Он провел в Австралии и Новой Зеландии около трех месяцев. За это время он дал в Австралии 21 концерт, в Новой Зеландии — четыре. Затем отправился в США, по дороге выступив в Гонолулу.

В дальнейшем ему предстояло спеть много раз партию Дон Базилио. По заключенному им контракту специальная американская труппа поставила «Севильского цирюльника». Он пел Дон Базилио по-итальянски. Партию Розины исполняла замечательная итальянская певица Тоти Даль Монте. «Севильский цирюльник» исполнялся в США, Канаде, Мексике и Кубе. Шаляпин провел здесь 75 выступлений за шесть месяцев. Это было неслыханно трудно и утомительно, но путешествовавшая с ним Тоти Даль Монте с восторгом рассказывала о неутомимости Шаляпина, о его веселом нраве, тактичном и сердечном отношении к партнерам. Ее поражало, что всегда он в форме, что продолжает неустанно дорабатывать роль, внося в нее все новые и новые комедийные детали, не только не ломающие образа, а, напротив, обогащающие его сочными красками.

Могло создаться впечатление, что Шаляпин по-прежнему молод и неутомим. А на самом деле изнуряющая поездка, предпринятая ради денег (он получал 3 тысячи долларов за выступление), выматывала его.

Ему было радостно, что его любят, что его искусство нужно. Но все же он писал Ирине: «…На душе все как-то темно и грустно — все-таки выбит из своей колеи. Чужие люди хотя и хороши, а все как-то не то!..»

Его мучила неустроенность старших детей и судьба тех, которые еще нуждаются в повседневной заботе. Лидия бродит где-то по Европе, не то в Скандинавии, не то во Фландрии; все у ней еще не устроено. Федор пробивается в американские киностудии, но пока малоуспешно. Борис имеет мастерскую в Париже, но молодой художник еще не зарекомендовал себя. Татьяна играет в Риме. Сценическая судьба Ирины, оставшейся в Советском Союзе, движется не так, как ей бы хотелось.

Он пишет ей: «…Я был и есть такого мнения: в Театре может быть (и то?) хорошо тому, кто имеет грандиозный, выходящий вон из рамок талант — все же другое обречено на унижения и страдания. Особенно, конечно, тяжело в театре женщине».

Эта мысль все время преследует его.

Во время его скитаний по Соединенным Штатам бывали и радостные дни. Прежде всего, встречи с Рахманиновым, который обычно зиму проводил в Америке, беспрерывно выступая в концертах как прославленный пианист, а с весны уезжал в Европу. Во Франции жила его старшая дочь, вышедшая там замуж и скоро овдовевшая, с маленьким ребенком. Он выдал замуж и меньшую. Рахманинов с трудом дотягивал до конца сложную гастрольную поездку, чтобы уехать к дочерям и в их обществе отдохнуть, до новой поездки.

Встречи Шаляпина с Рахманиновым были по-прежнему сердечны. Несмотря на разительное несходство характеров (Рахманинов был человек замкнутый, молчаливый, внешне суровый, аскетического склада), обоих друзей соединяло многое, и четверть века дружбы, и совместные концертные выступления, и воспоминания о молодости их в Мамонтовском театре, и общность творческих интересов. И, само собой, известная общность судеб двух семей. Несмотря на то, что за рубежом Рахманинов стал общепризнанным и прославленным пианистом и восторженно принимался аудиторией самых различных стран, судьба его была все же гораздо более сложной, чем Шаляпина.

В эмиграции Рахманинов оказался только пианистом-виртуозом. Его произведения, за исключением немногих, не привлекли внимания, его выдающееся дарование дирижера точно так же не нашло отклика у зарубежной публики. Он вынужден был довольствоваться творчеством пианиста, и, хотя имел, как виртуоз, повсюду огромный, неослабевающий успех, это, несомненно, угнетало его настолько, что за рубежом он почти ничего не сочинял. А неслыханная исполнительская нагрузка и неустанное напряжение сильно сказывались на его здоровье; часто он вынужден был прерывать свои концертные турне, чтобы дать отдохнуть рукам и нервам.

Его радовала каждая встреча с Шаляпиным, в Америке ли, во Франции ли. С ним он становился весел и беспечен. Шаляпин своим неизбывным юмором и оптимизмом заряжал его надолго, как бывало и прежде, в России. Сыновья певца — Борис и Федор — дружили с дочерьми Рахманинова, и это еще более скрепляло дружбу.

Были и другие радости. В 1923 году в США прибыл Художественный театр с К. С. Станиславским, В. И. Качаловым, О. Л. Книппер, И. М. Москвиным, В. В. Лужским. Шаляпин и Рахманинов смотрели их спектакли. Свободные часы проводили вместе, было молодо и весело. Разве такие встречи можно сравнить с другими, не основанными на давних связях? Но гастроли москвичей кончились, они возвращались на родину, а Шаляпин опять отправился в новое длительное турне.

Через два года в США прибыла Музыкальная студия Художественного театра во главе с В. И. Немировичем-Данченко. Шаляпин и Рахманинов очень сердечно встретили московских артистов. Снова проводили вместе свободные часы. Как бы мысленно они оказывались в Москве. Но только мысленно.

Шаляпин в ту пору не оставлял надежды на возвращение домой. Это можно заключить из его писем, и того, что, в отличие от русских эмигрантов, он продолжал жить по советскому паспорту, что он поддерживал связь с советским посольством в Париже. Как он представлял себе возвращение домой? По-видимому, он думал, что семья останется «до лучших времен» за рубежом, а сам он станет наезжать в Россию, как в недавние годы, затем возвращаться к семье. А может быть, он хотел жить так, как Сергей Дягилев, Анна Павлова, Вацлав Нижинский, Игорь Стравинский, которые давно уже не переступали родных границ?

Одно очевидно: до поры до времени он не переставал говорить, что скоро вернется в Россию. Например, в мае 1926 года он писал дочери в Москву: «В Россию раньше 27-го, а то и 28-го года едва ли попаду. Масса обязательств — везде забрал вперед деньги, а в наш век только и знаешь — плати-плати».

Его положение за рубежом с каждым годом становилось все более двусмысленным. Он числился в отпуске. Отпуск был дан ему на год. А прошло уже пять лет.

Он внушал себе и другим, что не едет в Россию потому, что никак не сговорится с дирекцией академических театров об условиях возвращения. Между тем, если он собирался не порывать с родиной, то должен был приезжать туда хотя бы время от времени, а затем вновь отправляться на гастроли за рубеж. А он все отделывался неясными отговорками. Он не мог не знать, что столь длительное пребывание за пределами СССР истолковывается как фактический переход на эмигрантское положение. Но он не делал ничего, чтобы четко изъяснить свои намерения.

Он кочевал по миру, поглощенный трудным бытом гастролера и серьезнейшими выступлениями, от которых публика, как всегда и везде, ждала чего-то необычайного. Он, видимо, не слишком задумывался о том, что будет завтра. Между тем российская белая эмиграция, несомненно, имела на него виды. Ей было важно, чтобы Шаляпин пристал к «ее берегу». Обильная информация, помещавшаяся в русских зарубежных газетах, ставила его нередко в фальшивое положение.

О нем писали все, что было угодно досужим газетчикам. Например, что он собирается построить дом в Голливуде и там проповедовать религию поклонников солнца; что ему все равно, какая власть в России — большевики или царь, так как его жизнь — сцена; что он, может быть, перейдет в английское или американское гражданство и т. п. Таких сообщений, как и прежде, он не опровергал. Хотя не мог не понимать, что подобная информация доходит до родины, а там может быть истолкована вполне определенно.

Он фактически сидел между двумя стульями.

С ним неоднократно велись переговоры о возвращении домой, о его хотя бы недолгих выступлениях там, — каждый раз он отделывался смутными обещаниями. Наконец, наступил критический момент. В 1927 году в мировой прессе появились сообщения о том, что он пожертвовал 5000 франков в фонд русской эмиграции. На самом деле деньги были переданы в помощь неимущим детям эмигрантов.

Этот факт был истолкован белой печатью по-своему. Газеты стали утверждать, что деньги предназначены вовсе не детям. Злобно настроенный к советскому строю журналист Александр Яблоновский в своей статье высмеял версию о голодных эмигрантских детях. Он писал: «Шаляпину просто надоело […] притворяться лояльным советским гражданином».