Теперь Данилов был уверен, что повезло по-настоящему. Он сразу нашел следы всех, за кем отправил его Кутузов.
Пастух вывел драгун на тракт за Семлево уже затемно. Распрощавшись, отправился ночевать к родственникам в деревню, расположенную в стороне, а Данилов повел взвод, стремясь как можно дальше уйти до рассвета. Николай был уверен, что Давыдов пойдет к Дорогобужу. В другую сторону по тракту можно прийти только в Вязьму. Но, чтобы добраться до нее, не имело смысла совершать бросок на двадцать верст по топким болотам.
К ночи похолодало, ветер разогнал облака. Видимая половина диска луны давала достаточно света, чтобы уверенно двигаться по пустынной дороге. Данилов приказал выставить вперед дозор, понимая, что предосторожность не лишняя.
Тракт, по которому князю и верхом, и в коляске приходилось не раз ездить в Вязьму или в Москву, теперь разительно отличался даже от той дороги, по которой меньше двух месяцев назад он отступал вместе с полком. О приближении к деревням первым сообщал ветер, принося легкий запах гари. Сами же деревни встречали обугленными остовами домов и хозяйственных построек. Кладбищенская тишина — ни мычания коров, ни лая собак.
Далеко за полночь, немного не доезжая до Дорогобужа, отряд свернул с дороги. Ночевали на еловом лапнике, разводить костры Данилов запретил — лес, зажатый между Днепром и трактом, невелик. Но именно здесь находился брод, позволяющий подойти к Дорогобужу не со стороны Смоленской дороги, где, несомненно, город прикрывают французские посты. Кроме того, Николай надеялся, что если позволят обстоятельства, если имение не сгорело, то разместить там свой отряд. Удобное место — дальше всего расположено от тракта, рядом огромный лес, в котором легко затеряться.
В трех верстах от места ночлега, западнее по тракту, находилось имение Истоминых. То, что там находится французский форпост, Данилов не сомневался.
Выпив свою долю водки, тщательно отмеренной вахмистром, Николай улегся на лапник, укрывшись с головой плащом. Тепло из желудка разошлось по телу, и дремота потихоньку охватила подполковника. Однако медленно ползущие мысли не давали полностью погрузиться в сон. Его уже не удивляло, что об усадьбе Истоминых он думает в первую очередь как о фортификационном сооружении, в котором могут разместиться французы. Расколдован, так расколдован. А вот о своем доме он вдруг подумал совсем с неожиданной стороны. Не будь он дураком, так уже четыре года жила бы в его имении красавица Ирэна, о которой он вспоминал все чаще. Нет, конечно, сейчас она бы не ждала его дома. А вот тогда, два месяца назад…
Соловьеву переправу Московский драгунский преодолевал уже под вечер. На ночь остановились в Усвятье. Спросив разрешения отлучиться до утра, Данилов появился в усадьбе почти в полночь. Он опоздал совсем немного: родители уехали утром к родственникам матери во Владимирскую губернию, забрав с собой библиотеку — главную ценность семьи. За домом оставлен был присматривать Порфирич, превратившийся за последние годы в седого старика, однако по-прежнему жилистого и крепкого. Дворовые, кроме тех, что уехали с господами, были отправлены в ближайшие деревни. Четверо из них каждое утро приходили в усадьбу помочь по хозяйству.
Все получилось неудачно, увидеть родителей очень хотелось. Именно тогда ему и пришла эта странная мысль — Ирэна бы ждала его до того момента, пока французская артиллерия не начала бить по городу. Хотя это было бы безумно глупо.
Дворецкий тоже очень расстроился. Целый час они проболтали в гостиной, куда был принесен ужин. Николай узнал, что все живы и здоровы. Но отец последнее время ходил очень мрачный. Он в очередной раз пытался записаться в ополчение, и вновь ему отказали. Нога хоть и не болела, но пройти полверсты без трости не удавалось.
Утром, выйдя из дома, по пути к конюшне Николай остановился у беседки. В шестидесяти шагах стояла широкая и высокая стена, сложенная из толстых бревен. Между беседкой и стеной на разной дистанции из земли торчали жерди. Здесь они с отцом частенько стреляли по горшкам. Вот и сейчас на самых дальних висели вверх дном два из них. Николай вдруг вспомнил, как весной, в последний день отпуска, они не успели добить последние мишени.
— Давно висят? — Данилов кивнул в сторону горшков.
— А вы разве не помните, Николай Тимофеевич? Ваш отец не велел их снимать. Сказали — вернется сын и собьет! Так и висят полгода.
— Хорошо, пусть висят дальше. Раз отец сказал, то обязательно вернусь и расстреляю эти горшки.
С этими мыслями Данилов заснул. Его разбудили до рассвета, едва только небо стало светлым на востоке. Замерзший, не выспавшийся Николай с трудом продрал глаза. Ясное небо предвещало хороший день, но сейчас, до восхода, холод добирался до костей. Взвод поднимался тихо, хотя настроение у всех было отвратительным, никто не издавал лишних слов — сказывалась выучка. Сложив вещи, подполковник взял пистолеты, закутался в плащ и вместе с двумя драгунами пошел к реке. Они вышли на берег Днепра, и Николай понял, что утро сулит не только одни неприятности. Брод находился прямо перед ним. Результаты столь уверенного ориентирования в темном лесу очень порадовали Данилова, поменяв настроение к лучшему.
Переправившись через реку, Данилов уверенно повел взвод в лес, который, несмотря на значительные размеры, был отлично знаком Николаю. На переправе весь взвод вымок, и подполковник приказал спешиться и вести лошадей в узде по узким лесным тропинкам. Шли быстро, порой сбивая дыхание, не давая себе замерзнуть. Через час, взвод выбрался на поляну, где Данилов велел разводить костер, готовить кашу и сушиться. Сам же, переодевшись в сухое и оставив мокрую одежду на попечение вахмистра, вместе с Беловым и еще одним драгуном отправился в родную усадьбу, до которой оставалось не больше двух верст. Проехав половину пути, Данилов свернул с тропинки, уже превратившуюся в узкую дорогу, и вскоре наездники оказались на небольшой полянке, в центре которой возвышалась могучая высокая сосна. Она явно не относилась к корабельным, мощные ветки разлаписто простирались над поляной, но ближайшая из них — толстая и короткая, располагалась на высоте четырех саженей. Сам же ствол — в два охвата толщиной — выглядел неприступно. Но это не смутило Данилова. Достав веревку, свернутую клубком, он легко перекинул ее через ветку. Во всех движениях скользила уверенность и выверенная точность. Через минуту Николай сидел верхом на ветке.
— Славно у вас получается, господин подполковник, — восхищенно произнес Белов.
— У вас с пятидесятого раза получится не хуже, — отозвался князь.
С вершины сосны, что возвышалась над окружающим лесом, просматривалась половина усадьбы. Понаблюдав в подзорную трубу, Данилов пришел к выводу, что обычно капризная дама — удача на этот раз удивительно благосклонна к нему. Кто же еще, кроме офицеров Дениса Давыдова, мог разгуливать во французском тылу в мундирах гусарского Ахтырского полка?
Полчаса спустя драгуны въехали в усадьбу со стороны леса, неожиданно появившись из-за конюшни, чем произвели изрядный переполох среди гусар. Те полагали и, видимо, вполне справедливо, что необходимо присматривать только за дорогой, ведущей к имению от Дорогобужа.
— Стой, кто такие? — закричал поручик, на всякий случай нащупывая пистолет.
— Подполковник Данилов с поручением от генерал-фельдмаршала Кутузова к подполковнику Давыдову.
Закончив представление, Николай спрыгнул с лошади и, не обращая больше внимания на поручика, направился к беседке, где среди офицеров сидел командир отряда.
— Штабной! — чуть скривив губы, произнес небрежно Давыдов. Хоть и негромко, но достаточно, чтобы Николай мог услышать.
— Ага! Сейчас начнет порядок наводить! — усмехнулся майор Ружецкий.
Но Данилов не мог слышать его слов, поскольку тот сидел спиной. А вот причину небрежно брошенного Давыдовым он понял сразу. Здесь командир гусар — и царь, и Бог, и воинский начальник. И вдруг появляется человек, который разом объясняет, что у главнокомандующего русской армией таких начальников не одна сотня. Ну что ж! Николай и не ждал царского приема, но ему нужно, чтобы этот избалованный вольницей человек при необходимости точно выполнял его приказы. И он прекрасно понимал, что одного письма Кутузова будет мало.