказал мне Дараган, я даже испугался. Слава господу, что прошло, ну его, лучше и не вспоминать. А вот что: жаль, что вы этой зимой не приехали, у нас была выставка в Академии ^{488}, и очень хорошая. А теперь через день дают «Руслана и Людмилу» ^{489}. Ну и опера! Особенно когда Артемовский поет Руслана,даже затылок почешешь, ей-ей, правда! Замечательный певец — ничего не скажешь. Вот вам и все, что тут делается. Василий Иванович вернулся из Италии ^{490}еще толще, чем был, и еще умнее и добрее, благодарит вас и кланяется. Карл Павлович баклуши бьет ^{491}себе на здоровье, а «Осада Пскова» ждет лета. Михайлов кончил вашу картину хорошо ^{492}. Штернберг пишет мне ^{493}, что он болел, но сейчас здоров и вам кланяется, думая, что вы в Петербурге. А я… черт знает что, не то работаю, не то прохлаждаюсь. Брожу по этому чертовому болоту и вспоминаю нашу Украину. Ох, если б мне можно было приехать к соловью, весело было б, но не знаю, — попал я в руки проклятым кацапам и не знаю, как от них избавлюсь. Да уж как-нибудь вырвусь хоть после пасхи и прямехонько к вам, а потом уж дальше. Еще вот что, написал я этим летом две картины и спрятал, думал, что вы приедете, потому что картины, видите, — наши, и я их кацапам не показывал. Однако Скобелев-таки пронюхал ^{494}и одну выпросил, а другая еще у меня; чтобы и эта не пошла путешествовать с каким-нибудь москалем (ведь это, видите, моя Катерина), то я думаю послать ее вам, а что она будет стоить, это уже ваше дело, хоть кусок сала — и то хорошо на чужбине. Я нарисовал Катеринув то время, когда она попрощалася со своим военным и возвращается в деревню; на выгоне у шалаша старик сидит, ложечки строгает и печально глядит на Катерину, а она — горемычная — едва не плачет да подымает красный передник, потому что уже, знаете, малость… того… а военный скачет за своими, только пыль ложится; еще собачка плохонькая догоняет его и будто лает. С одной стороны курган, на кургане ветряк, а там уже степь чуть виднеется. Вот такая моя картина.