В 1886 году он впервые выступил с концертами на этом инструменте, поразив слушателей мастерством исполнения и пониманием души русской народной музыки. На этом он не остановился. Через два года он создал Кружок любителей игры на балалайках и стал выступать с концертами, демонстрируя созданный им оркестр, в котором, спустя несколько лет, были уже не только балалайки, но и домры, гусли, свирели, жалейки.

Оркестр Андреева сыграл огромную роль в пробуждении нового, активного интереса к русскому народному творчеству. По его стопам пошли другие коллективы музыкантов, а также многочисленные балалаечники-виртуозы — продолжатели благородного дела, начатого Андреевым.

У него еженедельно собирались друзья — ценители русского искусства, чтобы играть и петь. В его доме оказался и Шаляпин, о котором Андреев слышал как о молодом певце-волжанине, замечательно поющем песни, обладающем чудесным голосом.

Соратники Андреева, продолжавшие в советское время пропагандировать его дело и руководившие оркестрами народных инструментов, рассказывали, что Шаляпин в ту пору поражал не только своим репертуаром, сохраненным им с детства, но и глубиной его трактовки. По их словам, Андреев многим воспользовался, создавая программы своих концертов и следуя той манере воплощения народных напевов, которую принес ему Шаляпин.

Андреев пригрел Федора. Он старался, чтобы Шаляпин, во многом еще остававшийся неотесанным парнем, начал усваивать азы городской культуры. Это по-своему напоминало времена, совсем недавние, но уже кажущиеся далекими, когда молодые Корши и Усатов в Тифлисе обучали юношу сложному искусству правильного обращения с ножом, вилкой и носовым платком, умению не «ляпнуть» чего-нибудь невзначай.

Федор стал частым гостем в его доме. А дом этот был особенным. Здесь собирались люди искусства. Все было чрезвычайно интересно. Каждая встреча обогащала юношу, рождала в нем тревожные и волнующие мысли о будущем. О том, как много ему не хватает для того, чтобы понять, в чем природа подлинного артиста и какой путь нужно пройти, чтобы стать настоящим художником.

Иногда от Андреева всей компанией отправлялись в ресторан Лейнера, где собиралась петербургская художественная богема. И это тоже было очень интересно, хотя пили там много, сидели допоздна, и Шаляпин с беспокойством стал приглядываться к себе: уж не начнет ли он опять увлекаться вином, как было в Тифлисе.

Конечно, теперь Федор стал во многом иной. За минувший год он кое-чему научился, умел неприметно приглядываться к окружающим и ловить подсказываемое на ходу.

Круг столичных знакомств молодого певца быстро расширялся. После каждого вечера, когда пел Шаляпин, а пел он без устали, приобретались новые и новые поклонники, пока еще только в домашних салонах и на благотворительных вечерах, на которых он выступал чуть ли не каждый свободный вечер.

Его имя понемногу становилось известным. И Федор, наверное, думал, что вот-вот к нему придет настоящая слава.

Эта надежда подогревала юношу, побуждала с еще большим вниманием приглядываться к новым людям, чтобы не чувствовать себя пришлым в этой среде. К тому же, хоть спектакли труппы, обосновавшейся в Панаевском театре, не привлекали широкого внимания, но и здесь заметили Шаляпина. О нем стали появляться благожелательные отзывы в газетах. И все это — за очень короткое время, всего за несколько месяцев, что он жил в столице.

Андреев ввел Шаляпина в дом великого знатока русского песенного творчества, неутомимого собирателя народных песен Тертия Ивановича Филиппова.

На редкость колоритная фигура! Ему было в ту пору под семьдесят. Был он крупным чиновником — государственным контролером.

В свое время он сблизился с «молодой редакцией» журнала «Москвитянин», был связан с кругами славянофилов, в особенности с критиком Аполлоном Григорьевым, драматургом Островским, актером Малого театра Провом Садовским. Времена славянофильства минули уже, а Филиппов навсегда остался верен идеалам юности. По убеждениям он являлся человеком реакционных воззрений, с годами укреплявшихся, но русское народное творчество пропагандировал бескорыстно, а не ради соображений правительственной политики.

В шестидесятых годах он был связан с композиторами из Балакиревского кружка, хотя по убеждениям они резко расходились. Балакиревцы были в известной мере близки революционным демократам, им были чужды тенденции славянофильства. Но молодые композиторы, в особенности М. А. Балакирев и М. П. Мусоргский, чувствовали кровную связь с Филипповым в верности русской художественной культуре, в поисках национальных путей ее развития.

Филиппов не только превосходно знал песню, но был к тому же изумительным по топкости и чувству природы русской песенности певцом. Его знания в этой области были обширны. И молодые композиторы помогли ему обработать собранные им напевы. Вышли сборники песен, напетых им и обработанных композиторами К. П. Вильбоа, Н. А. Римским-Корсаковым и М. П. Мусоргским.

В годы, когда В. В. Андреев ввел к нему Шаляпина, связи Тертия Ивановича с былыми балакиревцами, по сути, уже оборвались. Да и не было главного для Филиппова представителя новой русской музыкальной школы — Мусоргского. Теперь Филиппов был министром, человеком, обремененным и годами, и государственными обязанностями, но песню любил по-прежнему, певцов, как и раньше, ценил высоко и придирчиво.

Плененный талантом юноши, Филиппов стал его покровителем. Неожиданно, после рассказов Усатова о Мусоргском, о русской оперно-исполнительской школе, Шаляпин от Филиппова вновь услышал о создателе гениальных опер «Борис Годунов» и «Хованщина» и вокальных произведений, которые он, Шаляпин, исполнял уже в тифлисских концертах.

Теперь имя Мусоргского зазвучало для него по-новому: гениальность этого композитора предстала особенно зримой, когда перед ним оказался почтенный старец, который близко знал Мусоргского, после смерти композитора оказался его душеприказчиком и сохранил о нем нетронутое временем живое воспоминание, как о молодости русской музыкальной школы.

Имена Глинки, Даргомыжского, Мусоргского, Римского-Корсакова все время звучали в беседах Филиппова, и интерес к русской музыке с новой силой пробуждался в молодом певце. Он внимательно прислушивался к речам Филиппова и Андреева, вбирая в себя глубокие и столь близкие ему мысли.

В среде этих удивительных людей Шаляпину довелось совершить много незабываемых знакомств. Например, он встретился здесь с Людмилой Ивановной Шестаковой — сестрой великого Глинки. Можно ли было еще недавно мечтать о таком?

Ему навсегда запомнилось, что именно у Филиппова 4 января 1895 года он слышал прославленную сказительницу из Олонецкого края Ирину Андреевну Федосову, исполнительницу щемящих душу северных «плачей», подлинного художника, тонко передававшего, как поет русский народ. От нее он впервые услышал и новгородские былины, которые произвели ошеломляющее впечатление. Могло ли прийти ему в голову в те минуты, что через три года сам будет участвовать в воплощении оперы-былины Римского-Корсакова о новгородском гусляре Садко, где поразит слушателей своим Варяжским гостем?

Зима входила в силу. Кто-то из Мариинского театра послушал его в «Роберте-Дьяволе». Начальству было доложено, что появился в Петербурге молодой бас с хорошим голосом и несомненными способностями. Нужно думать, что всемогущий Тертий Иванович постарался, чтобы Шаляпина послушали. Артисту дали знать, что сам Направник, Эдуард Францевич Направник, фактический руководитель Мариинского театра, вот уже четверть века стоящий за пультом главного дирижера императорской оперы, хочет познакомиться с ним, что, может быть, если он понравится, ему дадут дебют на казенной сцене. Было от чего закружиться голове!

Когда Шаляпин пришел к Направнику, тот подтвердил, что желал бы послушать его.

Кажется, открывалась новая страница жизни артиста.

Глава V

НА ИМПЕРАТОРСКОЙ СЦЕНЕ