Неужели, проведя вечер в их обществе, он не знал, кто настоятельно требовал в Большом театре исполнения «Дубинушки»? Конечно, все это он знал, равно как и то, что означает его концертное выступление в реальном училище Фидлера в 1905 году и сбор денег после него. Ведь в этом помещении находился один из революционных штабов Москвы!
Волна революционного движения подхватила и его. И это далеко не единственный случай. На память приходят концерт, устроенный композитором Римским-Корсаковым в Петербурге в помощь бастующим рабочим, исполнение в помещении театра Комиссаржевской оперы Н. Римского-Корсакова «Кащей Бессмертный» (воспринимавшейся как бунтарская и антицаристская), частые выступления артиста Александрийского театра Н. Ходотова в то же время с революционным репертуаром.
Да, такое было время, и Шаляпин отдал ему дань. Художественная интеллигенция в ту пору явственно расслоилась. Далеко не все проявляли себя так, как Шаляпин и другие, как руководители Московского Художественного театра, поставившие свои подписи под рядом общественно значимых документов той поры, как актеры ряда частных антреприз столицы. Были настроения противоположные, в частности у большинства артистов казенной сцены и театра Суворина. Были настроения непреходящей общественной инертности: мы — артисты, наше дело играть на сцене…
Имя Шаляпина было настолько на виду в то время, что каждое его выступление приковывало к себе внимание, становилось широко известным, подвергалось пристрастному, подчас ожесточенному обсуждению. Ни в чей адрес не возникало таких ожесточенных нападок реакционной и бульварной прессы. Таков был его удел. Каждый его шаг освещался на страницах газет и журналов. Все подносилось как «сенсация». И всегда напоминалось, что он — друг Горького!
Следует при этом иметь в виду, что в те годы Шаляпин был одним из немногих артистов оперных казенных театров, которые в какой-то степени примкнули к широкому движению за переустройство норм государственной жизни в России. В труппе Большого и Мариинского театров, у администрации казенной сцены он наталкивался на безразличное или чаще враждебное отношение к его деятельности, к его «Дубинушке», ставшей как бы символом связи певца с общенародным движением.
Он чувствовал себя одиноким. Если уже раньше можно было заметить, что он дружески никак не связан с оперными артистами, с которыми ему доводилось работать, то сейчас это чувство отгороженности еще более обострилось. Его неслыханные, по сравнению с окладами других, даже известных артистов, гонорары восстанавливали артистическую массу против него. Он это чувствовал, хотя, видимо, не понимал, что своим отношением к товарищам по сцене он еще больше вооружает их против себя. Он платил им враждебной самоизолированностью человека, находящегося на положении особом, исключительном.
Характерная мелочь. Кончая в ноябре 1906 года свои спектакли в Москве и уезжая в Петербург, Шаляпин оставил на стене московской сценической уборной стихи, сочиненные им. Я привожу их не для того, чтобы показать, что Шаляпин пробовал себя и в поэзии (а это было так!), но лишь для того, чтобы показать отношение артиста к той среде, в которой он работал.
Певец знал, что стихи прочтут артисты Большого театра!
Так миновало два величественных года.
Было и еще что-то, оставившее немалый след в жизни артиста. В 1905 году у него родилась двойня — сын Федор и дочь Татьяна. Теперь у него было пять человек детей. Огромная семья!
И еще одно.
В 1906 году, незадолго до своей смерти, Владимир Васильевич Стасов в письме к родным сообщал, что в гостях у него был Шаляпин, со своей «новой пассией» — Марией Валентиновной. У Шаляпина образовалась вторая семья…
Как всегда бывает в таких случаях, невозможно ни объяснить, почему это произошло, ни пытаться догадками осветить происшедшее. Перед Шаляпиным, у которого была крепкая семья, встали неизбежно трудные, не поддающиеся радикальному разрешению вопросы. Он горячо любил своих детей, был трогательным, заботливым отцом. Его с Иолой Игнатьевной связывали годы счастливого брака. Теперь весь уклад их жизни поломался. Со стороны разобраться в этом немыслимо. Да и нужно ли?
Как же он поступил? Не порывая с первой семьей, оставаясь все таким же заботливым, чадолюбивым отцом, он создал вторую — «незаконную» — семью, которая обосновалась в Петербурге. А сам он, как известно, жил поочередно в двух городах. Жил, как принято говорить, на два дома. Внешне ничто не было порушено. А по сути произошло коренное изменение жизни.
Он не таил своей новой связи, появился с Марией Валентиновной в доме Стасова, познакомил с нею и своего друга Горького. Для всех, знавших его в Петербурге, не было секретом, что у него вторая семья. Немка по происхождению, урожденная Элухен, по первому мужу носившая фамилию Петцольд, Мария Валентиновна имела сына Эдуарда и дочь Стеллу. Теперь Шаляпин заменил им родного отца.
Горький относился очень сердечно к Марии Валентиновне, всегда с удовольствием встречался с этой красивой женщиной, посылал ей приветы. В письме к Шаляпину от 1 марта 1913 года он писал: «Марии Валентиновне почтительно кланяюсь. Нравится мне этот человек, простой и крепкий и такой верный тебе».
А Шаляпин в ответ Горькому на это письмо рассказывал:
«О жисти своей буржуазной скажу тебе — живу, и вот как хорошо. Детей — куда ни взглянешь. В Питере четверо, да и в Москве пять. Правда, в Питере моих только двое, ну да я люблю этих чертенят всех — и своих и чужих».
Он мог сменить жену, но детям остался верен до конца жизни.
Глава XIII
ДЯГИЛЕВСКИЕ СЕЗОНЫ. ДОН КИХОТ
«Шаляпин поет», что для России, для ее национального самолюбия звучит теперь так же гордо, как, например, «Толстой пишет».
Частенько мне приходилось реветь и волком выть, но это я делал один на один, сам с собою, публика же знает по газетам только о том, что я дебоширю. Но что же делать? Я не оправдываю себя — знаю, что это бесполезно. Но невыносимо тяжело бывает мне порою, господа!
Договор, заключенный с дирекцией императорских театров, истекал в 1907 году, и Теляковскому стоило больших усилий заключить новый. Шаляпин долго не поддавался, заявляя, что контракт с правительственными театрами помешает его гастролям за рубежом.
В конце концов удалось уговорить его, но отныне он стал гастролером, органически не связанным с труппами казенных театров. Он обязался петь за сезон 27 спектаклей в Петербурге и Москве в промежуток времени не более трех месяцев, за вознаграждение в 50 тысяч рублей. Укладывая обязательства целого года в три месяца (максимально), артист получал полную свободу на остальные девять месяцев и возможность гастролировать, где ему заблагорассудится. Договор был снова заключен на пять лет, то есть до осени 1912 года.
Выговорив такие условия, Шаляпин имел в виду свои творческие планы на ближайшие годы. Они предусматривали длительные выступления за пределами России. Не случайно, как раз в то время, когда с ним велись переговоры о новом контракте, вездесущая пресса спешила сообщить своим читателям, что Шаляпин намеревается надолго уехать в Америку, что русским слушателям придется распроститься со своим любимым артистом на длительный срок.