— О влиянии луны на умственное развитие букашек! — Павлик рассмеялся. — Впитываю, Володенька, на всю жизнь запах родных пенатов…

Во дворе училища деревца, когда-то высаженные их руками, вытянулись вдоль дорожки, стройные и тонкие, как подростки.

Двор пересекали двое мальчат. Они о чем-то оживленно беседовали и, не заметив лейтенантов, не отдали им честь.

— Товарищи суворовцы! — строго окликнул их Снопков.

Малыши, словно натолкнувшись на преграду, остановились, ловко, по всем правилам повернулись, прищелкнув каблуками, и, вытянув руки по швам, выжидательно уставились на офицеров. Павлик подошел к ним ближе, грозно нахмурил брови, но, приглядевшись, с недоумением спросил:

— Это что за… палки торчат у вас изо рта?

Мальчики спохватились, быстро, словно их ударил электрический ток, выдернули изо рта леденцы-петушки и смущенно спрятали их за спины. Лица у них при этом стали такими виноватыми, что Снопков едва не расхохотался, однако, сдержал себя и сурово сказал:

— Будьте внимательны… И потом — лакомьтесь петушками где-нибудь в укромном месте! Идите!

— Слушаюсь, товарищ лейтенант! — с готовностью, несколько вразнобой ответили нарушители порядка и, будто на шарнирах повернувшись, продолжали путь.

— Первое в моей офицерской практике замечание «нижним чинам», — прошептал, подмигнув Володе, Павлик и поглядел на удаляющиеся фигурки.

Ковалев и Снопков вошли в училище. И сразу хлынул поток воспоминаний: за этим поворотом коридора они горячо спорили перед собранием — исключать ли Гешу? Вот в этой комнате, на бюро обсуждали ЧП: в третьей роте был обнаружен стул с надписанными на нем формулами. А вон на той стене, около зеркала, висела стенгазета, теперь на ее месте — доска спортивных новостей.

— Ого, Дадико бросил гранату на пятьдесят три метра, Авилкин пробежал три тысячи метров за десять минут пятьдесят пять секунд… Неплохо!

Стенгазету они обнаружили у дверей «Кабинета Суворова». Газета носила прежнее название, но стала ежедневной.

Они приоткрыли дверь в кабинет. Там никого не было. На стене висел огромный макет ордена Суворова, под ним — грамоты, полученные училищем за спортивные победы. На высокой тумбочке лежала «Книга прощальных отзывов выпускников».

В эту книгу два года назад Владимир написал: «Мы всегда будем вместе с вами».

Снопков начал рассматривать макет Чертова моста.

— Этого при нас не было, — сказал он, — интересно, кто делал? — и заглянул сбоку: — Наши постоянные корреспонденты!

На боковой стороне макета с листа ватмана бросалась в глаза надпись: «Работа суворовцев Самарцева и Атамеева».

Сигналист протрубил окончание урока. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Снопков и Ковалев неожиданно увидели Авилкина. У него почти исчезли веснушки, волосы на голове приобрели темнобронзовый оттенок, но уши розовели еще больше прежнего и, казалось, просвечивали. На плечах лежали вице-сержантские погоны. Авилкин нес какой-то прибор в футляре. Увидев друзей, оторопел:

— Володя… Товарищ лейтенант! — забормотал он, не зная как лучше обратиться.

— Здравствуй, Павлуша, — подходя к нему и крепко пожимая руку, сказал Ковалев, — вот и снова увиделись. А где остальные?

— Они сейчас… выйдут из кабинета… Подожди, я их позову, — и, подхватив подмышку прибор, Авилкин побежал назад.

Артем налетел на Ковалева ураганом и так его стиснул, что у Володи захватило дух. Илюша и Дадико бесконечно хлопали по рукам Снопкова, а Павел Авилкин стоял в стороне с блаженным видом человека, который все это устроил.

Наконец Владимиру удалось рассмотреть Артема. Он стал высоким, ладным юношей с крыльями черных волос надо лбом, с ясно обозначавшимися усиками над резко очерченными губами. Глаза Артема утратили былое выражение бесшабашного ухарства, стали большими, лучистыми, и в их смелом, прямом взгляде светился ум.

— А где Сема?

— У вас отпуск?

— Вы надолго приехали?

— Друзья, — сказал Владимир, — сейчас нам надо идти в третью роту, к Сергею Павловичу, а после обеда поступаем в полное ваше распоряжение, обо всем расскажем и вас расспросим…

Их отпустили с великим сожалением, взяв слово, что будут вместе весь вечер, а заместитель редактора радио-газеты «Голос суворовца» Кошелев заручился обещанием, что они выступят перед микрофоном.

В третьей роте Ковалев и Снопков разыскали отделение Боканова. Так как уже началась большая перемена, они вошли в класс. Сергей Павлович читал стенгазету.

Суворовцы при виде лейтенантов на мгновенье замерли, а потом ринулись к гостям, окружили их живым кольцом.

— А мы вас ждали, ждали!

— Можно вас Володей называть?

— Это значок футболиста?

— Стоп, стоп, — остановил ребят Ковалев.

Шум утих.

— Федор Атамеев!

— Я.

— Петр Самарцев!

— Я.

— Алексей Скрипкин!

— Я.

— Пожалуйте сюда, поближе! — пригласил Володя.

Круг расступился, пропуская счастливцев к лейтенантам.

— Так вот вы какие! — с интересом разглядывая их, сказал Ковалев.

Снопков издали прочитал заголовок в стенгазете: «Встретим наших друзей высокой успеваемостью» и кивнул Владимиру:

— Смотри-ка, нам здесь и подарки приготовлены!

— Так точно! — выпрямился Скрипкин, принимая «строевую стойку». — В отделении троек нет!

В это время в дверях показался маленький, румяный сигналист.

— Товарищ майор, весь личный состав училища собирается в актовом зале. Большая перемена продлена на полчаса.

— Знаю, знаю, сейчас приведу своих… Прошу и вас, товарищи лейтенанты, прийти туда, — улыбнувшись, сказал Боканов.

Ковалев и Снопков пошли к актовому залу.

К ним то и дело подходили офицеры, пожимая руки. Каждый суворовец норовил несколько раз поприветствовать их. Шумно поздоровался подполковник Веденкин. Крепко обнял Зорин. Расцеловал, сняв пенсне, Семен Герасимович. Полковник Русанов долго не выпускал их из своих объятий, растроганно бормотал:

— Вот и привелось встретиться… привелось…

Но самое неожиданное ждало Владимира и Павлика, когда они вошли в наполненный гулом актовый зал.

Над сценой, на красном полотнище было написано:

Все взоры обратились на молодых офицеров. К ним подошел генерал.

— С приездом! — приветливо сказал он. — Прошу на сцену.

За стол президиума сели Боканов, майор Беседа, полковник Зорин, Алеша Скрипкин, официантка тетя Клава. Владимир сел рядом с ней, порывисто пожал ее сухую ладонь. Постарела тетя Клава, вон сколько морщинок новых! Но черные глаза все те же — светятся материнской лаской.

Владимир вспомнил, как два года назад Зорин вызвал к себе Братушкина, обидевшего грубым словом тетю Клаву в столовой. Протягивая Савве лист бумаги и карандаш, Зорин спросил:

— Вы в Суворовском четыре года?

— Так точно, — ни о чем не догадываясь, ответил тот.

— Тогда умножьте триста шестьдесят пять на четыре, а полученное число еще на четыре. Сколько вышло? Пять тысяч восемьсот сорок. Вот, оказывается, сколько раз кормила вас Клавдия Петровна, чтобы в награду получить грубость.

— Товарищи! — поднялся Полуэктов. — Много было у нас торжественных встреч, но такой, как сегодняшняя, еще не бывало!

Володя смотрел в зал, искал глазами знакомые лица: «Вот подполковник Кубанцев, а рядом курчавый Дадико. За ним белобрысый „интендант“ Самсонов — посмотрите, как он повзрослел! Жмется к Максиму Гурыбе Самарцев: естествоиспытатели! Писали: какие-то сложные опыты над лягушками делают, новый сорт вишни выводят. Сошлись характерами… Полковник Райский, по привычке очень полных людей, стыдливо держит сплетенные пальцы на животе. А позади него Артем, с ним встречусь и тогда, когда он станет офицером».

— Закончив офицерское училище, — продолжал генерал, — они прежде всего приехали к нам. Вы, — обратился Полуэктов к суворовцам в зале, — будущие лейтенанты доблестной армии мира, приветствуете наших первенцев. Они вступают в школу жизни и, я уверен, пройдут ее с честью, как подобает настоящим строителям и защитникам коммунизма.