— Я извиняюсь…— начал бухгалтер, моргая глазами.

— Трешки есть? — буркнул шофер.

Пораженный изумлением бухгалтер вынул из бумажника две трешки.

— Садитесь! — крикнул шофер так, как будто кричал «Вон!», и хлопнул по флажку счетчика так, что чуть не сломал его.

Поехали. Набравшись смелости, бухгалтер спросил у свирепого возницы:

— Сдачи, что ль, нету?

— Полный карман сдачи,— заорал шофер, и в зеркальце бухгалтер увидел его налившиеся кровью глаза,— третий случай со мною сегодня… Да и с другими было! Дает какой-то сукин сын червонец… я ему сдачи шесть пятьдесят… Вылез, сволочь!.. Через минут пять смотрю: бумажка с нарзанной бутылки! — Тут шофер произнес совершенно непечатные слова.— Другой на Зубовской… червонец… даю сдачи семь целковых… ушел… полез в кошелек… оттуда пчела… тяп за палец… ах ты…— шофер произнес непечатные слова, отняв от руля руку, показал распухший палец,— а червонца нету! (непечатные слова)… Товарища моего на двадцать два рубля нагрели, другого еще на тринадцать с полтиной… (непечатные слова)… Вчера в этом Варьете (непечатные слова) какая-то гадюка-фокусник с червонцами сеансик сделал (непечатные слова).

Бухгалтер обомлел, съежился и сделал такой вид, будто он самое слово «Варьете» слышит в первый раз, а сам подумал: «Ну и ну…»

Приехали на Ильинку, расплатился Василий Степанович. Шофер мял трешку, смотрел на свет, наконец с ворчанием засунул в кошель. По счетчику выходило два семьдесят, но у Василия Степановича не хватило духу потребовать сдачи.

Хорошо зная дорогу, бухгалтер затрусил по коридору управления, устремляясь туда, где находился кабинет заведующего, и уже по дороге понял, что попал не вовремя. Какая-то суматоха царила в управлении. Мимо бухгалтера пролетела курьерша со сбившимся на затылок платочком и с вытаращенными глазами. Она кричала:

— Нету, нету, пиджак, штаны, и ничегошеньки в пиджаке нету!

Затем в отдалении кто-то разбил поднос с посудой, из секретарской комнаты, помещавшейся перед желанным кабинетом, выбежала вторая курьерша с пустым подносом и ложечкой, а за ней знакомый бухгалтеру заведующий 1-м сектором. Заведующий был в таком состоянии, что не узнавал людей, и куда-то брызнул.

Ноги донесли удивленного бухгалтера до секретарской комнаты, у дверей которой оказался один из служащих, прижавшийся к стене и глядящий на бухгалтера бессмысленно. У ног служащего валялась папка и рядом вывалившиеся из нее докладные бумаги.

Бухгалтер заглянул в секретарскую и поразился. Первое, что он увидел, это припавшего к щели в полураскрытой двери кабинета какого-то служащего, который, присев на корточки, глядел в кабинет с таким страшным лицом, что бухгалтер остановился, колеблясь — входить ли ему?

Из кабинета доносился грозный голос, несомненно принадлежащий Прохору Петровичу, самому заведующему.

«Распекает, что ли?..» — подумал смятенный бухгалтер.

И тут увидел другое: в кожаном кресле, закинув голову на спинку, безудержно рыдая, с мокрым платком в руке, лежала, вытянув ноги почти до средины секретарской, личный секретарь Прохора Петровича, красавица Сусанна Ричардовна Брокар ^{222}.

Весь подбородок Сусанны Ричардовны был вымазан губной помадой, а по персиковым щекам ползли с глаз черные потоки ресничной краски. Увидев, что кто-то вошел, секретарь вскочила, кинулась к бухгалтеру, вцепилась в лацканы его пиджака, стала трясти и кричать:

— Слава богу! Хоть один храбрый! Идите, идите к нему! Все разбежались, все предали! Все испугались! Я не знаю, что делать!

И она потащила бухгалтера в кабинет, причем рот ее полез к уху, а черная краска, смешанная со слезами, добежала до подбородка.

Вовлеченный в кабинет бухгалтер первым долгом уронил портфель и сейчас же его поднял, затем все мысли его перевернулись кверху ногами. И надо сказать, было от чего.

За огромным письменным столом с массивной чернильницей, в роскошно недавно и заново отделанном кабинете с дубовой мебелью, кожей и занавесками на окнах сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумагам. При костюме был галстух, в кармашке самопишущее перо, но не было над воротником головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук. Костюм был погружен в работу и не замечал той кутерьмы, что царила кругом.

Услышав шаги, костюм откинулся в кресле, и над воротником прозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Петровича:

— В чем дело, товарищ? Ведь на дверях же написано, что я не принимаю!

Красавица-секретарь взвизгнула и, ломая руки, вскричала:

— Вы видите? Видите? Нету его! Нету! Верните! Что же это такое?

В дверь кабинета кто-то сунулся, охнул и вылетел вон. Бухгалтер сидел на краешке кресла и чувствовал, как дрожат его ноги. Сусанна Ричардовна прыгала возле бухгалтера, терзая его пиджак, вскрикивала:

— Я всегда, всегда останавливала его, когда он чертыхался, вот и дочертыхался!

Красавица оставила пиджак бухгалтера, подбежала к письменному столу и музыкальным нежным голосом, немного гнусавым от слез, воскликнула:

— Проша! Где вы?

— Это кто же вам тут «Проша»? — осведомился костюм надменно.

— Не узнает! Не узнает! Доктора! — взрыдала секретарь.

— Попрошу не рыдать в кабинете! — уже злясь, сказал вспыльчивый костюм в полоску и подтянул к себе свежую пачку бумаг, подцепив ее отсутствующими пальцами.

— Нет, не могу видеть этого! — закричала Сусанна Ричардовна и выбежала в секретарскую, а за нею, как пуля, вылетел и бухгалтер.

— Вообразите, сижу,— рассказывала Сусанна Ричардовна, вцепившись в рукав бухгалтера и мотая Василия Степановича из стороны в сторону,— и входит кот. Черный, здоровый, как бегемот. Я, конечно, кричу ему «брысь». Он — вон, и вдруг входит толстяк тоже с какой-то кошачьей мордой и говорит: «Это что же вы, гражданочка, посетителям „брысь» кричите?» И прямо в кабинет к Прохору Петровичу, я за ним: «Вы с ума сошли?!» А он прямо, наглец, к Прохору Петровичу. Ну, тот, он добрейшей души человек, но нервный. Вспылил! Не спорю. Нервозный человек, работает, как вол. Вспылил! «Вы чего,— говорит,— без доклада лезете? Я занят!» А тот, нахал, вообразите, развалился в кресле, улыбнулся и говорит: «А я,— говорит,— с вами по дельцу пришел поговорить…» А? Ну, тут, знаете, терпение Прохора Петровича лопнуло, и он вскричал: «Да что же это такое? Вывести его, черти б меня взяли!» А этот, вообразите, улыбнулся и говорит: «Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!» И трах, я не успела вскрикнуть, смотрю: нету этого оборванца и костюм… Геее…— распялив совершенно потерявший всякие очертания рот, зарыдала Сусанна Ричардовна…

Подавившись рыданием, она перевела дух, но понесла что-то совершенно несвязное, вроде того:

— И пишет, пишет, пишет! С ума сойти! По телефону говорит… командует… костюм! Все разбежались… Зайцы! У меня руки трясутся! Пишет! Пишет! Да неужели же вы не понимаете?!

Сусанна Ричардовна махала перед лицом бухгалтера руками, ногти которых были вымазаны красной краской, а тот только стоял и трясся.

И тут судьба выручила бухгалтера. В секретарскую спокойной волевой походкой входила милиция в числе двух человек. Увидев их, красавица зарыдала пуще, тыча рукою в двери кабинета.

— Давайте не будем рыдать, гражданка,— спокойно сказал первый, а бухгалтер, не помня как, выскочил из секретарской и через минуту уже был на свежем воздухе.

В голове у него был сквозняк, в котором гудело что-то вроде: «Ого-го-го-го! Кот… Варьете… Ого-го…»

Чтобы успокоиться немного, он путь до Ваганьковского переулка ^{223} проделал пешком. Собственно говоря, другой бы более сметливый человек плюнул бы на дела и в сегодняшний день никуда бы более не совался, но Василий Степанович как будто взбесился — исполнить поручение! Казенных денег боялся, как огня, и решил, что сдаст их во что бы то ни стало.

Второе отделение городского зрелищного сектора помещалось во дворе, в облупленном от времени особняке ^{224}, и известно было своими порфировыми колоннами в вестибюле. Но не колонны поражали в этот день посетителей сектора, а то, что происходило под колоннами и за ними, в комнатах сектора.