Продавец вернулся с пакетом.

— Если вам что-нибудь понадобится, миссис Сэвилл, — сказал он, — мы будем рады вас обслужить. — Он улыбнулся, подал Колину пакет через прилавок и добавил: — Наверное, вы сами его понесете, молодой человек.

А открыв перед ним дверь, он сказал:

— Ну, желаю успеха.

Выйдя из магазина, мать остановилась. Она развернула чек, проверила цену каждой вещи, пересчитала деньги, оставшиеся в кошельке, потом слепо посмотрела по сторонам.

— До автобуса еще час, — сказала она, глядя через крыши на башню собора с часами. — Можно бы и на поезде поехать, но только я взяла обратные билеты.

Они стояли у витрины, и он видел в стекле их отражения — мать в длинном коричневом пальто, достающем почти до лодыжек, он в коротком дождевике, купленном несколько лет назад. Позади них простирался необъятный город — витрины магазинов, толпы прохожих, автобусы, автомобили.

— Можно пойти посмотреть на школу, — сказала мать.

Про это она говорила еще дома, и отец сразу захотел поехать с ними. Однако мать воспротивилась.

— Мы едем покупать ему форму, — сказала она. — А школу посмотрим в другой раз.

Отец начал настаивать, и она добавила:

— Я не хочу, чтобы меня торопили, когда я выбираю ему одежду.

— Времени, наверное, хватит, — сказала она теперь и спросила дорогу у какого-то прохожего.

С центральной площади они свернули под арку старинного здания. Она была длинная и такая широкая, что под ней могла свободно проехать машина. С одной стороны мощенного булыжником прохода была булочная, с другой — маленькое кафе. Колин увидел деревянные панели на стенах, темные балки на потолке. Они вышли на узкую улицу, по обеим сторонам ее были магазины, а дальше она сливалась с широкой магистралью, которая по диагонали вела назад, к центральной площади. Над тротуарами смыкались ветки деревьев. Магазины сменились жилыми домами — низкими, кирпичными, черными от сажи. Над пологими шиферными крышами торчали высокие печные трубы.

— Очень интересный район. По-моему, я тут раньше никогда не бывала, — сказала мать.

Она рассматривала дома по обеим сторонам улицы. Перед некоторыми были маленькие садики, где густо росли деревья, другие выходили прямо на тротуар, и они могли заглянуть в гостиные, а если дверь была открыта, то и в узкую переднюю.

— Уж, наверное, жить в них стоит дорого. Посмотри, какие они старинные. — Она остановилась у подъезда и прочла дату, выбитую на камне над дверью. — Тысяча семьсот девятнадцатый год. А другие, по-моему, и еще старше.

Школа стояла на пригорке далеко от улицы. Это было длинное низкое здание с высокими стрельчатыми окнами. В центре торчали две башенки с парапетом, по сторонам загибались два крыла. Построена она была из камня, широкая полоса газона вела к двум оббитым гвоздями дверям.

По траве, несомненно, никто не ходил, а двери были закрыты наглухо. Усыпанная гравием дорога двумя полукружиями уходила к концам здания. Чугунные створки ворот, подвешенные на чугунных столбах, были открыты. Между главным зданием и другим, тоже каменным, но более высоким и узким, которое стояло в глубине, мелькали фигуры в знакомой уже форме.

— Занятия идут даже по субботам, — сказала мать.

Они стояли у ворот и смотрели на низкий каменный прямоугольник.

— И по субботам?

— Но только утром, так сказано в письме. А по вторникам и четвергам вторая половина дня посвящается спорту.

По дороге к воротам спускался мальчик. Он надел фуражку, вскинул ранец на плечи и перебежал улицу у них за спиной.

— Погляди, какие они чистенькие, — сказала мать.

Они пошли назад к центральной площади. Мимо промчался автобус. Колин в первый раз почувствовал, как огромен город. В прошлом это было только слово, только смутные воспоминания о башнях и куполах да высокий тонкий шпиль, который он увидел из автобуса на той стороне долины. Теперь это были узкие улочки, и массивные здания, и магистрали — он уже заблудился среди них.

— Ничего, через неделю ты привыкнешь, — сказала мать.

Они ждали автобуса на остановке за собором.

— Надо будет поговорить с Коннорсами. Их сын учится тут. Ну, и знает дорогу, — добавила она.

В автобусе, когда он наконец подошел, Колин сидел молча. Он смотрел, как мелькают за окном городские окраины, река, поля, рощи, вересковая пустошь.

— На обед я там буду оставаться? — спросил он.

— На второй завтрак, — сказала мать и добавила: — Не можешь же ты лишний раз ездить в такую даль. — Она поправила пакет, лежавший у нее на коленях. Тебе и без этого придется вставать ни свет ни заря. И возвращаться ты будешь поздно. Да еще домашние задания. На них полагается час. Нет, кажется, там написано — полтора.

Дома они развернули пакет с формой. По требованию отца он поднялся к себе и надел ее.

Он спустился в кухню и увидел лицо отца. Отец смотрел на куртку, на большую эмблему, вышитую золотой ниткой на кармане, на золотой кант по швам куртки, доходивший до воротника, на фуражку с пуговкой и на золотые полоски, на эмблему спереди, на широкий козырек. Он поглядел на носки с двумя золотыми полосками по отвернутому краю. Его губы раздвинулись. Он заулыбался.

— Ого-го! Я бы его и не узнал.

— Вот теперь он выглядит прилично, — сказала мать.

Стивен застыл в дальнем конце кухни.

— Ну, а это что значит? — сказал отец.

Он провел пальцем под эмблемой.

— «Лейбор ипс волаптас», — прочел он вслух.

— Не знаю, — сказал Колин и помотал головой.

— А в магазине вы не спросили?

— Нет. — Мать тоже потрогала эмблему и провела пальцем по желтой нити.

— Лейбор… — сказал отец. — И еще что-то. Ты думаешь, они там все лейбористы-социалисты?

— Ну уж нет, — сказала мать.

— Это ведь одна из самых старинных школ в стране. Понимаешь? — добавил отец.

Он перестал улыбаться и покачал головой.

— Я даже и не думал, что мы этого добьемся. Кем мы были, и погляди, чего достигли.

Как-то вечером он пошел к Коннорсам. Они жили на другом конце поселка в отдельном коттедже. Коннорс был высокий, сумрачный, белобрысый — он учился в этой школе уже четвертый год. Его отец подарил Колину регбистскую рубашку в золотую и синюю полоску и стоптанные бутсы. А Коннорс обещал в первый день довести его до школы и договорился встретиться с ним на автобусной остановке.

Когда Колин вышел, Коннорс вышел вслед за ним.

— Я, пожалуй, предупрежу тебя, — сказал он. — Отец говорит, что так будет лучше.

— О чем? — сказал он.

— Новичков в первый день ловят в туалете и обмакивают.

Он уставился на лицо Коннорса — тупое, тяжелое, с красными щеками, словно он разговаривал с ним откуда-то издалека.

— А как?

— Дергают цепь.

Он представил себе это и помотал головой.

— А еще что? — спросил он.

— Ну, иногда, — сказал Коннорс, — они суют твою голову в раковину, полную воды. И считают до десяти, очень медленно, а потом отпускают.

Все лето его преследовало это видение — унитаз и раковина. Он приучал себя держать голову под водой и медленно считал до десяти. Как-то утром мать застала его в такой позе. Вода из раковины плескалась на пол.

— Что ты делаешь? — сказала она.

— Ничего, — сказал он и добавил: — Умываюсь.

По вечерам в постели он приучался задерживать дыхание. В конце концов он решил, что вытерпит, а если нет — так захлебнется.

Блетчли теперь иногда ходил в форме своей новой школы. Она была проще и строже его собственной: только эмблема на куртке и на фуражке. Он надевал ее, когда шел в воскресную школу, или за покупками, или гулять с матерью. Ему купили новый ранец, и он сидел у себя на крыльце, вытаскивал свою линейку, свою ручку, свою готовальню и показывал их Ригену, который не сдал экзаменов и смотрел на них с оглушенным видом, а потом, когда Блетчли убирал их, все так же ошеломленно смотрел куда-то в сторону. Еще Блетчли купили подарок за то, что он сдал экзамены, — красный велосипед с белыми целлулоидными щитками и загнутыми вниз ручками руля. Каждый вечер он катался на нем по улице взад и вперед.