— Дайте-ка стакан сока!

— Какого?

— Безразлично… Любого…

— Хотите морковного?

— Давайте!

Залпом осушаешь стакан.

— Сколько я вам должен?

— Двенадцать риалов[85].

И ты даже не спрашиваешь, почему это стакан морковного сока стоит двенадцать риалов,— нет времени. Протягиваешь продавцу деньги и несёшься дальше. Автобус туда, куда тебе надо, не ходит, нужно брать такси. Останавливаешься на краю тротуара, поднимаешь руку. Такси, как назло, либо не хотят останавливаться, либо заняты, либо идут в другом направлении. Каждая минута кажется тебе вечностью. Ты переминаешься с ноги на ногу, злишься, бранишься, проклинаешь, умоляешь. Наконец садишься в машину. Не успели тронуться — красный свет. Глаза твои наливаются кровью, ты в ярости сжимаешь зубы, ёрзаешь на сиденье, извиваешься как уж. А ведь этих проклятых светофоров впереди не один и не два! Прежде чем доберёшься до места, половину здоровья потеряешь!

Доехали… Протягиваешь водителю десятитумановую ассигнацию, и он ошарашивает тебя вопросом:

— А помельче у вас не найдётся, ага?

— Нет!

— И у меня нет.

— Черт побери, что же делать?

— Разменяйте в магазине напротив.

На часах уже четверть шестого. Все равно опоздал. С десятитумановой ассигнацией входишь в обувной магазин.

— Ага, будьте добры, не разменяете ли?..

— Нет у меня ничего! — рявкает в ответ хозяин. Он не в духе— никак не подберёт туфли придирчивому покупателю.

— А у вас не будет, ага?

Покупатель ставит очередную пару туфель на прилавок, роется в карманах, извлекая оттуда кучу мелких и крупных купюр, и в конце концов сообщает:

— Нет, ага… К сожалению, не смогу вам помочь. Мелочью у меня всего семь с половиной туманов.

Лишь в пятом по счету магазине тебе удаётся разменять деньги, да и то ценою приобретения совсем сейчас ненужной пачки сигарет. Отдаёшь водителю два тумана и бегом к подъезду. Тебе надо на пятый этаж, а лифт, конечно, застрял на самом верху. Кряхтя и задыхаясь, поднимаешься по лестнице. Как тебя встречает начальство, лучше не вспоминать.

Десять часов вечера. Измученный, злой, полубольной, ты выходишь из конторы. Ноги подкашиваются, ты весь провонял табаком, во рту горечь. Но ты машинально закуриваешь ещё одну сигарету и, еле волоча ноги, плетёшься по тротуару. Подходишь к закусочной. На вывеске изображён толстопузый весельчак, опустошающий пивную бочку. На животе у него надпись: «Добро пожаловать!» В закусочной полно народу, гул голосов, звон стаканов и кружек. Зайти, что ли?.. Нет, пожалуй, лучше скорее домой. Твой взгляд снова останавливается на приглашении: «Добро пожаловать!» Ты снисходительно улыбаешься. «Нашёл дурака! Не так-то легко нас околпачить!..» А между тем рука непроизвольно тянется к двери, толкает её. Дверь со скрипом подаётся. «Может, выпить рюмочку? До каких же пор — все работай да работай! Ведь не железный я! А завтра что будет! Помрёшь — дадут тебе два метра земли и больше ничего!»

Так, сам себя обманывая, заходишь в пивную якобы для того, чтобы перекусить. Резкий винный дух вперемешку с табачным дымом ударяет тебе в нос. У тебя уже нет сил смотреть в меню, что-то выбирать… Жестом требуешь водки. Подручный хозяина наливает тебе стаканчик благодатного нектара. Ты разом опрокидываешь его, закусываешь солёным огурцом, колбасой, ещё чем-то непонятным. Горечь во рту проходит, ты согреваешься, веселеешь. Усталость забыта, деньги потеряли свою значимость— как говорится, Хатем[86] прошёл мимо дома отца твоего. «Черт побери все ценности земные! — говоришь ты себе.— Все это прах, гроша ломаного не стоящий!»— А ну-ка, Айюб, дай ещё полстаканчика.

Ночь. Пора возвращаться к семье. Стараясь не шуметь, ты отпираешь дверь. Прошло пятнадцать или шестнадцать часов с тех пор, как ты вышел из дому. У тебя уже нет сил о чем-либо говорить с женой и сонными детьми. (Не будем вдаваться в подробности, как встретит тебя жена, будет ворчать или нет.) Ты стаскиваешь пиджак и брюки, кидаешь их куда попало и трупом валишься на тахту. Тебя мучает жажда, внутри все пылает, сердце учащённо бьётся. Но встать и выпить стакан воды ты уже не в силах. Ладно, думаешь, обойдусь, утром попью… И вот ты уже спишь мёртвым сном.

А завтра все то же, все сызнова…

Казённый мусор

Дом, в котором я жил, был расположен в тёмном узеньком переулке. В нем ютилось четырнадцать-пятнадцать семей. Не знаю, из каких соображений, видимо, ещё задолго до моего переезда центр переулка был превращён в огромную помойку, куда каждое утро, как по уговору, соседи вёдрами сносили накопившиеся за день мусор и отбросы.

Дворник нашего квартала также облюбовал это место и ежедневно опорожнял там полную мусора тачку.

— Почему вы сваливаете мусор прямо посреди улицы? — пытался я выяснить у соседей.

— Все высыпают, вот и мы высыпаем! — отвечали они.

— Почему всю дрянь с других улиц вы сваливаете к нам? — спрашивал я у дворника.

— Такова наша обязанность. Мы должны свозить все отбросы в одно место, пока не придёт машина из муниципалитета и не увезёт их.

Я направился в районный муниципалитет.

— Наш переулок превращён в настоящую клоаку,— объяснял я там.— Жизнь и здоровье людей в опасности. Распорядитесь, чтобы эту помойку убрали, и объявите, пожалуйста, чтобы жители больше не высыпали здесь мусор.

— У нас свои порядки,— ответили мне,— и не надо заниматься самоуправством. Для того чтобы мусор убрали, мы должны трижды поместить в газете объявление о его продаже. Как только появятся покупатели, мусор будет продан тому, кто больше за него заплатит.

Мне стало не по себе от таких слов, и я сказал:

— Ну по крайней мере, пока не напечатано объявление, сделайте так, чтобы свалка не разрасталась!

— Мы не имеем права лишать государство прибыли,— ответили мне.

Я ушёл и несколько дней скрепя сердце хранил молчание.

К несчастью, мой дом стоял в конце переулка и мне приходилось по нескольку раз в день проходить мимо помойки. Я затыкал нос и почти терял сознание от тошноты и головокружения.

Наконец я не выдержал, купил кисть и краску и на стене возле кучи написал: «Да будут прокляты предки того негодяя, который станет бросать здесь мусор или оправляться!»

Не помогло и это. Ночью какие-то хулиганы переставили точку под буквой «б» снизу вверх и вместо «станет» получилось «не станет бросать».

А между тем и жители близлежащих кварталов повадились свозить мусор в нашу кучу, внося и свою лепту в это «благородное дело».

Несколько раз я собирал соседей и читал им лекции об опасности антисанитарии и о значении гигиены. Но все это не дало результатов — с каждым днем размеры свалки увеличивались.

— У меня есть идея,— сказал я как-то наиболее уважаемым жителям переулка,— давайте сложимся, наймём самосвал и рабочих и отвезём весь этот мусор за город. Таким образом с этой помойкой будет покончено.

Соседи переглянулись. Один, не удостоив меня ни словом, удалился по своим делам, другой покачал головой и, немного подумав, сказал:

— Мы не можем вмешиваться в чужие дела. Этот мусор принадлежит государству, а мы не должны покушаться на казённое имущество.

— С каких это пор мусор стал казённым имуществом и предметом торговли? — спросил я.— Эта помойка отравляет нам жизнь. Если муниципалитет не удосуживается выгрести отсюда навоз, мы не будем сидеть сложа руки и попробуем сделать это сами. Нам только спасибо скажут за это.

— Если голова не болит — её не перевязывают,— ответили мне.— У нас нет охоты бегать по разным учреждениям и вступать в препирательство с правительственными чиновниками. Если у тебя чешутся руки, сделай все сам.

Чувствую, что моих соседей все равно ничем нельзя пронять.