В 1970–1980-е гг. тенденция мирового развития изменилась, и мы до сих пор находимся в нисходящей фазе цикла, о котором мы не знаем, является ли он среднесрочным или долгосрочным, — иными словами, ждет ли нас впереди новый подъем или (что, увы, не исключено) разложение государства всеобщего благоденствия в ходе глобализации[319]. Противоречия проекта социальных наук, равно как и университета в целом, с неизбежностью проявились на этом фоне. Рост университетов сильно замедлился, и вновь заработала система блокировок, напоминающая 1920–1930-е гг.

Однако нынешняя фаза развития университетов существенно отлична от предшествующего периода замедления их роста. В 1950–1970-е гг. на Западе был совершен такой рывок, который в развитых странах окончательно разорвал связи с традиционным обществом. В частности, в них практически исчезло крестьянство, которое в XIX — первой половине XX в. являлось преимущественным объектом культурно-просветительной деятельности демократии, а следовательно, ultima ratio университета. Подготовка светского священства как функция университета сохраняет поэтому лишь весьма ограниченное значение. Система практически всеобщего среднего образования уже сложилась, а скромный (в лучшем случае) демографический рост западных обществ исключает перспективу ее существенного расширения. В промышленности и управлении также едва ли следует рассчитывать на резкое повышение спроса на профессии, требующие высшего образования. В результате высшее образование вплотную приблизилось к количественному пределу своего развития, и даже если нас ждет экономический подъем, он не обязательно автоматически приведет к росту университетов.

Социальные науки в этих условиях испытывают особые трудности. Несмотря на долгосрочную тенденцию к повышению роли менеджмента, опыт планового управления обществом породил скептическое восприятие социальных наук как гарантии устойчивого роста, т. е. не как отдельных техник, но как теоретических дисциплин. Упадок идеологий в результате установления государства всеобщего благоденствия со своей стороны понизил актуальность социальных теорий. Закат и падение коммунизма также неблагоприятно сказались на судьбе социальных наук, политическая потребность в которых поддерживались логикой идеологического противостояния. У отдельных секторов социальных наук, конечно, сохраняются и даже расширяются рынки занятости, но зато в других областях имеет место застой или даже спад. Снижение идеологической функции университета (и прежде всего социальных наук) и его возрастающая ориентация на отдельные области занятости приводит к усиливающейся специализации и упадку идеи науки как целостной системы знаний, а именно этой идеей держался университет, ориентировавшийся на фундаментальные исследования. Для многих же социальных наук, в особенности для их более теоретических разделов, идеологическая функция университета вместе с логикой самовоспроизводства была главным условием выживания. Итак, неравномерная и в целом невысокая развитость внеуниверситетского рынка труда[320] вкупе с замедлением самовоспроизводства корпорации определяет устойчиво неблагоприятную социальную динамику социальных наук в последние два десятилетия. Общество не столь уж многого ждет от социальных наук, которые в ответ на собственную маргинализацию (а на самом деле оставаясь в ее русле) проявляют склонность замкнуться в эзотерическом дискурсе. Работая во многом вхолостую, университет продолжает функционировать как самовоспроизводящаяся корпорация. В этой ситуации неудивительно, что имеет место кризис социальных наук, как интеллектуальный, связанный с исчезновением больших моделей объяснения, т. е. с упадком идеологической функции, так и социальный, проявляющийся во внутреннем замыкании среды, недовольстве студентов профессиональными нормами и ослаблении взаимодействия университета и общества.

Итак, если значительная часть механизмов кризиса социальных наук связана с динамикой университета, то, может быть, и пути преодоления кризиса имеет смысл искать в области эволюции образовательных моделей?

В этой связи небезынтересен опыт либерального образования. Либеральному образованию очень трудно дать определение — это, скорее, общее имя для весьма различных практик[321]. Термин восходит к «семи свободным искусствам» (septem artes liberates) Средневековья, которые преподавались (вплоть до XVIII в.) на факультетах искусств и примерно соответствовали тому, что мы сегодня называем общим университетским образованием. Отсюда традиция применять термин «свободные искусства» (liberal arts) к новым формам общего университетского образования, которые пришли на смену средневековым тривиуму и квадривиуму. В несколько расширительном, но не редком смысле либеральным образованием можно назвать университетское образование вообще. В таком случае обычно имеют в виду традицию гумбольдтовского университета до его превращения в «университет-фабрику». Часто термин относят к набору традиционных гуманитарных дисциплин (истории, истории искусства, литературе, философии, причем нередко с уклоном в изучение классических древностей), которые связываются с традицией ренессансных studio humanitatis («изучения дел человеческих»), явившихся в свое время «модернизированной» версией свободных искусств. В XIX в. понятие либерального образования попало в семантическое поле, связанное с идеями политического либерализма, и стало означать образование граждан свободного общества и особенно его лидеров. Поскольку либерализм претендовал на наследие традиционного гуманизма, идея гражданского образования свободных граждан легко дополнялась идеей нравственного образования (тем более что в XIX в., особенно в англосаксонских странах, университеты далеко не были свободны от контроля со стороны церкви). В XX в. акцент на политическом значении либерального образования дополнился акцентом на его «технологической» продвинутости — на выборности курсов, междисциплинарности, современных интерактивных педагогических методах и преимущественном внимании к развитию личности студента, а не к механической передаче знаний. В таком случае либеральное образование рассматривается как оптимальное не только для демократии, но и для постиндустриального общества.

Сегодня либеральное образование — преимущественно англосаксонское и в особенности североамериканское явление, в континентальной Европе оно (или, точнее, предшествовавшие ему формы общего университетского образования) было полностью вытеснено сначала исследовательским университетом, а затем и «университетом-фабрикой». В Англии и особенно в США оно пережило обе эти «университетские революции» XIX–XX вв., причем пережило в значительной степени в силу сравнительно более длительного сохранения в этих странах архаичных элементов университетской системы. Однако было бы поспешным на этом основании объявить либеральное образование архаичным. Скорее, оно совмещает в себе противоречивые тенденции. Еще точнее, этим именем сегодня называют два генетически взаимосвязанных, но глубоко различных явления — или, если угодно, два полюса одного явления, — между которыми имеется спектр переходных форм. Один из этих полюсов характеризуется провинциальностью и архаичностью, другой — открытостью и инновационным характером. Разумеется, именно этот второй полюс в первую очередь представляет интерес.

Классическая версия либерального образования, какой она сложилась в Оксфорде и Кембридже в XIX в., основывалась прежде всего на изучении тех дисциплин, которые, по представлениям эпохи, в наибольшей степени способствовали умственному развитию, а именно математики и классических древностей. Английские университеты в это время, как мы помним, далеко еще не стали замкнутой корпорацией, и джентльмены-интеллектуалы готовили в них джентльменов-интеллектуалов, которым в нормальном случае предстояло стать отнюдь не университетскими профессорами (и тем более не школьными учителями), но, говоря современным языком, управленцами — чиновниками государства или частных компаний. Но и в качестве управленцев они стремились воплотить в себе идеал джентльмена. В американских университетах, отчасти унаследовавших эту традицию, и особенно в провинциальных церковных колледжах, либеральное образование в большей степени строилось вокруг курса моральной философии — конфессионально ориентированной дисциплины, служившей общим именем для еще не развившихся социальных наук. Выпускники этих колледжей часто шли работать в местные (также церковные) школы. Об интерактивных чудесах современной педагогики тогда еще не слыхивали, а учебные планы были обычно достаточно жесткими. По мере секуляризации университетов в конце XIX в. место традиционного курса моральной философии заняли курсы философии, истории искусств и особенно литературы, призванные обеспечить как нравственное воспитание студентов, так и идеал «единства знания»[322]. Именно к таким колледжам, часто напоминавшим педагогические училища, восходит «архаичная» линия либерального образования, связанная с изучением «моральных наук» и фиксированным учебным планом.