Однако никакие усилия Ирода восстановить в доме мир не возымели должного действия. Скорее наоборот: чем больше Ирод пытался примирить всех, тем глубже становилась трещина, пробежавшая между самыми близкими ему людьми и расколовшая их на два непримиримых лагеря. К досаде Ирода, во внутрисемейный конфликт стали вмешиваться приближенные к царю лица; к этим последним стали примыкать дворцовые слуги и даже рабы. Все они, как сговорившись, уверяли Ирода, что делают это исключительно из соображения государственной пользы и интересов безопасности царя. Ирод чувствовал в себе достаточно сил и энергии, чтобы самостоятельно определять, что во благо Иудее, а что во вред, и точно так же самостоятельно заботиться о собственной безопасности. Поведение приближенных он не без основания считал лицемерным, и решительно ставил их на место. Скидки не делалось никому.

Так, на сторону Александра и Аристовула встал всегда рассудительный, чуждый каких бы то ни было интриг первый министр правительства Птолемей, которому Ирод всецело доверял. Когда он потребовал от министра объяснений по поводу его изменившегося поведения, тот сказал, что не может и дальше спокойно смотреть на то, как сыновья покойной Мариамны, оправданные Августом, продолжают подвергаться в царском доме дискриминации. Ирода возмутило не столько то, что Птолемей проявил вдруг заботу о сиротах, сколько то, что его любимый министр стал заниматься совсем не теми делами, какими ему по долгу службы надлежит заниматься. Он строго отчитал Птолемея и распорядился, чтобы тот отныне выполнял не только его, Ирода, приказы, но и приказы своего старшего сына Антипатра. Птолемея такое распоряжение царя не смутило.

– Я и без того выполняю не только твои приказы, – сказал он, – но и приказы твоих сыновей, поскольку ты по возвращении из Рима назначил себе преемниками по престолу сперва Антипатра, а затем сыновей от Мариамны, Александра и Аристовула. Наследники должны быть в курсе всего, что происходит в государстве, и постепенно приучаться самостоятельно отдавать приказы.

Ирод запамятовал, что, возвратившись с сыновьями из Италии, действительно во всеуслышание объявил в Храме о назначении своими преемниками Антипатра, Александра и Аристовула, и, чтобы скрыть досаду на свою забывчивость, сказал еще:

– Похвально, что ты проявляешь рвение в служении мне и Иудее. А чтобы у тебя оставалось меньше свободного времени, которое ты не знаешь, на что употребить, я требую, чтобы ты впредь, прежде чем принять то или иное государственное решение, обсудил это решение с матерью Антипатра Дорис. Ей тоже пора, наконец, понять, что она существует на этом свете не для того только, чтобы набивать свою ненасытную утробу чем ни попадя, но и для других не менее важных дел.

На Саломию, которая, как заметил Ирод, стала тихо звереть от своего затянувшегося вдовства и отсутствия мужниной ласки, неожиданное возвышение Дорис подействовало самым угнетающим образом. Она почувствовала себя обойденной вниманием брата, который всегда и во всем советовался с нею и посвящал ее во все государственные и личные дела. Не желая в самое ближайшее время оказаться последней в доме, она потребовала от своей дочери Береники, чтобы та подробнейшим образом рассказывала ей обо всем, что говорит ее муж Аристовул, равно как о том, как складываются ее отношения если не со своим деверем Александром, то с его женой Глафирой.

Беренике не понравилось столь бесцеремонное вмешательство матери в ее личную жизнь. Но вот что касается ее отношений с Глафирой, то та к месту и не к месту постоянно напоминала ей, что она царская дочь и не потерпит, чтобы Береника, будучи по своему происхождению простолюдинкой, вела себя в отношениях с нею как с ровней.

Саломию оскорбила надменность Глафиры, и она поспешила к брату жаловаться на невестку, которая кичится своим царским происхождением, не понимая, что она вообще чужая в доме Ирода, поскольку не является ни еврейкой, ни даже родственной евреям идумеянкой. Ирод, который считал, что семейное счастье зависит отнюдь не от сословного и, тем более, национального происхождения мужа или жены, а только и единственно от любви между ними, на этот раз, однако, решил, что виной нескладывающихся отношений между Глафирой и Береникой служит дурной пример Фероры. Младший брат никак не решался положить конец двусмысленным отношениям со своей рабыней, к которой применимы слова благочестивой Сарры, потребовавшей от своего мужа Авраама: «Выгони эту рабыню и сына ее; ибо не наследует сын рабыни сей с сыном моим Исааком»[408]. Здесь союзником Ирода выступил неугомонный Птолемей, который, несмотря на запрет царя, продолжал вмешиваться в его внутрисемейные дела.

– Советую тебе в твоих же интересах покончить любовные отношения со своей рабыней, – сказал он Фероре, – и прекратить оскорбительное для твоего брата поведение. Постыдно в угоду рабыне лишать себя расположения со стороны царя.

– Не забывай, что та, кого ты называешь моей рабыней, является матерью моего сына, – ответил министру Ферора.

– У тебя будет множество законных сыновей, если ты изберешь себе в жены свободную женщину, – сказал Птолемей.

Как-то вечером, когда вся семья собралась на ужин за одним столом, Ирод предложил Фероре взять в жены свою младшую дочь-красавицу Киприду от Мариамны, вступившую в брачный возраст. Поскольку предложение это было сделано в присутствии самой Киприды и ее старших братьев Александра и Аристовула, Ферора не посмел отказаться и попросил назначить ему тридцатидневный срок, чтобы он успел подготовиться к свадьбе.

– Согласна ли ты, Киприда, подождать тридцать дней? – спросил Ирод дочь. Та зарделась от слов отца, которые явились для нее, как и для всех присутствующих за столом, полной неожиданностью, опустила свои огромные, унаследованные от матери синие глаза, и тихо произнесла:

– Согласна.

Довольный таким ответом Ирод поднял кубок с вином и провозгласил тост:

– Предлагаю выпить за здоровье жениха и невесты!

На следующий день Ирод в ознаменование помолвки своих брата и дочери решил принести в жертву благодарения огромного трехлетнего быка. В торжественной обстановке слуги, сдерживая могучее животное веревкой, продетой сквозь кольцо в его ноздрях, подвели жертву к алтарю, на котором уже полыхало высокое пламя. Первосвященник и тесть Ирода Симон стал читать молитву. Собравшиеся в Храме многочисленные родственники Ирода и иерусалимцы, которым стало известно о предстоящей через тридцать дней свадьбе брата царя Фероры и юной принцессы Киприды, в радостном предвкушении ожидали, когда Симон, закончив чтение молитвы, возьмет в руки поданный ему нож и перережет огромному быку горло. Кровью жертвы он окропит алтарь, отделит для себя от туши, как того требует традиция, грудь и правое бедро, а остальное мясо съедят в тот же день жертвователь со своими родственниками, друзьями и всем присутствующим в храме народом. Случилось, однако, непредвиденное: то ли от того, что слуги подвели слишком близко к пылающему на алтаре огню, то ли по какой другой причине, но бык неожиданным сильным рывком головы отбросил удерживающих его слуг и поддел на острые рога Симона. Пронзив его, он сбросил первосвященника на мраморные плиты двора и стал топтать его ногами. Случившиеся рядом люди, включая Ферору, бросились спасать Симона. Но все их усилия оттащить на безопасное расстояние взбесившееся животное и привести в чувства пронзенного острыми, как пики, рогами Симона оказались тщетными: он был мертв. Ферора, с перепачканными кровью первосвященника руками и одеждой, растерянно оглядывал себя. Не дождавшись, чем закончится эта внезапно разыгравшаяся трагедия, от покинул Храмовый двор и безвылазно провел все тридцать дней, выговоренных у Ирода для подготовки к свадьбе, в доме отца со своей рабыней-италийкой. Он не пришел даже на похороны Симона, что, впрочем, простилось ему: все понимали, какое потрясение пережил брат царя, когда вместо жертвы благодарения по случаю его помолвки с Кипридой оказалась пролитой кровь первосвященника.