Многие из присутствующих были захвачены этой смелой проповедью, и не исключено, что с этого дня жизнь царя и его придворных могла пойти по-другому; апостол развертывал свою мысль, голос его звучал все более взволнованно:

— "За это схватили меня Иудеи в храме и покушались растерзать. Но, получив помощь от Бога, я до сего дня стою, свидетельствуя малому и великому, ничего не говоря, кроме того, о чем пророки и Моисей говорили, что это будет; то есть, Христос имел пострадать и, восстав первый из мертвых, возвестить свет народу Иудейскому и язычникам…"

Но тут прокуратор громким голосом прервал его и разрушил общее впечатление:

— "Безумствуешь ты, Павел! Большая ученость доводит тебя до сумасшествия!"

— "Нет, достопочтенный Фест", — мягко ответил апостол, — "я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла: ибо знает об этом царь, пред которым я и говорю смело; я отнюдь не верю, чтобы от него было что-нибудь из сего скрыто; ибо это не в углу происходило". И Павел обратился к царю, будто забыв о прокураторе. — "Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь".

Агриппа отвечал: "Ты не много не убеждаешь меня сделаться христианином".

Павел отозвался: "Молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все, слушающие меня сегодня, сделались такими, как я, кроме этих уз".

Агриппа не хотел больше слушать. Страх и раздражение были его реакцией, тем более сильной, что внутренне он почувствовал, что склоняется на сторону Павла. Слова апостола о том, что высшая радость и для царя, и для обычного человека — в любви Иисуса Христа, заставил Агриппу подняться с трона и закончить слушание дела. Царица и ее приближенные тоже встали. Только удалившись в помещения, недоступные для посторонних, прокуратор и царская семья показали, какое чувство охватило их, говоря друг другу, что "этот человек ничего достойного уз и смерти не делает". Если бы он не потребовал кесарева суда, его можно бы было уже сейчас освободить.

Агриппа и Вереника правили Иудеей еще семь лет, до начала великого восстания, которое царица тщетно пыталась предотвратить. Они бежали в Рим, где Вереника, по-видимому, стала любовницей императора Тита, полководца, взявшего восставший Иерусалим, истребившего все его население и сравнявшего Храм с землей.

Глава 33. Кораблекрушение

Фест передал Павла под наблюдение центуриона императорской когорты. Офицеры и солдаты этой "части особого назначения" всегда находились в пути, сопровождая преступников и эскортируя курьеров. Центурион по имени Юлий дал своим подчиненным подробные инструкции; Павел считался узником высокого ранга — ему разрешалось иметь двух сопровождающих, записанных как его собственные рабы. Так Аристарх и Лука присоединились к апостолу. Заключенным более низкого ранга предстояло пройти печальный путь — стать жертвами римских "развлечений" и погибнуть: слабым — в когтях львов, больее сильным физически — в гладиаторских боях. Таких узников приковывали к бревнам в тюрьме. Несмотря на привилегии, Павел и его друзья обязаны были носить легкие цепи, подчеркивавшие их положение.

В гавани Кесарии Юлий нашел корабль, возвращавшийся в Адрамит, ассийский порт к востоку от Асса, с грузом левантийских товаров; центурион решил отправиться на этом судне, рассчитывая перевести узников на другой корабль, идущий в Рим, в одном из промежуточных портов. Если же корабль задержится в пути, он мог найти другой, следующий из Адрамита в Неаполь Македонский, откуда можно было доставить узников по суше к адриатическому побережью, затем морем в Брундизий и снова по суше в Рим. Корабль вышел из Кесарии в конце августа 59 года при слабом противном ветре и взял курс на Сидон, порт в 100 км к северо-востоку. Юлий разрешил Павлу выйти на берег в Сидоне, показывая тем самым свое расположение к неосужденному римскому гражданину. Как и многие другие военные центурион быстро подружился с Павлом и подпал под обаяние его личности. Христиане Сидона оказали Павлу, Аристарху и Луке теплый прием и снабдили их всем необходимым для долгого пути.

Поднялся обычный для конца лета в этих местах сильный западный ветер, не позволявший пересечь открытое море к югу от Кипра. Поэтому кормчий направил судно между Кипром и киликийским берегом. Еще раз увидел Павел родные горы Тавра, синевшие вдали над незаметной полосой берега, где он родился и вырос. Там, где горы подступали к самому морю, капитан взял курс ближе к берегу, чтобы использовать попутный прибрежный бриз. Каждый вечер судно ложилось в дрейф. Лука упоминает все эти маневры. Он не был моряком, но описывает происходящее так подробно, что, несмотря на непрофессиональный язык, дает верную картину навигации. В середине прошлого века один любопытный исследователь, моряк и яхтсмен, повторил это известнейшее из путешествий Павла и нашел, что все данные о ветрах, течении и скорости прохождения ориентиров, приведенные Лукой, верны и точны.

Продвижение вдоль южных берегов Анатолии на запад требовало долгой и трудной работы. 15 дней Павел и его спутники не выходили на берег. Спокойный и приятный средиземноморский климат не облегчал участи узников, прикованных в трюме — под палубой было душно и жарко. Солдаты, которым приходилось спать на палубе, между мешками с сушеными фруктами, тоже проявляли нетерпение. У Юлия было много времени, чтобы слушать своего главного узника. Лука не говорит о его обращении в веру, но это более чем вероятно, если учесть дальнейшие поступки центуриона.

Корабль пересек Атталийский залив, здесь много лет назад Павел и Варнава сошли на берег во время первого своего странствия. Впереди виднелись крутые холмы Ликии. Теперь, в середине сентября, погода могла резко измениться; вершины гор тонули в облаках, а берег, медленно изгибавшийся к северу, открывал дорогу западному ветру. Павел никогда не бывал в горах Ликии, но вполне возможно, что христианство уже проникло туда с севера и востока. Наконец, корабль вошел в большой закрытый залив ликийского порта Миры и пристал в устье большой реки, в 3 км от города. И действительно, здесь уже была христианская община. Мира, ныне несуществующая, в первые века по Р.Х. была значительным центром христианства. По бытующему среди историков, мнению, св. Николай из Миры стал прототипом Санта-Клауса.

В заливе Миры, среди военных галер и мелких торговых судов Юлий нашел большой корабль, везший груз египетского зерна. Египетский хлеб кормил Рим, и частные корабли, возившие туда зерно из Александрии, находились под особым покровительством и присмотром императорских служб. В Миру такие корабли заходили, когда ветры препятствовали прямому переходу в Италию.

Центурион перевел солдат и узников на большой корабль. На борту не было других офицеров, и, согласно римским установлениям о торговом флоте, перевозившем зерно, Юлий мог отдавать приказы капитану и хозяину корабля. В случае опасности за ним было последнее слово. Таким образом, центурион брал на себя ответственность за жизнь 276 человек — италийских и египетских купцов, торговцев из дальних стран Индии и Китая; скорее всего, на борту была партия африканских рабов с верховьев Нила, были и ветераны-пенсионеры, возвращавшиеся в Италию, чтобы уйти на покой, жрецы Изиды, ученые из Александрийского Университета и многие другие… Большинство людей ехало с семьями. Тяжело груженое александрийское судно весило более 500 тонн; в те времена в Средиземном море нередко можно было встретить и более крупные корабли, по сравнению с которыми торговый средиземноморский флот XIX века показался бы карликовым.

Корабль, на котором плыл Павел, отличался от судов XIX века не только размерами. На нем была только одна большая мачта, несущая огромный главный парус, что создавало сильное напряжение в местах соединения мачты с основанием корабля — основной недостаток античного кораблестроения. Линия борта от носа до кормы изгибалась наподобие лука; поворот осуществлялся с помощью съемных рулей — длинных и широких весел, неподвижно закреплявшихся, по мере надобности, на корме. У кормчего не было ни компаса, ни хронометра. Карты тех времен были очень плохими. Капитан никогда не мог сказать точно, где находится его корабль. Курс прокладывали приблизительно, по солнцу и звездам, когда они были видны.