Итак, деревья как наиболее «высокие» растения стоят в центре вращения и роста мира Пастернака. Они, отражаясь в воде, образуют единый круг земли и неба, в них ударяют молния и гром (и молнии ловленной сочетаемостью даже превращаются в охапки цветов и веток — «гром… нарвал охапку молний»), то принося творческий импульс (ср. «Гроза, моментальная навек»), то смятенье, испепеляющее «дотла» (По дереву дрожь осужденья прошла, Как молнии искра по громоотводу. Смоковницу испепелило дотла — «Чудо»). Через них «просеваются» свет, дождь, снег; они связывают корни, кроны, ключи, родники, и все ростки и побеги, растущие к свету, растительный и животный мир, а также женское и мужское начало жизни. В лесу живет и природный Бог Пастернака-Живаго — св. Георгий. Прячущаяся в «дупле» деревьев «приросшая песнь» — «душа» (ср. связь дупло — птица) соединяет не только женское и мужское, но и божественное и земное начало (С тобой, как с деревом побег, Срослась в тоске безмерной — «Магдалина II»), «корни» которого раскрываются в библейском понятии «ветви»: «Я есмь лоза, а вы ветви; Кто пребывает во Мне, и я в нем, тот приносит много плода» (Ин. 15, 6) [ср. «спелую грушу» в «Определении души»].

Ветви у поэта образуют связь земли и неба благодаря метонимическим метафорам ветви-птицы-крылья и ветви-руки. Причем у Пастернака значимыми оказываются именно «белые ветви» «в снегу» и «лебедино-белые» руки женщины как символ «белой волны»[73]. Ср., например, в «ДЖ»: Она [рябина] была наполовину в снегу, наполовину в обмерзших листьях и ягодах и простирала две заснеженные ветви вперед навстречу ему. Он вспомнил большие белые руки Лары <…> и, ухватившись за ветки, притянул дерево к себе. Словно сознательным ответным движением рябина осыпала его снегом с головы до ног [3, 370]. Благодаря этому центральному метафорическому образу, который берет начало из народной песни (А и вырвусь я из плена горького, Вырвусь к ягодке моей красавице), легшей в основу драматической и «цветовой» композиции романа (Ты рассыпь красны ягоды горстью по ветру <…> по белу свету, по белу снегу… — ‘красное на белом’), «рябина» образует заглавие его 12-й части («Рябина в сахаре») и становится в «ДЖ» одним из самых частотных деревьев (18), что нетипично для его поэзии, где это «фольклорное дерево» имеет частотность 2.

Так в «ДЖ» раскрывается метафора Девочка-Ветка «СМЖ», и становится ясным, почему оказываются «сросшимися» душа-груша-лист-ветвь в «Определении души» и Иисус и Магдалина в «Магдалине II» и как «дорастает» поэт «до воскресенья». Ведь «ветки» Пастернака стали «вещими» (Это вещие ветки) еще в раннем стихотворении «Город».

Цветение же веток и их благоухание получают языковое соединение в паронимической цепочке ветвь — свет — цветок и также интерпретируется поэтом как связь с Богом и небесными силами. Память о «цветах» также возвращает нас сначала к ранним наброскам о Реликвимини, где возникли «звательные падежи цветов», и к стихотворениям этого же периода: Я чуял над собственным бредом Всплеск тайного многолепестья, Мой венчик, незрим и неведом, Шумел в запредельное вестью. В «СМЖ» мы уже встречаем криптограмму фамилии Пастернака, не только связанную с «травой», но и с «цветком» — маком (Пыльный мАК ПАРшивым ПАщеНКом Никнет к жажде берегущей <…> К дикой, терпкой божьей гуще), а сам Я-герой уподобляется изображению «цветка» на посуде (Ты зовешь меня святым, Я тебе и дик и чуден, — А глыбастые цветы На часах и на посуде?). Затем в повести «ДЛ» мы встречаем героя с фамилией Цветков, который составляет основу переживаний «завязывающейся души» Девочки, а также первый раз сталкивает ее с проблемой «жизни и смерти». Во «ВР» цветы соотносятся со свечами-подсвечниками, возрождающими художника и искусство, а сквозь «рты трав» поэт вместе с любимой «пьет и тянет» основу «согласья» с жизнью («Любимая, — молвы слащавой…») — даже после смерти. В романе же «ДЖ» «цветы» последний раз появляются в кульминационной сцене смерти Живаго и связаны с разрешением функционального соответствия Я — ЖИЗНЬ — СМЕРТЬ — ВОСКРЕСЕНИЕ, пересекающегося с Я — БОГ (ИИСУС ХРИСТОС в виде «САДОВНИКА»). Таким образом, в идиостиле Пастернака замыкается круг «цветы» — «бог их очерк», который представляет собой концептуальный МТР. «Цветы», как мы помним, сливаясь со снегом «звезд» и Млечным Путем, замыкают в круг и «сад» Пастернака начиная с «сада» «Начальной поры» до «Гефсиманского сада» — заключительное стихотворение написано Юрием Живаго. При этом последней, кого видит Живаго перед смертью, становится мадемуазель Флери (от фр. fleure ‘цветок’), вместе с которой он в далеком Мелюзееве слышит свой первый «стук в дверь» и видит «водяной знак» Лары. На шляпе «из светлой соломки» (‘высохшей травы’) пережившей Живаго мадемуазель Флери были «ромашки и васильки»: именно «луг с ромашками» видится Живаго, как и Пастернаку в «СМЖ», на звездном небе и соединяет небо и землю — ведь «ромашка» является символом «солярного круга» («ромашка» обладает и наибольшей частотностью среди упоминаемых Пастернаком полевых цветов — 11). Все эти «скрещения» получают еще одно измерение при соотношении с архетипическим для русской поэзии образом ‘младого певца’, преждевременная смерть которого уподобляется ‘увяданию цветка или растения’.

Именно связь со светом и небом организует цепочку Женщина — Конь — Птица, которую мы встречаем на ранних «вышивках» поэта еще в более древней языческой форме Женщина — Дерево — Ветви — Сад — Лось в «Болезни» «ТВ». Оказывается, что у Пастернака «лось-олень» — в поэзии самое частое после «коня» четвероногое животное, связанное с «лепкой» мира поэта, оно же входит в паронимический ряд лось-лес и заросли — лосиха — лесосека в стихотворении «Тишина» и оказывается в конце жизни, как и в ее начале, «завороженным» солнцем наравне с лечебными «травами». Ведь идея «олень — лось — исцеление» уже закодирована в «саду», похожем на «растущего лося», в цикле «Болезнь», а затем перевоплощена в «оленью доху» брата Живаго Евграфа, который параллельно с Ларой является «духом-хранителем» доктора. Женщина же, поднятая «до небес», как и на древних рисунках вышивок, задает у Пастернака круг движения «солнца» «Сестры моей — жизни» (ср. в I варианте: Он вашу сестру вознесет до небес Превыше всего человечества), отраженный во всех следующих кругах жизни поэта.

Деревья, травы, цветы, ягоды образуют всю гамму красок мира поэта наравне с небом и землей, светом и снегом, падающими с неба. И поэтому как бы в ответ они наделены свойством «зрячести» (душистые зрачки, безвопросно рвавшиеся к Линнею, точно из глухоты к славе («ОГ») [4, 150]). Именно через слова, связанные с растительным миром, происходит наложение Божьего и Исторического миров, связь которых организуется творчеством, искусством, рукоделием (И те обещанья подхвачены Природой, трудами их рук, Искусствами, всякою всячиной, Развитьем ремесл и наук — «Травы и камни»). Переносные значения слов, связанных с природным миром, «перенесенные» в сферу рукоделия и искусства, и образуют переход из одного круга в другой. Ближе всего растительным словам оказываются живопись и вышивание, музыка же связывается с миром природы своими «ключами». Так, «будучи запримечена, природа расступается послушным простором повести, и в этом состоянии ее, как сонную, тихо вносят на полотно» («ОГ» [4, 207]).

В кругу природных превращений оказывается холст, общий для вышивки и живописи. Чтобы сделать холст белым, его надо обмакнуть в серую золу, образующуюся, по Пастернаку, от сгорания «души» — ср. «Образец» «СМЖ»: Гормя горит душа. <…> Сушился холст. Что касается живописи, то эта сфера образует переносы кисть₁ (дерева) — кисть₂ (руки) — кисть₃ (художника) — кисть₄ (одежды), и последний перенос уже оказывается в сфере женского «рукоделия». Именно поэтому Девочка появляется «на кончике кисти», которую ранее Реликвимини «обмакивает, как душу в весну», и, подчиняясь поэтической логике «Определения души», любимая в «СЮЖ» «сбрасывает платье», как роща сбрасывает листья, когда «падает в объятье» в халате с шелковою кистью («Осень»). Шелк связывает в мире поэта растительный и животный мир (ср. шелк — лист — щегол) и мир души-любви («Дождь» «СМЖ»: Она со мной. Наигрывай <…> теки эпиграфом К такой, как ты, любви. Снуй шелкопрядом тутовым…). Шелк соединяет мир «рук» и «губ» любви и творчества, а также по паронимии щегла, щелканье льдинок, соловья и Немолчное пенье и щелканье шпулек («ТВ»).