Сеточка отодвинулась, и опять бухгалтер прильнул к окошечку.

— А у вас много ли? — спросил служащий.

— Двадцать одна тысяча.

— Ого,— ответил служащий и добавил: — Одну минуточку,— и опять закрылся.

«Взбесился он, что ли?» — подумал бухгалтер.

Но сеточка отодвинулась, высунулась рука с зеленой бумажкой.

— Пишите ордер,— пригласили бухгалтера.

Тот локтем придавил обременяющий его пакет и заполнил у окошечка ордерок, а затем стал развязывать веревочку.

Когда он распаковал свой груз, в глазах у него зарябило, он что-то промычал. Перед глазами его замелькали иностранные деньги. Тут были пачки канадских долларов, фунтов английских, гульденов голландских, лат латвийских, крон эстонских, йен японских…

— Вот он, один из этих штукарей! — сказал грозный голос над онемевшим бухгалтером.

И тут же Василия Степановича арестовали.

^{Глава XVIII}

Неудачливые визитеры

В то самое время, как злосчастный бухгалтер Загривов несся в таксомоторе, чтобы нарваться на самопишущий костюм и дальнейшие неприятности, то есть после полудня в пятницу, мощногрудый паровоз плавно и беззвучно вошел под стеклянную крышу Киевского вокзала, ведя за собою одиннадцать вагонов скорого поезда, и остановился.

Томные и бледные после ночной вагонной качки пассажиры потекли из вагонов, и в числе их из мягкого плацкартного вагона № 9 вышел солидный полный бритый гражданин, имеющий на голове шляпу, на левой руке перекинутое через нее летнее пальто, а в правой руке черный новенький фибровый чемодан, купленный в Киеве на Крещатике.

Описанный гражданин был, как нетрудно догадаться, дядя покойного Берлиоза — Александр Максимилианович Радужный ^{225}, экономист-плановик, проживающий в Киеве на бывшей Институтской улице.

Причиной приезда дяди в Москву была полученная им позавчера около одиннадцати часов вечера телеграмма следующего содержания:

«Меня Берлиоза только что зарезало трамваем на Патриарших похороны пятницу три часа дня приезжай Берлиоз».

Александр Максимилианович считался, и заслуженно, одним из самых умных людей в Киеве.

Однако и самого умного человека подобная телеграмма может поставить в тупик.

«Меня зарезало…» — бормотал Радужный, стоя в передней своей квартиры в Киеве и глядя в телеграфный бланк… Раз человек телеграфирует, что его зарезало, то его зарезало не насмерть? Не правда ли? А при чем же тогда похороны? Или он очень плох и предвидит, что умрет? Это возможно, но все-таки какая-то странная точность… так уж и знает, что хоронить его будут в пятницу в три часа… Удивительная телеграмма.

Однако умные люди на то и умные, чтобы разбираться в запутанных делах. Побормотав минуты три в передней, Александр Максимилианович засунул телеграмму в карман.

Очень просто. Произошла досадная ошибка в работе телеграфа, и депешу передали исковерканную. Слово «меня», вне всяких сомнений, попало сюда из другой телеграммы, в конце телеграммы излишне повторили слово «Берлиоз», и отвалились, кроме этого, «те» после слова «приезжай». С такими поправками смысл телеграммы становился ясен и трагичен.

Когда утих взрыв горя супруги Александра Максимилиановича, урожденной Берлиоз, Александр Максимилианович немедленно начал собираться в путь. Тут нужно открыть маленькую тайну Александра Максимилиановича. Нет спору, он горевал, и ему было жаль племянника жены, погибшего в расцвете лет… Но, конечно, как человек деловой, он понимал, что особенной надобности в его присутствии на похоронах нету. Наследство? Ну, три костюма, пятьсот штук книг… ^{226} Александр Максимилианович знал, что у племянника сбережений не было…

И тем не менее Александр Максимилианович ехал в Москву очень озабоченный. Ему казалось даже, что поезд идет слишком медленно.

Дело было в одном. В квартире!

Квартира в Москве! Это серьезно ^{227}.

Неизвестно почему, но Киев в последнее время томил Александра Максимилиановича, и мысль о переезде в Москву у него стала навязчивой.

Его не радовали ни весенние разливы Днепра ^{228}, когда, затопляя острова на низком берегу, [вода] сливалась с горизонтом. Его не радовал тот вид, что открывался от подножия памятника Владимиру. Его не веселили солнечные пятна весны, играющие на дорожках Владимирской Горки. Ничего этого он не хотел, он хотел переехать в Москву.

Все видели, конечно, объявление, несколько раз печатавшееся в «Вечерней Москве»: «Киеве меняю чудную отд. квартиру 3 ком., близость Днепра на меньш. площ. Москве».

Это объявление принадлежало перу дяди Берлиоза.

Ничего не выходило. Было только одно предложение из Москвы, и глупое, и недобросовестное. В обмен предлагали комнату в Кунцеве, без удобств. Никого не манила близость Днепра, все желали жить в Москве.

Телеграмма потрясла Александра Максимилиановича. Это был момент, который упускать было бы грешно. Такие моменты не повторяются.

Словом, невзирая ни на какие бешеные трудности, нужно было унаследовать квартиру племянника. Вот с этой мыслью, полный ею, пропитанный ею, стиснув в решимости зубы, загадочно щуря левый глаз, Александр Максимилианович несся в Москву в купе мягкого вагона.

Как проворачивать это дело, ему еще не было ясно вполне и самому. Вероятнее всего, что придется действовать в зависимости от того, как начнут поворачиваться сами обстоятельства. В сложном черновом плане в голове у Александра Максимилиановича вертелись в хитрейших переплетах… домоуправление… председатель… закон о наследовании… метраж квартиры… московские адреса… исчисления каких-то сумм, коими была исписана записная книжка… Сложно, ох сложно…

Первый этап как будто выяснялся. Нужно было первым долгом остановиться в этой квартире… и прописаться хотя бы временно. Это важно…

Итак, Александр Максимилианович вышел из поезда. Тут пришлось провернуть этап, который помещался перед первым, так сказать, предэтап. Он был прост и дешев: за гривенник Радужный приобрел газету.

Да, трагедия была налицо. Миолит на последней странице с прискорбием извещал о том, что вынос тела покойного М. А. Берлиоза состоится ровно в три часа.

Радужный глянул на часы. Был час дня. Он заспешил к автобусу.

Через двадцать минут он входил в дверь, на которой было написано: «Правление». В узкой комнате, где на стене висел старый плакат, изображающий в нескольких картинках откачивание утопающего, за деревянным столом в полном одиночестве сидел средних лет небритый человек с встревоженными глазами.

— Могу ли я видеть председателя правления? — вежливо осведомился экономист, снимая шляпу и ставя чемодан на порожний стул. Этот простенький вопрос почему-то до того расстроил сидящего, что он побледнел.

Кося в тревоге глазами, он пробормотал, что председатель… да… его нету.

— Он на квартире у себя? — спросил Радужный.— У меня срочнейшее дело.

Из несвязного ответа человека видно стало, что председатель… он… нету его на квартире.

— А когда он будет?

Человек ничего не сказал на это и с тоской поглядел в окно.

— Ага…— сказал умный Радужный и осведомился о секретаре. Странный человек за столом даже побагровел от напряжения и сказал невнятно, что секретаря тоже нету… когда он придет, неизвестно… что секретарь болен.

— Ага,— сказал Радужный серьезно,— но кто же есть в правлении?

— Я,— слабым голосом отозвался человек.

— Так,— внушительно сказал Радужный,— видите ли, товарищ, я являюсь ближайшим и единственным наследником покойного Берлиоза, моего племянника, скончавшегося, согласно телеграмме от позавчерашнего числа, и обязан в срочном порядке, согласно закону, принять наследство, заключающееся в нашей квартире № 50…