9

По-видимому, память изменила старухе Смирновой, – знакомство с Пушкиным произошло у нее раньше. Когда, – мы не можем определить. В. И. Шенрок, по-видимому, со слов пресловутой Ольги Николаевны Смирновой (дочери Ал. Ос-ны), сообщает: «Пушкина Жуковский поспешил представить Александре Осиповне, когда он, освобожденный из своего заточения в Михайловском и уже побывавший в Москве, только что приехал в Петербург» («Материалы для биографии Гоголя». М., 1892, т. I, с. 310). Фальсифицированные тою же Ольгою Николаевною «Записки» ее матери, изданные «Северным Вестником», сообщают, что знакомство Смирновой с Пушкиным произошло на вечере у Карамзиных, – по-видимому, осенью 1828 г. (ч. 1, 1895, с. 17). Если же они действительно познакомились на описываемом балу у Хитрово, то совершенно спутывается общепринятая хронология некоторых пушкинских стихотворений, как, напр., «Ее глаза», «За Нетти сердцем я летаю».

10

Для характеристики легенд, творившихся о Пушкине, приводим еще отрывок из этих же воспоминаний. «Наша грузинская аристократия приготовила в Тифлисе роскошный пир в честь нового наместника, графа Паскевича. За почетным обедом, между прочим, для парада прислуживали сыновья самых родовитых фамилий в качестве пажей. Так как и я числился в таких же, то также присутствовал тут. Я был поражен и не могу забыть испытанного изумления: резко бросилось мне в глаза на этом обеде лицо одного молодого человека. Он показался мне с растрепанной головой, непричесанным, долгоносым. Он был во фраке и белом жилете. Последний был испачкан так, что мне казалось, что он нюхал табак (кн. Палавандов особенно настаивал на этом предположении). Он за стол не садился, закусывал на ходу. То подойдет к графу, то обратится к графине, скажет им что-нибудь на ухо, те рассмеются, а графиня просто прыскала от смеха. Эти шутки составляли потом предмет толков и разговоров во всех аристократических кружках: откуда взялся он, в каком звании состоит и кто он такой, смелый, веселый, безбоязненный? Все это казалось тем более поразительным и загадочным, что даже генерал-адъютанты, состоявшие при кавказской армии, выбирали время и добрый час, чтобы ходить к главнокомандующему с докладами, и опрашивали адъютантов, в каком духе на этот раз находится Паскевич. А тут – помилуйте! – какой-то господин безнаказанно заигрывает с этим зверем и даже смешит его. Когда указали, что он русский поэт, начали смотреть на него, по нашему обычаю, с большею снисходительностью. Готовы были отдать ему должное почтение, как отмеченному божьим перстом, если бы только могли примириться с теми странностями и шалостями, какие ежедневно производил он… Не вяжется представление, не к таким видам привыкли. Наши поэты степеннее и важнее самих ученых» (там же). – Пушкин приехал в Тифлис 27 мая. Между тем, уже 19 мая Паскевич со штабом прибыл из Тифлиса на фронт, оставив в Тифлисе вновь назначенного военным губернатором Грузии ген. – адъютанта Стрекалова (Кн. Щербатов. Генерал-фельдмаршал кн. Паскевич. Том III: СПб., 1891, с. 177). И за все время пребывания Пушкина в Закавказье Паскевич оставался на фронте и не приезжал в Тифлис.

11

О Паскевиче Денис Давыдов писал: «Высокомерие, гордость, самонадеянность Паскевича, которому успехи и почести вскружили голову, не имеют пределов; он почитает себя великим человеком и первым современным полководцем. Во время первого пребывания Паскевича в Петербурге после взятия Варшавы все спешили заявить ему свое благоволение. В числе особ, поздравлявших его с одержанными успехами, находилась одна дама, которой князь Варшавский (Паскевич. – Прим. ред.) по врожденной скромности своей сказал: «Я давно имел право занимать то положение, на которое я ныне поставлен: я еще в 1812 году указывал на ошибки Наполеона и Кутузова, но меня не послушали» (Давыдов Д. Сочинения. М.: ГИХЛ 1962, с. 501).

С Пушкиным Паскевич познакомился во время этой его поездки. Независимое поведение поэта, его неумение льстить и притворяться, общение с нижними чинами и младшими офицерами, среди которых были ссыльные декабристы, – все это, конечно, уязвляло самолюбие будущего фельдмаршала, желавшего везде быть на первых ролях.

12

Пушкин выучил английский язык летом – осенью 1828 г. в Петербурге. Толчком к этому, очевидно, послужил томик Байрона, подаренный ему перед отъездом из Москвы Мицкевичем. Пушкин давно хотел овладеть языком Байрона и Шекспира. В 1825 г. он писал Вяземскому из Михайловского: «Мне нужен английский язык, – и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов учиться, пока пора. Грех гонителям моим!» Примечательно, что, изучая английский язык по пособиям, без учителя, Пушкин не мог овладеть английским произношением (см. рассказ М. В. Юзефовича – наст. изд. с. 180). Однако позднее, по-видимому, осенью 1829 г., вскоре после возвращения из Арзрума, Пушкин выучил английскую фонетику. Только после этого, поняв звучание английской речи и звуковой строй английской поэзии, он начал переводить британских поэтов: Саути, Вильсона, Корнуоля, позднее Шекспира, Байрона, Вордсворта, Кольриджа.

13

Пушкин отвечает на следующие слова Е. М. Хитрово: «Я боюсь за Вас: меня страшит прозаическая сторона брака. Кроме того, я всегда считала, что гению придает силы лишь полная независимость и развитию его способствует ряд несчастий, что полное счастье, прочное, продолжительное и, в конце концов, немного однообразное, убивает способности, прибавляет жиру и превращает скорее в человека средней руки, чем в великого поэта». И так думала не одна она. Подобные воззрения имел в виду Пушкин, когда писал месяца четыре спустя:

Постигнет ли певца незапное волненье,

Утрата скорбная, изгнанье, затопенье, —

«Тем лучше, – говорят любители искусств, —

Тем лучше! наберет он новых дум и чувств

И нам их передаст». Но счастие поэта

Меж ими не найдет сердечного привета,

Когда боязненно безмолвствует оно…

14

Все редакторы сочинений Пушкина, Ефремов, Морозов, Венгеров, Брюсов и др., – согласно показанию Лонгинова, относят данное стихотворение и вызвавший его эпизод к 1833 г. Положительно непонятно то доверие, которое они оказывают лонгиновской датировке. Да, Лонгинов говорит – в 1833 году, но оговаривается: «если не ошибаюсь»; сообщает, что Пушкин в то время жил на Черной речке, но ссылается при этом на «Материалы» Анненкова, а не на показания кн. Голицына. Со слов же Голицына сообщает, что он в то время был почитателем девицы Россети, Пушкин в стихах своих тоже говорит о Россети. В 1833 же году девица Россет давно уже была г-жею Смирновой. Лонгинов в 50-х годах, когда Смирнова была еще жива, и даже называть ее можно было только под инициалами, конечно, не мог знать, когда именно Смирнова вышла замуж. Но ведь мы теперь это знаем. Больше того. Мы знаем, что осенью 1832 г. Смирнова перенесла очень тяжелые роды, – по словам Вяземского, «делали ей несколько операций и, наконец, должны были раздавить в ней голову ребенка и вытащить его мертвого». Тяжело больную Смирнову после этого увезли для лечения за границу, откуда она воротилась только к осени 1833 г. Все это вместе делает совершенно невероятным, чтобы Пушкин летом 1833 г. мог писать: «черноокая Россети в самовластной красоте все сердца пленяет»… Ясно, стихотворение написано до ее замужества. Но когда именно? Лето 1828 г. Россет жила в Ревеле, и навряд ли Пушкин в то время был с нею знаком. Лето 1829 года Пушкин провел на Кавказе. Лето 1831 г. провел с молодою женою в Царском, в 1832 г. Россет была уже г-жею Смирновой. Ясно, – описанный случай мог произойти только за время пребывания Пушкина в Петербурге летом 1830 г., когда он писал кн. Вяземской, что «веселится в Петербурге», и когда часто бывал он на островах у Дельвига.

15

Пушкин действительно работал в Болдине с феноменальной продуктивностью. Интересно сопоставить с житейскими событиями его болдинского «сидения», представленными в подборке Вересаева, хронологию его творческой работы за эти три месяца (в той степени, в какой она нам известна). Сентябрь: 3 – приезд; 7 – «Бесы», «Делибаш»; 8 – «Элегия»; 9 «Гробовщик»; 13 – «Сказка о попе и работнике его Балде»; 14 – «Станционный смотритель»; 18 – «Путешествие Онегина»; 20 – «Кавказ», «Монастырь на Казбеке», последняя глава «Евгения Онегина»; 26 – «Ответ анониму». В октябре закончены следующие произведения: 1 – «Царскосельская статуя»; 2 – «Глухой глухого звал…»; 5 – «Прощание»; 7 – «Паж, или Пятнадцатый год»; 9 – «Домик в Коломне»; 10 – «Отрок», «Рифма», «Румяный критик мой…», «Я здесь, Инезилья…»; 12–13 – «Выстрел»; 16 – «Моя родословная», «Не то беда, Авдей Флюгарин»; 17 – «Заклинание», «Стамбул гяуры нынче славят…»; 20 «Метель»; 23 – «Скупой рыцарь»; 26 – «Моцарт и Сальери»; 30 – «Обвал». Ноябрь: 1 – «История села Горюхина»; 3 – «Моя родословная»; 4 – «-Каменный гость»; 6 – «Пир во время Чумы»; 8 – «На перевод Илиады»; 27 – «Для берегов отчизны дальной…». За это же время созданы стихотворения, конкретная датировка которых требует уточнения: «Дорожные жалобы», «Дельвигу» («Мы рождены, мой брат названный…»), «Герой», «Пью за здравие Мери…», «Цыганы» («Над лесистыми брегами…»), «В начале жизни школу помню я…», «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы», – а также следующие статьи: «Опровержения на критики», «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений», «Об Альфреде де Мюссе», «О народной драме и драме Марфа Посадница», «Баратынский», «Заметка о графе Нулине» и др.