— Что это ты тут высыпал? — сердито спросил он.

— Не беспокойтесь, господин, ничего страшного. Это я возвращаю похищенный мною казённый мусор.

— Какой ещё казённый мусор?! — раздражённо крикнул господин в очках, подкрепив слова выражением, которое я не решаюсь воспроизвести.— Ты вздумал отравить людей! Покушаешься на их жизнь! И хочешь ещё обтяпать свои грязные делишки за счёт государства?

Я опешил от этих слов и возмущённо крикнул:

— А кто ты, собственно, такой, чтобы так со мной разговаривать!

— Я главный инспектор министерства здравоохранения,— ответил он.— Я обязан задерживать и штрафовать тех, кто мусорит на улицах!

«Ну и ну,— подумал я,— получается уже два „дела”…»

— Чего же вы от меня хотите? — поинтересовался я.

— Прежде всего грузи обратно весь этот мусор и пусть его отвезут туда, где взяли. После этого пойдёшь со мною в главное управление по здравоохранению, и там мы выясним твои истинные цели и намерения!

У меня от отчаяния комок подступил к горлу, слезы навернулись на глаза, и я жалобно пролепетал:

— Господин, умоляю вас, сжальтесь надо мною… Дайте мне двадцать четыре часа сроку… Я должен за это время вернуть похищенный казённый мусор… Я добыл его с огромным трудом… обошёлся он мне в сорок туманов.

— Ты давай мне зубы не заговаривай! По твоему виду я сразу определил, кто ты и откуда! Ты — член вредительской организации и имеешь задание заразить жителей города смертоносными бактериями. Я обязан передать тебя в руки соответствующих органов как агента «пятой колонны»!

Сколько я ни увещевал его, не помогло. Инспектор насыпал в платок немного мусора для пробы, чтобы в специальной лаборатории установить вид бактерий, которыми я собирался погубить жителей города. Весь остальной мусор он приказал вновь погрузить на осла и отвезти на прежнее место. Мне же велел следовать за ним.

В управлении с меня сняли допрос на шестнадцати листах и оштрафовали на пятьсот туманов за «загрязнение общественных мест и антисанитарную деятельность». Затем моё «дело» вместе с «пробой» почвы было отправлено в соответствующие органы для изучения и выяснения вопроса о том, по заданию какой организации или иностранной державы я работал, а с меня была взята подписка о невыезде из города до окончания следствия.

После всего этого мне оставалось только предоставить все воле Аллаха и смиренно ждать своей участи.

Прошло три мучительных месяца… Я не стану описывать их, скажу только, что в конце концов за расхищение казённого мусора с меня содрали семь тысяч туманов, не считая налогов,— и все моё имущество пошло с молотка. Кроме того, я ещё должен уплатить в рассрочку три тысячи туманов штрафа.

Так окончилось первое «дело». Но остались ещё два: одно — обвинение во вмешательстве в дело, не имеющее ко мне никакого отношения, и второе — обвинение в принадлежности к вредительской организации и бактериологической диверсии. Когда закроют эти «дела», один Аллах ведает!

Но обиднее всего то, что соседи при моем появлении на улице показывают на меня пальцами и громко сообщают другим:

— Видите этого типа? Пройдоха, каких мало! Стибрил пятьдесят тысяч казённых денег и в ус не дует! Ходит, задравши нос, и никто не смеет сказать ему правду в глаза! Вот это ловкач… С виду такой тихий, скромный, но палец ему в рот не клади — откусит и не моргнёт!

Пластическая операция

Когда скончался, благослови его Аллах, губернатор, нас охватила невообразимая скорбь. За все те годы, что покойный был нашим губернатором, никто не сказал о нем худого слова. Ведь он по-отечески заботился о своих подданных и по мере возможности помогал беднякам.

Чтя заслуги усопшего, гроб несли на руках до самого кладбища. Траурной процессии с чёрными флагами и множеством венков не видно было конца.

А на следующий день в соборной мечети состоялось поминовение, на котором вместе со всеми жителями города присутствовал и ваш покорный слуга.

На молебен были приглашены фото- и кинокорреспонденты, дабы увековечить всю эту церемонию, которая ярко демонстрировала, что народ разбирается в своих правителях и всегда отличит честного от подлеца.

Во время службы я сидел напротив кафедры. Два чтеца нараспев читали Коран. Присутствующие бубнили молитвы, шушукались, воздавая должное высоким нравственным качествам покойного. С их лиц не сходило выражение скорби — утрата опечалила всех.

И надо же было случиться: в самый разгар службы мне вдруг вспомнился анекдот, рассказанный накануне приятелем. Ужасно смешной анекдот. Сплетя пальцы и судорожно сжимая их, я старался воскресить в памяти образ покойного, чтобы придать лицу скорбное выражение. Но чем больше я подавлял смех, тем сильнее меня распирало. Тогда я стал думать обо всех известных мне страшных вещах: об инквизиции, мучениях ада, о побоище в пустыне возле Кербелы… Но и это не помогло. Казалось, кто-то нарочно решил смешить меня, нашёптывая на ухо то забавнейшие истории о мулле Насреддине, то анекдоты об Обейде[87]. Я буквально умирал от смеха.

Правда, я смеялся беззвучно, но как было скрыть скривившую мой рот улыбку? Боже, что будет, если под сводами мечети раздастся мой гомерический хохот? Как на это посмотрит оратор? А уважаемые, достопочтенные отцы города? Что сделают со мной родственники усопшего? Обругают? Выгонят вон? Я отчётливо представил себе, как, спасаясь от них, бегаю вокруг мечети. А они гурьбой преследуют меня…

Короче говоря, один Аллах ведает, какие муки я претерпел в тот день из-за этого проклятого смеха. Но стоило мне после молебна выйти на улицу, как веселье моё испарилось…

Прошло дней десять — двенадцать. Как-то раз в служебное время в комнату к нам вошёл неизвестный господин и что-то спросил у моих сослуживцев. Они кивнули в мою сторону. Незнакомец приблизился ко мне и шепнул на ухо:

— Следуйте за мной, я из седьмого отделения.

— С кем имею честь? — поинтересовался я.

— Я уполномоченный,— ответил он.

— А что случилось? Почему я должен идти с вами?

— Не знаю. Моя обязанность — отыскать вас и доставить по назначению.

Поскольку совесть моя была чиста, я спокойно встал и вместе с незнакомцем направился в седьмое отделение.

Когда я вошёл, начальник пригласил меня сесть. Я сел. Начальник закрыл лежащую перед ним папку и раскрыл новую. Уточнив мои биографические данные, он спросил:

— Какие у вас были отношения с покойным губернатором?

— Никаких отношений, ваше превосходительство,— ответил я.— Куда мне до губернатора… Но он — милейший человек! Я, как и все, расстроен его смертью.

— Зачем ты потащился на молебен?

— То есть как зачем? Странный вопрос, господин начальник! — удивился я, а сам подумал: видимо, покойник в чем-то провинился, а я, ничего не зная об этом, пошёл на службу по нем. Не расценили бы это теперь как свидетельство моей с ним близости!

Я проглотил слюну, собрался с мыслями и, чтобы не попасть впросак, уклончиво ответил:

— Все пошли, ваше превосходительство, ну и я пошёл. Начальник понимающе улыбнулся:

— Я знаю, что все пошли. Но все пошли, чтобы разделить горе близких покойного. А ты зачем потащился?

— Ну и я для этого же пошёл,— неуверенно ответил я.— Мне непонятно, что вы имеете в виду.

— Ничего, сейчас поймёшь,— затянувшись сигаретой, ответил начальник.

Он достал из ящика две объёмистые картонные коробки и спросил:

— Ты что был противником губернатора?

— Противником? Что вы! Да если бы я был противником губернатора, разве я провожал бы его гроб пешком до самого кладбища?

— Ну а если ты не был его врагом, почему ты радовался его смерти?

— Кто, господин начальник, я?

— А кто же ещё?

Ну и дела! Похоже, что разговор принимает дурной оборот. Во рту у меня пересохло, кровь стучала в висках, но в то же время я был рад, что покойник по крайней мере ничем не запятнал себя. К тому же чувствовалось, что и начальник седьмого отделения— один из его почитателей…