Не только его любовь, не только театральная игра — все существование Врубеля теперь как бы исполнилось «эстетической затейливости». Эстетическое в доме Мамонтова и Мамонтовском кружке составляло как бы самую субстанцию и, подобно молоху, алчно требовало все время пищи.
Конечно, дружеская конкуренция с кружком Поленова, где занятия керамикой вытеснили рисование, могла натолкнуть Савву Ивановича на мысль организовать в своем доме гончарное производство. Виденные же им за границей многочисленные керамические опыты могли укрепить его в этом желании и придать ему особую значимость. В своей деятельности на поприще искусства Мамонтов стремился приобщиться к общеевропейскому движению, оформившемуся в течение со своим ярко выраженным стилем, а интерес к прикладному творчеству, в частности к керамике, занимал в этом течении существенное место. В керамическом производстве была важна не только его утилитарная сторона. Еще более существенна одушевлявшая его идея об эстетизации жизни, о перестройке ее по законам красоты, идея, не витавшая теперь в воздухе «бесплотной» утопией, а ставшая в трезвое время конкретных действий на почву вполне реальную, практическую и этим особенно импонировавшая Мамонтову и его кружку. Если представить себе гончарное производство, которое манило Мамонтова, — производство изделий из абрамцевской глины — изразцов для печей, сосудов и скульптур, — то оно отвечало этой эстетической мечте, претворяющейся в реальную идею и реальное действие как нельзя более непосредственно. Это было ощутимое, прямое превращение, осуществляемое собственными руками, «тлена и праха» в «перл создания», и все возможности глины обещали не только осуществить этот акт, но как бы художественно выразить, воплотить его.
В соответствии со своим характером Савва Иванович принимается за дело не «самодеятельно», а сразу ставит его на прочную базу. Прошел совсем недолгий срок, как явилась идея основать гончарное производство, и уже одаренный юноша, окончивший Чижовское училище в Костроме, — Петр Кузьмич Ваулин — приглашается в Абрамцево, чтобы выстроить там экспериментальную гончарную печь. С этого момента Мамонтов начинает гончарное дело, которое открывает перспективы не менее волнующие, чем Елизавете Григорьевне Мамонтовой и Елене Дмитриевне Поленовой в производстве столярном.
Гончарное производство Мамонтова, может быть отчасти навеянное керамическими опытами на рисовальных вечерах в доме Поленова, решительно отличалось от них всей своей направленностью и всей технологией. Эклектическое соединение утилитарного изделия и украшения — росписи — здесь должно было замениться синтезом пластики и цвета, формы и колорита, красоты и пользы.
Приобщение к новому керамическому производству было одним из самых важных факторов «боевого крещения» Врубеля как члена Мамонтовского кружка, «посвящения» его в этот особый орден.
Е. Г. Мамонтова писала Е. Д. Поленовой: «В гончарной производят разные пробы красок, глазури и т. д. Наша глина оказалась очень хорошей. Дрюша и Врубель заняты моделями изразцов. Дрюша кончает печь, которую и исполняет первой. В гончарной четыре ученика…» Вскоре Врубель станет на гончарном заводе «Абрамцево» фактически главным руководителем по художественной части. Конечно, это дело увлекло и других членов Мамонтовского кружка, и в первую очередь самого Мамонтова. Но ни для кого из них работа в майолике не была столь «кровным» делом, как для Врубеля.
Занятия керамикой давали возможность осязать пластическую форму. Как увлекательна для Врубеля была работа на гончарном круге! Эта укорененная где-то в глубине веков техника, демонстрирующая нескончаемые перевоплощения живой «переливающейся» формы, бесконечно меняющейся на глазах от одного прикосновения твоих пальцев… Мечта о переустройстве жизни по законам красоты на этой вполне романтической и прямолинейной стадии рождала жажду в самой форме изделий соревноваться с творениями природы, с растительными и животными формами. Может быть, во многом отсюда необоримая тяга к причудливым криволинейным «живым» поверхностям и формам, напоминающим об органическом мире.
Другие возможности керамического производства можно было бы охарактеризовать как живописно-пластические, живописно-скульптурные. Здесь виделись особые отношения глиняной формы с ее раскраской, с цветной поливой, сообщающей цвету, окраске загадочную функциональную многозначность, а форму растворяющей в стихии цвета. Особенные, привлекательные, манящие черты таились в опытах с глазурями, с этим «вещественным», овеществленным цветом, своеобразным не только по своим колористическим качествам, но и по материи, обладающим безграничными способностями и возможностями к модификациям, превращениям.
Новая экспериментальная печь для обжига изделий поставила производство на истинно деловую основу и сообщила ему размах. Технология керамического производства вносила коррективы в художественный процесс и его результаты и, соединяя в сложном единстве художественный произвол с точным научным расчетом, придавала им свойство, особенно важное для Врубеля.
Работа по переделке и украшению печей в доме… Теперь он увлекался этим все больше и больше. На первый взгляд была удивительной сама тяга мастера, с его необузданностью, с его безгранично дерзновенными замыслами, с его неуемным темпераментом, к этому тихому и прозаическому делу. Нельзя не вспомнить здесь, что отец художника Александр Михайлович был просто возмущен таким приземлением сына и, узнав, чем он занялся у Мамонтова, с горечью назвал его «художником по печной части».
Но, кажется, изготовление изразцов, этих прямоугольных плоскостей, поверхностей для облицовки «безликих» объемов печей, манило Врубеля по многим причинам. В простых геометрических формах печей виделись ему неисчерпаемые основания для игры цветом и лепкой, формой. Керамическая плитка открывала новое отношение к колориту, к законам цветовой гармонии. Не менее важно и увлекательно было решать задачу пластических связей. Локализация цвета и узора в изразце и, с другой стороны, взаимоотношение изразцов между собой — это непрерывное преодоление рубежей в сцеплениях. И, наконец, отношение изразцов, этих красочных поверхностей, к объему. Во взаимосвязи объема и поверхности господствовала поверхность. Однако Врубель испытывал, быть может, пока неосознанную, инстинктивную, но несомненную тягу к решительной перестройке формы, к ломке ее, и в этом важное значение имел узор, орнамент, который художник создавал из совокупности изразцов, из различной конфигурации мелких форм (колонок и т. д.), одевающий печи, украшающий их и в то же время входящий в их объем. «Орнамент — музыка наша», — повторял тогда Врубель. В узоре, орнаменте художник видит не внешнее поверхностное украшение, как то было характерно для его современников и сверстников, особенно для его предшественников. Он стремится добиться пластической целостности, слиянности общего объема печи и украшающего ее узора дробных форм, колонок, арочек и т. д. В этом понимании взаимоотношения частей и целого виделась ему как пример, пока недосягаемый в керамике, его станковая живопись с важным значением в ней вычеканенной узорчатой детали и особенным отношением этой детали с целым. «Возня» с печами и керамическими плитками не на шутку увлекла Врубеля, и самое удивительное, что эта работа, казалось бы связанная с чисто утилитарными предметами, несла в себе поэтическое начало, вернее — требовала его от художника и провоцировала его. Она была полна «эстетической затейливости».
Утилитаризм, причастность к современной технике, к пульсу жизни современного человека, ко всей прозе буржуазной цивилизации и к поэтическому неразрывно, необходимо связаны в жизни членов Мамонтовского кружка, и Врубеля в том числе, предполагают друг друга.
Естественно, что Мамонтовский кружок не мог не откликаться и на овладевшую обществом «стихоманию», когда, по выражению одного критика, «стихи всех размеров и без размеров заполняли корзины редакций». Эта «стихомания» была хотя и кривым, но зеркалом происходившей смены идеалов — непосредственно политических и народнических на как бы «общечеловеческие». Этим новым идеалам, которыми вдохновлялась теперь значительная часть русской интеллигенции, поэзия отвечала более прозы; они требовали поэтической формы для своего выражения. Впрочем, надо сказать, что члены Мамонтовского кружка были привержены поэзии, можно сказать, по своей природе. Достаточно было посмотреть альбом гимназических лет Елизаветы Григорьевны Мамонтовой, заполненный переписанными ее рукой любимыми стихотворениями Лермонтова, Пушкина, Баратынского, Батюшкова, Языкова, Фета, Полонского. Теперь члены кружка дань поэзии отдавали на поэтических состязаниях, которые носили название «литературные городки».