Егор Иваныч вышел на лужайку и на ней увидел две небольшие могилки. Это заняло его. «Кто бы тут похоронен был? – думал он. – Как странно – в лесу!» Оглянувшись кругом, он увидел, что его отовсюду окружает лес. Недолго думая, он влез на самое большое дерево и отсюда рассмотрел дорогу. Он вышел на дорогу и, заслышав бабьи голоса, пошел на них. Показались три бабы. Старшая тараторила что-то. Молотов обратился к старшей.

– Тетушка! – крикнул он.

Бабы оглянулись, отвесили по низкому поклону, в полспины, как обыкновенно делают деревенские простолюдины, встречая всякого одетого по-барски.

– Чего тебе, батюшка? – спросила старшая.

– Не знаешь ли, тетушка, чьи там могилки?

– Где это, барин, могилки?

– Вот тут и есть, у реки, на лужайке.

– А! – вскрикнула баба. – Есть могилки, есть… это Мироновы детки… двое померло…

– Отчего же они там похоронены?

– Кто… детки-то? а некрещены померли.

Она подняла глаза к небу, вздохнула и, сказавши: «Господи помилуй, господи помилуй», понурила голову. Но вдруг лицо ее оживилось, и она заговорила:

– Известно, некрещеное дитя да померло – это все одно что дерево… Где ни закопай, все равно… В нем и духу нет… это уж такой человек… без духу он родится… пар в нем… Этаконького и не окрестишь, так и помрет… бог не попустит, нет…

– Откуда ж ты взяла, что в некрещеном духу нет? – спросил Молотов.

– А чего ж христианское дитя да без крещения помирает? разве можно? – не можно… Иной и вовсе мертвенькой родится… у этого и пару нет… Некрещеное дитя, так, знать, и родится не святое дитя.

Баба развела руками и замолчала. Подивился Молотов бабьему смыслу.

– Прощай, тетушка, спасибо, – сказал он.

– Прощай, батюшка.

Еще более подивился Молотов бабьему смыслу, когда после оказалось, что поверье о некрещеных детях у бабы было чисто личное, что оно в деревне никому не известно. Ему попалась баба-поэт, баба-мистик. Может быть, ей самой до сих пор не приходилось объяснять себе непонятную для нее судьбу некоторых детей, и вот, лишь только пришел ей в голову вопрос о детях, она, не желая оставаться долго в недоумении, сразу при помощи своего вдохновения миновала все противоречия и мгновенно создала миф. И очень может быть, что этот миф перейдет к ее детям, внукам, переползет в другие семьи, к соседям и знакомым, и чрез тридцать – сорок лет явится новое местное поверье, и догадайтесь потом, откуда оно пошло. Не одна старина запасает предрассудки, они еще и ныне создаются. Удивительно то чувство, с которым простолюдин относится к природе: оно непосредственно и создает миф мгновенно.

Легкая грусть напала на Молотова. Он задумался и пошел медленно назад… Неужели судьба детей опечалила его?.. Но, во всяком случае, то была приятная грусть, которую жаль согнать с души. Он вздохнул, лег на траву и долго задумчиво смотрел на небо, голубое-голубое, как детские голубые глаза. Он следил за полетом золотистых облачков, которые тянулись по небу. Неужели он думал: «Куда это бегут облака?» – ведь это ребячество. Улыбнулся он задумчиво… Но вдруг раздался треск сухого дерева. Молотов не мог понять причину звука, встал на ноги и осмотрелся кругом. Потом пошел отыскивать лодку; пора было домой. Когда он на возвратном пути проезжал мимо Илличовки, то увидел, как девушка какая-то в белом кисейном платье порхнула между кустами и быстро скрылась. «Кажется, Елена Ильинишна», – подумал Молотов. Ему вспомнился вчерашний разговор… «Что это, в самом деле, за девушка? – думал он. – Не знаю я их. Только, кажется, Лизавета Аркадьевна ошиблась». Егора Иваныча недолго занимал этот вопрос. Он вдруг налег на весла и стал работать ими что есть силы. Лодка полетела быстро, вода шла вьюром от весел и щелкала в бока. Молотов вернулся домой к обеду.

После обеда в комнату Егора Иваныча вошел Обросимов.

– Как ваши занятия идут? – спросил он.

– С библиотекою кончил, – отвечал Егор Иваныч.

– Совсем ныне отстал от учебного дела, – говорил Обросимов. – Вот уже лет десять, как у меня так и валят книги и журналы без всякого порядка… Не нашли еще чего-нибудь интересного?

– Нет, Аркадий Иваныч, не нашел…

Надо заметить, что Молотову удалось отыскать между разным хламом дневник, веденный дедом Обросимова.

– Там еще на чердаке есть шкаф с книгами, да по чуланам и подвалам надобно посмотреть; я уверен, что есть там кое-какие клочки.

– Я посмотрю, – отвечал Молотов.

– Вы, пожалуйста, Егор Иваныч, очень не беспокойтесь, не торопитесь; ведь дело не к спеху… Теперь гулять надобно.

– Какой у вас прекрасный лес, Аркадий Иваныч; я сегодня гулял в нем…

– Здесь прежде были заповедные леса с непроходимыми чащами, медведями и разбойниками… Что дубу одного было!.. теперь совсем не то, что прежде.

Но Молотов заметил, что у Обросимова есть что-то на уме, что́ он не договаривает.

– Вот нам и гулять некогда, – говорил Обросимов, – забот полны руки, посевы, по фабрике работы… да что, совсем закружился… книги давно не держал в руках… Хотел отыскать одну статейку в газетах… крайне необходимо… до сих пор не мог собраться…

– Не угодно ли, Аркадий Иваныч, я отыщу?

– Ведь листов двести придется перебрать.

– Помилуйте, у меня много свободного времени…

– Очень благодарен вам…

– Позвольте узнать заглавие статьи?

– Кажется, о компосте… только знаю, что об удобрении. Видите, вам немало будет работы, я даже и заглавия подлинного не помню.

– Я подобные заглавия все выпишу…

– Благодарю вас… Э, да что это у вас? – спросил Обросимов, переменяя разговор, – Никак тут вся усадьба старосты Мирона?

Дело в том, что Молотов давно уже ходил в крестьянскую избу, вникал в ее постройку, материалы, службы ее, считал бревна, доски и жерди и потом сделал модель избы точь-в-точь, со всеми ее подробностями…

– Подождите, я и до фабрики доберусь, – отвечал Молотов.

– Она к вашим услугам… Однако у вас врожденный талант…

Молотов показал ему еще разные вещицы своего изделия. В это время вошла в комнату Лизавета Аркадьевна.

– Егор Иваныч, я к вам с маленькой просьбой, – сказала она.

Молотов поклонился.

– Вы будете так добры, что перепишете мне вот эти ноты.

– Позвольте узнать, что это?

– Песни Варламова.

– Я и себе спишу…

– Благодарю вас. Впрочем, может быть…

– О, пожалуйста, не стесняйтесь…

Когда Молотов остался один, он подумал: «Вот какой ведь деликатный человек этот Обросимов… Право, преблагородно с его стороны, что он так просто обращается ко мне с просьбами своими». После обеда Егор Иваныч занялся отысканием статьи… Но статья не попадалась сразу.

Часу в пятом Володя вбежал в комнату Егора Иваныча.

– Что вам угодно? – спросил его Молотов.

– Письмо к вам, – отвечал Володя…

– Не Андрей ли пишет? – проговорил Егор Иваныч. Он хотел посмотреть на адрес, но, к удивлению своему, адреса не нашел. «Не от него же», – подумал он и сломал печать. Краска бросилась в лицо Егора Иваныча, когда он прочитал письмо.

– Кто принес письмо?

– Мальчик какой-то.

– Где он?

– Он ушел… Нет, но если он вам очень нужен, папа велит отыскать его…

– Нет, Володенька, не нужно…

– Вы, Егор Иваныч, хотели мне змея сделать…

– Сделаю, Володенька, а теперь позвольте мне остаться одному.

Володя ушел. Егор Иваныч прочел еще раз письмо. Заметно было, что он сильно взволнован и озадачен. Он ничего подобного не читал во всю жизнь свою. Вот письмо:

«Егор Иваныч!

У вас есть чувство, и вы завтра в 6 часов придете на реку к мельнице вечером и здесь встретите даму, и если любите, узнаете ее, и если нет, я останусь по гроб верная вам и любящая».

Письмо безымянное; оно как холодной водой обдало Молотова. «Что это такое? – думал он. – Кто эта по гроб верная и любящая?» По соседству немало было девиц, которых он знал, но все они очень мало знакомы ему. «Разве Елена Ильинишна? – пришло ему в голову. – Да нет, не может быть, с какой стати? Не сделает она этого…» Молотову невероятным казалось, чтобы какая бы то ни было девица решилась сама назначить свидание мужчине, и потому он подумал, не написал ли кто-нибудь письма нарочно, для мистификации. Но рука была женская, и притом некому над ним шутить. Он терялся в недоумении. «Как же это можно?» – говорил он и перечитывал письмо. Письмо не давало ответа. Интрига не представлялась ему в привлекательном виде; он не привык к интимностям подобного рода; самая форма дела казалась ему так эксцентрична; он отчасти трусил, отчасти ему просто было стыдно. Егор Иваныч был крайне неопытен. До сих пор он еще не целовал ни одной женщины и теперь спрашивал себя: «Как тут быть? Андрей все бы это разъяснил, он знает. Нужно идти или нет? Что из всего этого выйдет?» Ему нужен был авторитет, учитель, книга, которая пояснила бы непонятный случай. Но прошло несколько времени, он – будь Андрей подле него – пожалуй, и не сказал бы о письме своему другу. Этот случай, представлявшийся ему в таком неблаговидном свете, мало-помалу получал иные оттенки. Его любопытство было раздражено, и хотя литературные достоинства письма охлаждали его, но слово «любящая», первый раз в жизни коснувшись его уха, действовало на него волшебным образом… Он начинал увлекаться; но, вглядываясь в буквы, изображенные амуром приволжским, он ощущал какую-то притворность в сердце, и вдруг с чего-то припоминалась ему одна актриса в сюртучке и панталонах, игравшая роль молодого мужчины на Александрийском театре. Странная смесь и борение чувств поднимались в душе Молотова при этом интимно-комическом случае. Воображение его не может оторваться от письма, и вот, помимо всей любовной дряни, оно создает какой-то прекрасный образ, и не один, а несколько – и все они льнут к нему, толпятся в воздухе, летают, ласкают его; но лишь только появляется среди них «по гроб верная и любящая», пропадают все грациозные образы. «Что же это будет?» – говорит Молотов вслух. Он берется за газеты, чтобы отыскать статью о компосте или каком-нибудь другом удобрении, но между газетными строками укладываются другие строки и мешают изысканиям. Стал что-то строгать, обрезал палец. Тогда он бросил все, и резьбу и компост. Он пошел в сад, из саду вышел бессознательно на улицу, спустился под гору и очутился у реки. «Зачем меня сюда занесло?» – спросил себя Молотов, а сам как будто хотел угадать, кто завтра придет на это место. Он вернулся домой, разбирая со всех сторон интимно-комический факт, предъявленный ему амуром приволжским. Молотов увлекался.