Личности большинства ранних Римских епископов оставались в тени их высоких постов. Дух века и общественное мнение управляли епископами, а не наоборот. В предыдущий период Виктор в пасхальных спорах, Каллист — в спорах о восстановлении отступников, Стефан — в спорах о еретическом крещении первыми проявили иерархическое высокомерие, но в этом они поторопились и вызвали решительное сопротивление со стороны Иринея, Ипполита и Киприана, хотя во всех трех вопросах раньше или позже восторжествовало римское мнение.

В рассматриваемый нами период Дамас, подчинивший римской юрисдикции Иллирию и установивший авторитетность Вульгаты, и Сириций, выпустивший первую подлинную декреталию, шли по стопам своих предшественников. Иннокентий I (402 — 417) пошел дальше и в пелагианских спорах осмелился утверждать, что во всем христианском мире нельзя принимать никаких решений без ведома Римской епархии и что все епископы, и особенно в вопросах веры, должны обращаться за советом к престолу святого Петра[589].

Первым папой в полном смысле этого слова был Лев I, справедливо называемый Великим в истории латинской иерархии. В его лице идея папства стала плотью и кровью. Он очень энергично и ясно воспринял ее и осуществил в духе римского владычества, насколько это позволял дух времени. С его именем связана новая эпоха в развитии папства, как с именем Киприана — новая страница в истории епископата. У него были даже более возвышенные представления о прерогативах Римского престола, чем у Григория Великого, который, хотя и правил сто пятьдесят лет спустя, был носителем скорее патриаршей идеи, чем папской. В то же время Лев был первым серьезным богословом на Римском престоле, он превосходил остротой и глубиной мысли всех своих предшественников и последователей вплоть до Григория I. Бенедикт XIV относит его (в 1744 г.) к небольшой группе doctores ecclesiae, или авторитетных учителей католической веры. Он боролся с манихеями, присциллианами, пелагианами и другими ересями и обессмертил себя как человек, придавший окончательную форму ортодоксальному учению о личности Христа.

Мы не знаем, где и когда родился Лев и как прошла его юность. Его послания — основной источник информации — датируются только с 442 г. Вероятно, он был римлянином[590] — если и не по рождению, то по гордому достоинству духа и поведения, по законодательному и административному таланту высшего порядка, по силе и энергичности воли, — и отличился при Целестине (423 — 432) и Сиксте III (432 — 440) как архидиакон и легат Римской церкви. После смерти последнего, находясь в Галлии, он был избран папой единогласным решением священников, сената и народа и находился в этой должности двадцать один год (440 — 461). Он описывает в одной из проповедей, что почувствовал, когда был избран на высокий пост: «Господь, я услышал Твой голос, зовущий меня, и испугался: я подумал о деле, которое было мне доверено, и задрожал. Ибо как можно было совместить тяжесть этого бремени и мою слабость, это возвышение — и мою ничтожность? Чего следует страшиться больше, чем незаслуженного возвышения, когда самые священные обязанности вверены тому, кто похоронен во грехе? О вы, которые возложили на меня это тяжкое бремя, несите его вместе со мной, умоляю вас; дайте мне наставление и поддержку!»

В период своего папства он был чуть ли не единственным великим человеком в Римской империи, развил невероятно активную деятельность и принимал участие во всех делах церкви. О его частной жизни мы совершенно ничего не знаем, и у нас нет причин сомневаться в чистоте его помыслов. Его рвение, его время и силы были направлены на служение христианству. Но для него интересы христианства были тождественны всеобщей власти Римской церкви.

Им двигала непоколебимая уверенность в том, что Сам Господь доверил ему, преемнику Петра, заботу обо всей церкви[591]. Он предвосхитил все догматические доводы, с помощью которых позже утверждалась власть пап. Он относит petra, на котором была создана церковь, к Петру и его исповеди. Хотя Сам Христос — если подвести итоги его взглядам на сей предмет — есть камень и основание в самом высоком смысле, и иного основания быть не может, однако, передавая Свою власть, Господь сделал Петра камнем по достоинству его великого исповедания и воздвиг на нем нерушимый храм церкви. В лице Петра фундаментальные отношения Христа с Его Церковью становятся конкретной исторической реальностью. Именно ему, собственно и лично, Господь доверил ключи от царства небесного; другим апостолам были даны такие способности только в общем и корпоративном плане. Именно о вере Петра Господь особо молился в час Своих страстей — словно другие апостолы будут более стойкими, если главный из них останется непоколебим. От Петра зависела стойкость веры всех апостолов. Ему Господь после воскресения поручил заботу о Своих овцах. Следовательно, Петр есть пастырь и князь всей церкви, через которого Христос осуществляет Свое универсальное правление на земле. Это первенство не ограничивается апостольской эпохой, но, как и вера Петра, как и сама церковь, пребывает вовек; оно продолжается в епископах Рима, которые связаны с Петром, как Петр связан со Христом. Как Христос в Петре, так Петр в его преемниках живет и говорит и продолжает выполнять заповедь: «Паси овец Моих». По особому наставлению Божьего провидения Петр трудился и умер в Риме и почил вместе с тысячами блаженных мучеников в святой земле. Только центр светской империи может быть столицей Божьего царства. Но политическое положение Рима было бы неважно, если бы не религиозные соображения. Благодаря Петру Рим, бывший столицей всяческих заблуждений и суеверий, превратился в столицу христианского мира, обрел духовное влияние гораздо большее, чем бывшая светская империя. Поэтому даже Константинопольский епископат, который не является sedes apostolica, но влияние которого покоится только на политическом основании, никогда не сможет соперничать с Римом, первенство которого коренится в божественном и человеческом праве. Антиохия, где Петр жил лишь временно, и Александрия, где он учредил церковь через своего ученика Марка, стоят на втором месте с сравнении с Римом, где покоятся его кости и где он завершил то, что только начал на Востоке. Следовательно, Римский епископ — primus omnium episcoporum, ему принадлежит plenitudo potestatis, solicitudo omnium pastorum и communis cura universalis ecclesiae[592].

Таким образом, первенство благодати и личной пригодности были превращены Львом в первенство права и преемственности. В самом деле, о своей личности он говорит в проповедях с великим смирением, но лишь для того, чтобы еще сильнее возвеличить свою должность. Он учит, что римляне поступят самым правильным образом, если отпразднуют годовщину его восхождения на престол, слушаясь, почитая и признавая в его недостойном лице самого Петра, который продолжает заботиться о пастырях и овцах и достоинство которого всегда остается даже у его недостойного наследника[593]. Здесь мы уже наблюдаем то характерное сочетание кротости и высокомерия, стереотипным выражением которого стали фразы: «Раб рабов Божьих», «наместник Христа» и даже «Бог на земле». Осознавая свою личную недостойность и свою официальную превознесенность, Лев каждый год отмечал день своего восшествия на престол Петра. Сам Петр ничего не говорил о своих прерогативах и явно предостерегал от иерархического высокомерия[594], Лев же говорит о своей власти часто и выразительно. Если Петр в Антиохии смиренно выслушал упрек со стороны более молодого апостола Павла[595], то Лев объявил сопротивление своей власти нечестивой гордостью и верной дорогой в ад[596]. Таким образом, повиновение папе стало обязательным для спасения. Тот, кто не с апостольским престолом, то есть не с главой тела, от которой исходят все дары благодати, тот вообще не в теле церкви и не причастен благодати, — заявляет он. Таков ужасный, но закономерный вывод из папского принципа, сводящего царство Божье к узким рамкам конкретных организаций и заставляющего всеобщее духовное царство Христа зависеть от его мирской формы и человеческого органа. Но первое применение папской власти оказалось brutum fulmen: несмотря на него, галликанский архиепископ Иларий, против которого оно было направлено, умер всеми уважаемым и любимым, а впоследствии был еще и канонизирован. Сама непрактичность принципа, согласно которому все греческие и протестантские христиане не попадут в царство небесное, оказывается его опровержением.