— Из этих четверых двое посещают другой университет!

— Великолепно! А ещё двое?..

— Один из них тоже посещает университет.

— Итак, господин Меллат-заде, остаётся последний — ваш любимый малыш! Не так ли? Чем же он у вас занимается?

— Ну, естественно, он тоже посещает ещё один университет!

— Довольны ли вы учёбой ваших детей?

— Да, конечно, я совершенно счастлив!

— Не расскажете ли вы, господин Меллат-заде, нашим радиослушателям, каким образом вы достигли такого успеха в жизни?

— Всем, чего я добился, я обязан собственному трудолюбию, усердию и прилежанию.

— Итак, теперь вы знаете, дорогие радиослушатели, в чем заключается секрет успеха господина Меллат-заде, имеющего восемь детей, которые все в настоящее время учатся в университете! Браво, господин Меллат-заде, вы действительно образцовый отец! Вы получаете приз — золотые наручные часы фирмы «Оболванивание». А теперь, дорогие радиослушатели, послушайте весёлую песенку «Голубой цветочек». Её исполняет госпожа Рухтараш[123] в честь нашего счастливого и процветающего отца.

Вечером того же дня читатели «Обоюдоострого меча» на четвёртой странице журнала увидели портрет человека, сидящего за столом и беседующего с корреспондентом. Под фотографией было написано: «Дорогие читатели! Ниже мы печатаем беседу нашего корреспондента с преуспевающей личностью, несгибаемым патриотом по имени Меллат-заде». Далее шли очередные вопросы:

— «Скажите, пожалуйста, господин Меллат-заде, сколько вам лет и довольны ли вы своим положением?

— Мне пятьдесят пять лет, и я чувствую себя совершенно счастливым.

— Вы женаты?

— Да, у меня жена и восемь детей.

— Что делает старший?

— Посещает университет!..

— Ну а последний, ваш любимый малыш, чем он занимается?

— Он тоже, естественно, посещает ещё один университет…

— Браво! Вы образцовый отец и счастливый человек! Разрешите мне от имени журнала „Обоюдоострый меч” вручить вам полугодовую подписку на наш журнал и пожелать вашим счастливым детям всяческих успехов и процветания!»

В тот же вечер, когда зрители включили свои телевизоры, диктор объявил: «Дорогие телезрители! Сейчас вы увидите…» На экранах появился сидящий за столом щуплый и жалкий человек с вытянутым костистым лицом и ввалившимися глазами. В ответ на каждый вопрос корреспондента он сначала смотрел куда-то под стол, а затем уже отвечал:

— Мне пятьдесят пять лет… Я совершенно доволен своим положением… У меня восемь детей… Один посещает университет… другой тоже посещает университет. Остаются шестеро. Из них двое посещают университет… Таким образом, остаётся последний— мой любимый малыш, который посещает ещё один университет.

Любезно улыбнувшись, диктор добавил: «Итак, вы видели счастливого человека с железной волей и несгибаемым характером! Перед вами выступал самый преуспевающий человек наших дней, господин Меллат-заде. Ваша премия — скороварка марки…»

Супруги, смотревшие за ужином телевизор, переглянулись. Жена, положив обратно взятый было с тарелки кусок мяса, хлопнула по голове своего мужа и закричала:

— Учись, увалень несчастный! Человек имеет восемь детей — и все учатся в университете! А ты, болван, не способен оплатить учёбу двух своих сыновей! Слюнтяй бестолковый, тряпка! А ну-ка, пораскинь мозгами! Напиши письмо своему директору, заместителю, в газету, в журнал! Не сиди сложа руки! Действуй!..

Тайна

Едва я побрился и сел с семьёй завтракать, раздался пронзительный звонок в дверь. Это была жена моего старого друга Саид-хана. Взволнованная, она вбежала в комнату и с места в карьер закричала:

— Умоляю вас, помогите! Забрали Сайда и собираются упрятать его в сумасшедший дом!

— Сайда?

— Да, умоляю вас, помогите!

— Что такое, в чем дело?! Разве были какие-то основания?

— Да не знаю. Правда, в последнее время он был чем-то сильно расстроен, разговаривал сам с собой, то и дело размахивал кулаками и неистово кричал: «Знаю… но сказать не могу!» Мы все пытались успокоить его, умоляли объяснить, что с ним, но он только судорожно хватался за голову и выкрикивал: «Знаю, но сказать не могу!»

— А где он сейчас?

— В полиции!

— Когда его задержали?

— Два дня назад.

— В чем его обвиняют?

— Его обвиняют в том, что он в нетрезвом виде устроил демонстрацию на улице, а потом, когда его отвезли к врачу на освидетельствование, тот признал его невменяемым… Умоляю вас, сделайте что-нибудь!

«Что бы это могло значить? — подумал я.— Сайд чувствовал себя нормально, никогда ни на что не жаловался. Что касается алкогольных напитков, то он их вообще в рот не брал. Мог ли он в нетрезвом виде на людной улице устроить демонстрацию? Нет, здесь что-то не так!»

Я быстро оделся и вместе с женой Сайда поспешил в полицию.

— К сожалению, час назад его отправили в сумасшедший дом,— ответил нам дежурный.— Он вёл себя так буйно, что никто не мог с ним справиться. Два дня назад напротив меджлиса он собрал такую толпу, что было нарушено уличное движение. Это была настоящая демонстрация! На всю площадь он кричал: «Знаю, но сказать не могу!» Ясно, что он лишился рассудка.

Разговаривать дальше было бесполезно. Одно стало ясно: если мы не постараемся спасти Сайда, его на всю жизнь упрячут в дом умалишённых.

Взяв такси, мы помчались в больницу. Не буду описывать, с каким трудом нам удалось добиться разрешения на свидание с Саидом. Когда привели моего бедного друга, небритого, измученного, в наручниках, можно было подумать, что не два дня, а по меньшей мере два года провёл он в одиночной камере. Завидя меня, Сайд грустно улыбнулся, и мы по-братски обнялись. Никаких признаков психического расстройства я в нем не заметил, но его беспокойные, бегающие от страха глаза встревожили меня.

— Что случилось, Саид-джан? Давно ли ты заболел?

Он посмотрел мне в глаза, помолчал немного, а затем спокойно ответил:

— Знаю, но сказать не могу!

— Что ты имеешь в виду?! Может быть, тебя мучают кошмары или приснился какой-нибудь страшный сон?

— Не спрашивай меня ни о чем! Лучше подумай, как вытащить меня отсюда. Возможно, позже я смогу рассказать тебе, в чем дело.

Убедившись, что все его слова и поведение вполне разумны, я направился к главному врачу и изложил ему свою точку зрения. Вначале он наотрез отказался выпустить Сайда, но после долгих уговоров, хлопот и беготни по разным инстанциям нам все-таки удалось взять его домой. Но, увы, это был не прежний Сайд, а какой-то надломленный, задумчивый, грустный человек. Как-то раз, выбрав подходящую минуту, я осторожно попытался выяснить, что беспокоит его.

— Знаю, но сказать не могу! — тяжело вздохнув, ответил он.

— Саид-джан, послушай,— продолжал я,— вот уже много лет мы дружим с тобой. Ты всегда доверял мне свои тайны. Скажи, что тебя мучит? Я готов всем чем могу помочь тебе. Может быть, ты растратил казённые деньги?

— Разве я способен на такие вещи?

— Не убил ли ты кого-нибудь?

— Ты знаешь, что я курицу зарезать не в силах. Могу ли я убить человека?

— Что же в таком случае ты натворил?

— Ничего! Просто знаю, но сказать не могу!

Здесь моё терпение лопнуло. Я принёс Коран, положил его перед Саидом и поклялся, что, если он доверит мне свою тайну, я никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не выдам её.

Подумав, он поднял голову и спросил:

— Клянёшься?

— Клянусь!

— Тогда слушай! — сказал он, нервно закуривая сигарету. — Месяц назад я шёл домой по улице Надери. Случайно мне повстречался Махмуд. Мне сразу бросилось в глаза, что он чем-то обеспокоен. «В чем дело? Что с тобой?» — спросил я. (О, лучше бы язык мой тогда отсох и не произнёс этих слов!) Махмуд вздохнул и ответил: «Если поклянёшься свято хранить молчание, я поведаю тебе одну тайну, потому что больше молчать не в силах. Облегчи мою душу — я все равно не выдержу! Но сначала поклянись!» Я поклялся. Махмуд подошёл ко мне близко и на ухо прошептал эту тайну, затем облегчённо вздохнул, попрощался со мной и ушёл. Я почувствовал, что грудь моя наполняется раскалённым свинцом, перед глазами заплясали огненные круги. Когда я добрел до автобусной остановки, мне показалось, что вся очередь уже знает, какую страшную тайну я несу в себе. Мне хотелось крикнуть: «Ага-джан, дорогие мои, все это не так, как вы думаете, на самом деле это вот как!» Но тут же я вспомнил о слове, данном Махмуду, и прикусил язык.