— Отчасти, — сказал он. Но он гордился ею и был бы рад показать ее родителям.

— Придется тебе передать им мои извинения, — сказала она. — По субботам и воскресеньям это неудобно. А будние дни, боюсь, у меня все заняты. Придется им отложить смотрины до другого раза.

— Просто их интересует, какая ты, и ничего больше, — сказал он.

— Почему? — сказала она. — Они что, опасаются, как бы мы не поженились? — От раздражения ее щеки покрылись румянцем, каким-то детским, беззащитным, глаза потемнели.

— Ну, потому что я столько времени провожу с тобой и так к тебе отношусь. Они думали, что тебе приятно будет с ними познакомиться, — сказал он и добавил. — Я ведь был бы рад познакомиться с твоей матерью, если бы ты меня пригласила.

Она засмеялась — зло, сощурив глаза.

— Только этого не хватает.

— Я был бы рад.

— Ты был бы, да я-то не была бы. И она тоже. Ведь она даже не знает, что есть такой ты.

— А почему не знает? — Он вызывающе поглядел на ее дом, словно собирался пройти по улице и постучать в дверь.

— Да потому, что она на мне живого места не оставит, если узнает, что я столько времени провожу с кем-то. То есть с мальчиком. Я ей говорю, что хожу к Джеральдине Паркер. Мне пока везет, — добавила она. — У нее нет привычки проверять.

— Ну, а если она тебя сейчас увидит? — сказал он, все еще глядя в сторону ее дома.

— Скажу, что иду домой с автобуса.

— А если она тебя еще где-нибудь увидит?

— Вот увидит, тогда и посмотрим.

Она уже шла по тротуару, снимая берет, словно хотела, чтобы здесь ее не считали школьницей, а признавали взрослой женщиной.

— Когда встретимся? — сказал он, нагнав ее у первой двери.

— Понятия не имею, — сказала она. — И дальше не ходи. Мне и без того нелегко с тобой встречаться.

— Так, может, тебе лучше вообще со мной не встречаться? — сказал он и остановился.

— Дело твое, — сказала она. — Как хочешь. — И испуганно отвернулась, узнав голос, донесшийся от двери в дальнем конце улицы. Она побежала, а он пошел назад — главным образом ради нее — и обернулся на углу, но она уже вошла в дом.

— Так, значит, она не придет? Ничего другого я и не ждал, — сказал отец.

— Наверное, она про тебя наслышалась, вот и не захотела прийти, — сказала мать, но по ее лицу было видно, что она расстроилась.

— Ну, а я кое-что помню про твой дом, — сказал отец. — Такое, что любого отпугнуло бы, а уж ухажеров и подавно.

— Ну, одного-то не отпугнуло, — сказала мать.

— Угу. Только потом он об этом пожалел, — сказал отец и отвернулся, увидев, что ее щеки начинают краснеть.

Она сняла очки и медленно вытерла глаза.

— А, к черту! Все мы говорим вещи, о которых потом жалеем, — сказал он. — Но об одном я никогда не жалел, — девочка, — добавил он. — О том, что я на тебе женился.

— Вот в такие минуты правда и выходит наружу, — сказала она, утирая глаза уголком фартука.

— Всему причиной эта девчонка и что он дома бывать перестал, — сказал отец. — Веди он себя как нормальный парень, ну, как соседский Йен, мы бы друг на друга не накинулись.

— Ты же всегда ругаешь Йена, — сказала она.

— Да нет. Наверное, в чем-то и он хорош.

— Ну и нечего копаться, — сказала мать.

— Только дыма без огня не бывает, — добавил отец.

— А ты того гляди целый пожар устроишь, хотя и нет ничего, — помолчав, сказала мать и ударила кулаком по столу так, что отец хмуро обернулся, надел шлепанцы и медленно пошел к двери.

— Не жалуйся, что я тебя не предупредил, Элин, — сказал он, напирая на ее имя так, словно Колина здесь вообще не было. — И не беги ко мне, когда дело до беды дойдет. — Он закрыл дверь, оставив за собой последнее слово.

— А она придет? То есть когда-нибудь потом? — спросила мать, когда тяжелые шаги отца раздались у них над головой.

— Не знаю, — ответил он. — Да наверное, и не стоит. Возможно, я как-то не так сказал, словно она обязана прийти.

— А если тебе не так часто с ней встречаться? И возвращаться пораньше, — сказала она. — Отец ведь из-за этого сердится.

— Может, я с ней вовсе встречаться не буду, — сказал он, пожимая плечами, а когда она попыталась его расспрашивать, добавил: — Все это чепуха. Оставили бы вы нас в покое, мама, только и всего.

Он избегал тех мест, где мог бы встретиться с ней, и уезжал после школы с более поздним автобусом. Как-то вечером он и Стэффорд стояли перед отелем на центральной площади и разговаривали с девочками, среди которых были Мэрион и Одри.

— Ну, и как поживает наш поденщик, лапочка? — сказала Мэрион. — Все еще репу сажает?

На что Стэффорд яростно обернулся и сказал:

— Прекрати свои жаргонные шуточки!

— Ах, радость моя! — сказала Мэрион. — Вы только его послушайте. А все потому, что некоторые девочки берегутся и не позволяют, чтобы их тискали, точно кошек.

— А некоторые кошки дразнятся, да и до дразнятся, — сказал Стэффорд, отчеканивая слово за словом, чтобы все вокруг полностью могли оценить эффект.

— Если бы я не знала, что он подлец, я бы влепила ему пощечину, — сказала Мэрион и добавила, посмотрев на Одри: — Ну как, ты идешь? — Однако сама не сдвинулась с места.

Одри за прошедшие два года еще похудела, ее шея стала длиннее, черты лица обострились, но она по-прежнему легко краснела — когда Колин подошел к ним, по ее щекам и шее разлился знакомый румянец.

Чуть позади них стояла третья девочка, с тонким лицом, высокая, светлоглазая. Она наблюдала их перепалку с легкой улыбкой.

Одри ничего не ответила, но высокая светлоглазая девочка тронула Мэрион за локоть и сказала, хотя та даже не обернулась:

— Мне пора, Мэрион. До завтра. — Она поглядела на Одри, потом на Колина, поправила висящую на плече сумку и пошла через мостовую к углу напротив.

— Кто это? — спросил Колин, глядя ей вслед.

Одри посмотрела на него с удивлением.

— Это Маргарет. Она ездит на автобусе. — Она снова перевела взгляд на Мэрион и добавила: — Мне ведь тоже давно пора.

Однако когда через некоторое время он пошел к автобусу, она все еще стояла у входа в отель с Мэрион и Стэффордом. Стэффорд, засунув руки в карманы и небрежно прислонившись к стене, постукивал каблуком по облицовке. Он крикнул:

— Пока, Коль! — И махнул ему с такой небрежностью, словно они стояли тут вместе каждый вечер.

На соседней остановке Колин увидел ту девочку. Когда его автобус отошел, она все еще стояла там, высокая, сдержанная, с лицом тонким, как у фарфоровой статуэтки.

— Ты столько времени от меня бегал. Откуда мне было знать, что ты хочешь меня видеть? — сказала Шейла, когда он пошел за ней от автобусной остановки вместе с Блетчли и другими ребятами. — Я думала, ты нарочно от меня прячешься. И Джеральдина тоже так думала, — добавила она, указывая на белокурую девочку с круглым детским лицом, которую он заметил только сейчас, когда она, словно по какому-то тайному сигналу, отделилась от хохочущей, распевающей компании позади и нагнала их.

— Может, поговорим, когда ты будешь одна? — сказал он.

— А я и сейчас одна, — сказала она.

Белокурая девочка, которая шла по другую руку Шейлы, осторожно поглядела на него.

— Ты свободна в среду вечером? — сказал он, стараясь говорить тихо и спокойно, словно между ними все было как прежде.

— В среду я иду к Джеральдине.

— Ну, а в четверг? — Он перечислил все дни недели, но она либо качала головой, либо смеялась, либо отвечала:

— По-моему, я тебе уже говорила. Моя мать работает по вечерам.

Наконец, убедившись, что все бесполезно, он замедлил шаг, и Блетчли, который, обогнав остальных, шел за ним следом и покровительственно улыбался, теперь взял его под руку и сказал:

— Не связывайся ты с ней, старик! — И добавил: — На твоем месте я бы поставил точку.

— Я еще немножко погуляю, — сказал он.

Блетчли пожал плечами, сунул руку в карман куртки, поправил ранец и зашагал назад к перекрестку.