– Пятьсот талантов! – выпалил Антипатр и сам устыдился названной суммы. – Впрочем, если у тебя нет таких денег, я бы мог ограничиться и меньшей суммой. Скажем, в триста талантов.

Ирод обратился к рабу-эфиопу:

– Выдай ему все, что у меня есть.

Обрадованный Антипатр обнял отца и выбежал из спальни.

Ироду почему-то вспомнилась фигура сына, привидевшаяся ему минувшей ночью на подоконнике, в темном одеянии и с кинжалом в руке.

С отъездом Антипатра в Рим обстановка в доме Ирода стала невыносимой. Вдобавок ко всем напастям на Трахонитскую область снова стал наведываться неугомонный Силлией, пользовавшийся, как и прежде, поддержкой местных разбойников. Три тысячи идумеян, переселенные туда Иродом, уже не справлялись с набегами арабов и преступлениями местных разбойников: им или вовсе следовало отказаться от землепашества и овцеводства и заниматься исключительно отражением набегов арабов и усмирением трахонитских разбойников, лишив таким образом свои семьи средств к существованию, или просить у Ирода дополнительных сил. Они так и поступили: запросили у царя хорошо подготовленных профессиональных воинов, которых обязались взять на свое содержание. Ирод по-прежнему не доверял евреям, живущим в Иудее, из-за их отношения к нему как к чужеземцу, и потому обратился за содействием к вавилонскому иудею Замарису, славящемуся своей храбростью. Замарис откликнулся на зов Ирода и переехал со своими сыновьями и сильным отрядом вавилонских воинов из числа иудеев в Трахонею, основав здесь город Бафир. Историк напишет о нем: «Этот человек стал действительно оплотом как туземцам, так и иудеям, являвшимся из Вавилона в Иерусалим для жертвоприношений, и ограждал их от разбоя трахонцев. Поэтому многие, которым были дороги иудейские установления, со всех сторон стекались к нему. Таким образом эта страна быстро заселилась, тем более что при полной безопасности она была еще свободна от налогов».

Но если государственные дела Ирод разрешал с присущей ему легкостью, то в делах своей семьи он совершенно запутался и чувствовал себя беспомощным, как птенец, выпавший из гнезда. К нему все чаще и чаще стал являться ночами ессей Менахем и говорил: «Убей всех своих сыновей, как Авраам вознамерился убить своего единородного сына Исаака, чтобы доказать Предвечному свою нерассуждающую веру. Принеси их в жертву за все твои прегрешения перед Господом Богом нашим и Сыном Его, который вот-вот явится к тебе в белых, как облако, одеждах, и примет из рук твоих царственный венец».

Главная интрига завязалась, как и прежде, вокруг сыновей Ирода от покойной Мариамны Александра и Аристовула. Дабы не домысливать то, что уже давно было известно современникам Ирода, я снова обращусь к свидетельствам историков, которые, в свою очередь, опирались на документальные записи Николая Дамасского – очевидца происходившей на его глазах трагедии:

«Так как клевета против юношей росла и все как будто видели особую, так сказать, заслугу в том, что могли сообщить относительно их что-либо тяжкое, донесение о чем могло казаться преследующим лишь благо царя, то случилось нечто весьма серьезное в жизни молодых людей. У Ирода было два телохранителя, Юкунд и Тиранн, особо ценимые им за силу и рост. Царь рассердился на них и удалил их от себя; и вот они стали сопровождать Александра, который ценил их за их гимнастическую ловкость, давал им кое-какие деньги и вообще делал им разные подарки. Царю немедленно они показались подозрительными, и он велел подвергнуть их пытке. Сперва они долго крепились, но затем сознались, что Александр убеждал их умертвить Ирода, если он во время охоты за дикими зверями очутится вблизи их. Тогда-де возможно будет сказать, что царь свалился с лошади и упал на их копья, как это раз с ним действительно и случилось. Вместе с тем они показали, что в конюшне у них зарыто золото, и обвинили начальника охоты в том, что он дал им копья из царского арсенала, равно как по приказанию Александра снабдил оружием также и слуг последнего.

После них был схвачен также комендант крепости Александреума и подвергнут пытке. Его обвинили в том, что он хотел принять в эту крепость царственных юношей и выдать хранившуюся там царскую казну. Однако он не признался в этом, но явившийся Иуда, сын его, подтвердил правильность обвинения и представил, видимо, писанное рукой Александра письмо следующего содержания: “Если мы, с Божьей помощью, совершим все то, что имеем в виду, то мы прибудем к вам. Поэтому, сообразно обещанию, приготовьте все к нашему приему в крепости”. После получения этого письма Ирод уже не сомневался в существовании заговора сыновей против него. Александр, однако, уверял, что писец Диофант подделал его почерк и вся эта записка является коварством Антипатра, [поспешившего отправиться в Рим с целью показать отцу своему свою якобы непричастность к этому делу]. Диофант слыл знатоком своего дела и впоследствии умер, изобличенный в таком же точно поступке.

Всех тех, кто подвергся пытке, царь представил в Иерихоне толпе народной, дабы добиться обвинения сыновей своих. Чернь побила их собственноручно камнями. Когда же толпа приготовилась подобным же образом умертвить и Александра, царь удержал ее от этого и выслал для ее успокоения ее Птолемея и Ферору. Юношей заключили под стражу и учредили за ними тщательный надзор; к ним более не допускали никого, все их поступки замечались; одним словом, они очутились в ужасном положении бесчестных преступников. Один из арестантов, именно Аристовул, был доведен до такого отчаяния, что заставил даже свою тещу и тетку Саломию пожалеть о постигших его бедствиях и возненавидеть виновника их. “Разве, – говорил он, – и тебе не угрожает опасность гибели, потому что о тебе клевещут, будто ты, в надежде на брак с Силлеем, сообщаешь ему все здесь происходящее?” Впрочем, та немедленно поспешила сообщить об этих речах брату. Последний тогда более уже не мог сдержать себя, приказал заковать их в оковы и разлучить, а также велел им самим написать императору, какое зло они причинили отцу своему. Так им было велено, но они написали, что вовсе не злоумышляли против отца своего и не принимали никаких мер относительно его; что они, правда, задумали бежать, да и то по необходимости, потому что вечные подозрения делали им жизнь невыносимой.

Около этого времени из Каппадокии от Архелая прибыл посол, некий Мела, который принадлежал к числу сановников царя. Ирод, желая ему доказать нерасположение к нему Архелая, велел позвать Александра, который и явился, как был, в кандалах, и вновь стал расспрашивать его, куда и как братья решили бежать. Александр сказал, что к Архелаю, потому что последний обещал доставить их в Рим. Впрочем, говорил он, они не имели в виду ничего неуместного или гнусного относительно отца и нет ни слова правды в том, в чем обвиняют их бессовестные противники. Им бы хотелось, в видах более точного расследования, чтобы Тиранн и его товарищи еще оставались в живых, но и их загубили скорее, причем Антипатр подослал в народ своих собственных клевретов.

При этих словах царь приказал отвести Мелу и Александра вместе к дочери Архелая Глафире и спросить у нее, не знает ли она чего-либо относительно злого умысла против Ирода. Лишь только они явились и Глафира увидала Александра в оковах, как стала биться головой об стену и вне себя громко и жалостно рыдать. У молодого человека также выступили на глазах слезы, и всем присутствующим зрелище это было крайне тягостно, так что они долго не были в состоянии сделать или говорить то, ради чего явились. Несколько позже Птолемей, которому было поручено привести Александра, обратился к нему с просьбой сказать, знала ли его жена что-либо из его планов, и тогда Александр воскликнул: “Да разве она этого не знала, она, которую я люблю больше жизни своей и которая является матерью детей моих?” На это Глафира с рыданиями отвечала, что она не знала ни о чем дурном, если же она тем сможет способствовать спасению мужа, то она готова лгать на себя и рассказать все что угодно…»