— Что? Что он сказал? Кто появился? — послышались голоса со всех сторон.

— Консультант! — прокричал Иван.— И этот консультант убил сегодня Борю Крицкого на Патриарших Прудах!

Из внутреннего зала на веранду валил народ, вокруг Иванова огня сдвинулась толпа.

— Виноват, скажите точнее,— послышался над ухом Ивана Николаевича тихий и вежливый голос,— скажите, товарищ Бездомный, как это убил? Кто убил?

— Консультант иностранец, профессор и шпион! — озираясь, отозвался Иван.

— А как его фамилия? — тихо спросили на ухо.

— То-то фамилия! — в тоске крикнул Иван.— Кабы я знал фамилию! Не разглядел я фамилии на визитной карточке. Помню только первую букву — «Be». На «Be» фамилия! Какая же это фамилия — на «Be»? — напрягаясь и щурясь, говорил Иван и вдруг забормотал: — Be, ве, ве… Ва… Во… Вагнер? Вогнер? Вайнер? Вегнер? Винтер…— Волосы на голове Ивана ездили от напряжения.

— Вульф? — вдруг жалостно крикнула женщина.

Иван рассердился.

— Дура! — отозвался он, ища глазами крикнувшую.— При чем тут Вульф? Вульф ни в чем не виноват! Ну вот что, граждане: бегите кто-нибудь к телефону, звоните в милицию, чтобы выслали пять мотоциклеток с пулеметами, профессора ловить. Да! Скажите, что с ним еще двое: какой-то длинный, клетчатый, пенсне треснуло, и кот черный, жирный. А я пока что дом обыщу, я чую, что он здесь!

Иван проявил беспокойство, растолкал окружающих, начал размахивать свечой, капая воском на пол, заглядывать под столы. Тут послышалось слово: «Доктора!» — и чье-то ласковое мясистое лицо, бритое и упитанное, в роговых очках, появилось перед Иваном.

— Товарищ Бездомный,— заговорило лицо юбилейным голосом,— успокойтесь! Вы расстроены смертью всеми нами любимого Бориса Петровича… нет!.. Просто Бори Крицкого. Мы все это прекрасно понимаем. Вам нужен покой. Сейчас товарищи проводят вас в постель, и вы забудетесь…

— Ты,— оскалившись, ответил Иван,— понимаешь ли, что надо поймать профессора? А ты меня задерживаешь своими глупостями! Кретин!

— Товарищ Бездомный! Помилуйте,— ответило лицо, краснея, пятясь и уже раскаиваясь, что ввязалось в это дело.

— Нет, уж кого-кого, а тебя я не помилую,— с тихою ненавистью сказал Иван Николаевич.

Судорога тут исказила его лицо, он быстро переложил свечу из правой руки в левую, широко размахнулся и ударил по уху это лицо.

Тут догадались броситься на Ивана — и бросились. Свеча погасла, а очки, соскочившие с участливого лица, были мгновенно растоптаны. Иван испустил страшный боевой вой, слышный, к общему соблазну, даже на бульваре, и начал защищаться. Зазвенела падающая со столов посуда, закричали женщины.

Пока официанты вязали поэта ресторанными полотенцами, в раздевалке шел разговор между командиром брига и швейцаром.

— Ты видел, что он в подштанниках? — спросил холодно пират.

— Да ведь, Арчибальд Арчибальдович,— труся, отвечал швейцар,— как же я могу их не допустить, ежели они член «Массолита»?

— Ты видел, что он в подштанниках? — холодно повторил пират.

— Помилуйте, Арчибальд Арчибальдович,— багровея, говорил швейцар,— что же я могу поделать? Давеча являются поэт Рюхин из бани, и у них веник за пазухой. Я говорю, неудобно с веником, а они смеются и веником в меня тычут. Потом мыло раскрошил на веранде, дамы падают, а им смешно!..

— Брось про веник рассказывать, Николай,— тихо говорил пират,— я тебя спрашиваю: ты видел, что он в подштанниках?

Тут швейцар умолк, кожа на лице его приняла тифозный оттенок, глаза помертвели. Ему померещилось, что черные волосы, причесанные на пробор, покрылись огненным шелком. Исчезли пластрон и фрак, и за ременным поясом возникла ручка пистолета.

Швейцар представил себя повешенным на фор-марса-pee. Своими глазами увидел свой собственный высунутый язык и безжизненную голову, упавшую на плечо, даже услыхал плеск волны за бортом. Колени швейцара подогнулись. Но тут флибустьер сжалился над ним, погасил свой острый взор.

— Смотри, Николай! В последний раз! Нам таких швейцаров даром не надо. Ты в церковь сторожем поступи.— И скомандовал точно, ясно, быстро: — Пантелея. Милиционера. Протокол. Грузовик. В психиатрическую.

Через четверть часа пораженная публика на бульваре видела, как из ворот грибоедовского сада Пантелей, швейцар, милиционер, официант и поэт Понырев [14] выносили спеленатого, как куклу, молодого человека, который, заливаясь слезами, плевался, норовя попасть в Понырева, и ругал его «сволочью».

Шофер грузовика со злым лицом заводил мотор, лихач горячил лошадь, бил ее по крупу сиреневыми вожжами, кричал:

— А вот на резвой! Я возил психическую!

Толпа гудела, обсуждала невиданное происшествие; словом, был форменный неприличнейший скандал, который кончился лишь тогда, когда грузовик унес от ворот несчастного Ивана Николаевича, милиционера, Пантелея и Понырева.

Круглые электрические часы на белой стене показывали четверть второго ночи, когда в приемную знаменитой по своему устройству психиатрической клиники, находившейся за городом на берегу Москвы-реки, вышел человек с острой бородкой и облаченный в белый халат, из карманчика которого торчал черный кончик стетоскопа.

Трое санитаров стояли у дивана, на котором помещался развязанный Иван Николаевич, не спуская с него глаз. Тут же был и крайне взволнованный Понырев.

Увидев вошедшего, он побледнел, кашлянул и робко сказал:

— Здравствуйте, доктор…

Доктор поклонился Поныреву, но, кланяясь, смотрел не на Понырева, а на Ивана Николаевича.

Тот сидел совершенно неподвижно, со злым лицом, сдвинув брови, и не шевельнулся при входе врача.

— Вот, доктор,— почему-то таинственным шепотом заговорил Понырев, оглядываясь на Ивана Николаевича,— известный поэт Иван Бездомный,— вот видите ли… мы опасаемся, не белая ли горячка…

— Пил сильно? — сквозь зубы спросил доктор.

— Выпивал, но не так, чтобы уж…

— Тараканов, крыс, чертиков или шмыгающих собак не ловил?

— Нет,— вздрогнув, ответил Понырев,— я его вчера видел и сегодня утром. Был совершенно здоров…

— А почему он в кальсонах? С постели взяли?

— Он, доктор, в ресторан пришел в таком виде.

— Ага, ага,— очень удовлетворенно сказал доктор,— а почему окровавлен? Дрался с кем-нибудь?

— Он с забора упал, а потом в ресторане ударил одного и еще кой-кого…

— Так, так, так,— сказал доктор и, повернувшись к Ивану Николаевичу, добавил: — Здравствуйте.

— Здорово, вредитель! — злобно и громко ответил Иван.

Понырев сконфузился до того, что боялся поднять глаза на вежливого доктора. Но тот ничуть не обиделся, привычным ловким жестом снял очки и, приподняв полу халата, спрятал их в задний карман брюк, а затем спросил Ивана:

— Сколько вам лет?

— Подите все от меня к чертям, в самом деле! — грубо закричал Иван и отвернулся.

Доктор, щуря привыкшие к очкам глаза и размяв веки, по-прежнему вежливо спросил:

— Почему же вы сердитесь? Разве я сказал вам что-нибудь неприятное?

— Мне двадцать три года,— заговорил Иван,— и я жалобу подам на вас всех. А на тебя в особенности, гнида! — отнесся он отдельно к Поныреву.

— А на что вы хотите пожаловаться?

— На то, что меня, здорового человека, схватили силой и приволокли в сумасшедший дом,— в гневе ответил Иван.

Здесь Понырев всмотрелся в Ивана и похолодел: в глазах у того не было решительно никакого безумия. Из мутных, как они были в Грибоедове, они превратились в прежние, ясные.

«Батюшки! — испуганно подумал Понырев.— Да он и впрямь, кажется, нормален? Вот чепуха какая! Зачем же мы, в самом деле, его сюда притащили? Нормален, нормален, только рожа расцарапана…»

— Вы находитесь,— спокойно заговорил врач, присаживаясь на белый табурет на блестящей ноге,— не в сумасшедшем доме, а в клинике, где вам не причинят ни малейшего вреда и где вас никто не станет задерживать, если в этом нет надобности.