— Я знаю. Приходи на похороны. Ты самый знаменитый из моих любовников. Бабье придет из любопытства, какая я в гробу.

Главный обнял ее и заплакал.

— Лизка, я тебя любил.

— Я знаю. И я любила. Я спала только по любви, ты же знаешь.

Она шла по театру стремительно и энергично в ярко-красном костюме, великолепном черном парике без единого седого волоса.

Мы вышли из театра, я едва ее успел подхватить. Елизавета умерла через пять дней. На похоронах было много знаменитостей.

Через неделю в крематории я получил керамический горшок — урну с ее прахом и поставил в стеклянный цветной куб, подаренный знаменитым сегодня скульптором. Я не хотел с нею расставаться. Куб я поставил перед ее портретом, написанным очень знаменитым художником. Теперь он живет в Америке. Этот портрет выставлялся на его персональной выставке в России.

Я начал работать, или, как раньше говорили, служить в театре. Главный ввел меня в спектакль. Я не показался, но играл, хотя меня можно было заменить любым молодым актером. Главный попробовал меня в новом спектакле, но заменил после нескольких репетиций.

— Сцена требует энергетики. Увлечь зрителя — это как увлечь женщину. Постоянный напор, ни секунды передышки. Когда ты это поймешь, получишь роль.

Я это понимал. Но, честно говоря, те небольшие роли, которые я получал, меня не увлекали. Все мы работали на одного или двух фаворитов. Им доставалась слава, о них писали рецензии, им аплодировали. Главный был не прав. Когда обольщаешь женщину, обольщаешь для себя. Здесь можно и постараться. А стараться для других я не хотел.

Моя театральная карьера не складывалась. Я завел роман с молодой гримершей, даже не роман, а так, переспал.

— Кто это? — спросила она, увидев портрет Елизаветы.

— Моя девушка.

— Это твоя бабушка, — рассмеялась гримерша. — На ней платье, какие носили в шестидесятые годы.

— Тогда это моя мама.

— Я не знаю, кем она тебе доводится, но она весь вечер рассматривала меня. В следующий раз, когда я приду, ты убери этот портрет.

В следующий раз ты не придешь, подумал я.

— И правильно! — подтвердила Елизавета. Она всегда со мною заговаривала, когда я опорожнял пол-литра «Столичной» ликероводочного завода «Кристалл». — И зря ты так старался.

— Ты же сама меня учила, мужчина должен делать свою работу хорошо.

— Ты становишься тщеславным.

— Немного популярности мне не повредит.

— Популярность бляди?

— Но я не блядь, ты же знаешь.

— Но можешь ею стать. К тому же она болтлива. Не связывайся с болтливыми. Завтра вся женская часть театра будет обсуждать, как ты с ней спал.

Елизавета, как всегда, оказалась права. Но это случилось не завтра, а через два дня. После спектакля, в котором я исполнял роль одного из пяти санитаров в сумасшедшем доме, ко мне подошла Прима и сказала:

— Я выпила шампанского, не могу садиться за руль, отвези меня домой!

В театре обычно две Примы: очень популярная молодая актриса и знаменитая старуха. Они главные в театре. Если в театре оказываются две молодых и популярных, то одна из них почти всегда переходит в другой театр. Старухи, ненавидя друг друга, все-таки уживаются вместе, потому что ни одна из них уже не в силах играть всех главных старух в спектаклях.

С Примами в театре стараются не ссориться. Моя Прима уже выжила из театра соперницу и царствовала одна. Она уже успела сняться в десятке фильмов, в основном в главных ролях, в телевизионном сериале, каждый вечер целый год ее смотрели миллионы и узнавали на улицах. Она трижды была замужем, а теперь ее содержал банкир, один из десяти богатейших в России. Он подарил ей «мерседес», на котором я в тот момент ее вез.

Прима приготовила легкий ужин и, выкурив сигарету, сказала:

— Давай в постель. Говорят, ты большой умелец.

Когда кинорежиссер выбирает героиню, главный критерий почти всегда один и тот же. Когда фильм будут показывать, большая часть мужчин в кинозале должна хотеть ее. Я не был исключением.

К двенадцати ночи она посмотрела на часы.

— Ты молодец! Но у меня завтра съемка на телевидении, и я должна хорошо выспаться.

Я едва успел на метро. Ужина из творога и яблока мне было явно мало, к тому же я почти два часа занимался приятной, но напряженной физической работой. Я поджарил яичницу из пяти яиц, открыл банку с маринованными огурцами и бутылку водки. Допивая остатки водки, я знал, что Елизавета обязательно заговорит. И она заговорила.

— Я слышала, ты умелец. — Елизавета передразнила Приму. — Так могут обращаться только к вокзальной бляди. Проститутка, уважающая себя, такое не позволяет.

— Я не проститутка! Проституткам обычно платят.

— Она тебе будет платить за каждый вызов.

— Никогда.

— Посмотрим, — сказала Елизавета.

— Посмотрим, — согласился я. — Извини, мне надо выспаться.

— Ты уже говоришь ее словами, — усмехнулась Елизавета. — Но между вами есть одна существенная разница. У нее с утра съемка на телевидении, а ты утром побежишь за бутылкой, чтобы опохмелиться. Ты занят в театре два вечера в месяц, и ты становишься алкоголиком.

— Я пью не больше, чем все.

— Но все пьют много.

— Но не все становятся алкоголиками.

— Не все, но очень многие.

Елизавету я никогда не мог переспорить. Я лег в нашу с нею постель и, как всегда, сказал:

— Спокойной ночи, дорогая!

— Спокойной ночи, дорогой! — ответила Елизавета. — Я очень боюсь за тебя.

— Не бойся, все будет хорошо.

И все складывалось не так уж и плохо. Прима выделила мне два вечера в неделю после спектаклей. Чем она занималась в остальные вечера и дни, когда у нее не было спектаклей, я не знал. Она не сразу мне стала платить. После третьей встречи, когда я уходил, она осмотрела мой еще вполне приличный блейзер и серые фланелевые брюки — сочетание, которое почти не выходит из моды, — и сказала:

— Возьми деньги и купи себе приличный костюм.

— В этой одежде я себя хорошо чувствую.

— А я не очень, когда рядом с тобой. Ты можешь уступить женщине?

Я ей уступил и купил модный костюм. Хотя в костюме меня она видела пятнадцать минут, когда я приходил, выпивал чашку кофе и выкуривал сигарету, прежде чем его снять, и еще пятнадцать минут перед моим уходом, когда я, уже одетый, опять пил кофе и выкуривал сигарету.

Квартиру Примы убирала пенсионерка, она же стирала, закупала продукты и постоянно жаловалась, что ей тяжело таскать сумки с едой. Прима поручила закупать продукты мне, я по-прежнему ездил на Елизаветиной машине. Я постоянно пополнял бар хорошей водкой, банкир предпочитал хороший коньяк. На презентации, на премьеры, на приемы в посольства Прима ездила с банкиром. Я выполнял постельные услуги два раза в неделю. Однажды я пропустил свою вечернюю смену, потому что ремонтировал машину Прима выдала мне пять миллионов.

— Купи новый мотор, я не могу зависеть от исправности или неисправности твоей машины.

Я купил новый мотор, потом новый кузов и покрасил его в цвет «сафари», любимый цвет Елизаветы. Она оказалась, как всегда, права. Мне платили.

Когда театр выезжал на гастроли больше чем на десять дней, Прима вызывала меня, оплачивая, естественно, и дорогу, и проживание в гостинице. Я даже побывал в Праге и Берлине. На этот раз театр целый месяц гастролировал по Сибири. Через неделю я получил телеграмму от Примы:

*** «Выезжай! Номер в гостинице „Томск“ на твое имя».

Я ответил:

«Не могу выехать Занят на съемках».

Что было правдой. Ассистентка по актерам, знакомая Елизаветы, помня, что я могу любую эпизодическую роль сделать заметной, вызвала меня на съемки.

Фильм снимали в деревне в Брянской области. Зная мои привычки, ассистентка приготовила хороший ужин и выставила бутылку качественной финской водки, за которой послали камерваген в Брянск, операторы тоже предпочитали финскую. После ужина я оказался в постели ассистентки.

— Я живу с мужем пятнадцать лет, но со мной такое впервые, — призналась она.