Влюбленные почти не расставались: Мари любила учиться — точь-в-точь как Альфонс, — и они учились вместе. В хорошую погоду они отправлялись осматривать один из тех памятников искусства, благодаря которым Генуя получила наименование «великолепной», затем возвращались домой или же шли в театр. Разлука была для них тягостной, однако в ней не было безнадежности: прощаясь вечером, они знали, что увидятся утром.

Как-то раз Альфонс, придя в гостиницу, крепко заснул с мыслью о своей дорогой Мари. Во сне ему почудилось, будто он слышит крик, сходный с тем, что поразил его в канун смерти незнакомца; та же дрожь пронизала его тело. Вновь перед ним возникла черная птица, которую он увидел тогда — теперь же она села ему на грудь. Кровь мгновенно застыла в его жилах; ему показалось, что его погрузили в реку с ледяной водой; дышал он с трудом, пульс едва прощупывался. Боли он не испытывал, но жизнь медленно уходила от него. Иногда птица прикасалась к нему клювом — в эти мгновения он начинал биться в конвульсиях, ощущая невыразимое чувство ужаса и отвращения. Он сделал попытку согнать птицу, но онемевшие руки не слушались его; он попытался закричать, но не смог издать даже стона. Между тем птица, поначалу лишь слабо трепыхавшаяся и обессиленная, оживала на глазах. Иногда она взмахивала крыльями, и, казалось, вся спальня содрогалась от порывов пронзительного ветра; время от времени издавала крик, но не тот заунывный вопль, с каким появилась — скорее, он напоминал сладострастный клекот хищного грифа, раздирающего свою добычу.

Заря взошла, и птица исчезла. Альфонс почувствовал, будто с груди его сняли какую-то страшную тяжесть, и он смог наконец вздохнуть свободно. В этот момент его разбудил голос одного из соседей по комнате, крикнувшего ему: «Закройте же ваше окно, сударь, ужасный сквозняк». Молодой человек открыл глаза: весь он был покрыт холодным потом, волосы у него на голове встали дыбом, суставы мучительно болели, в голове гудело — словно бы вся кровь вытекла из его жил. Постепенно приходя в себя, он осознал просьбу соседа и хотел подняться, но от слабости не смог устоять на ногах. Тогда он бросил взгляд на окно — рама была закрыта.

Альфонса очень удивило сходство между этим сном и видением на борту корабля; подумав, он решил, что поразившее его событие вполне естественным образом запечатлелось в его душе — однако не мог объяснить себе, отчего сон так подействовал на него. Ночное происшествие вспомнилось ему с необыкновенной отчетливостью, будто бы это случилось на самом деле. Испытанное им ощущение холода еще не вполне прошло, и даже сердце было затронуто: оно не билось больше при мысли о Мари. На глаза же ему точно упала траурная пелена; какое-то беспредельное отчаяние, причины которого он не мог понять, овладело всем его существом: будто бы перед ним ним явился сам ад, и он ощутил на себе опаляющее дыхание вечного проклятия.

В надежде, что присутствие Мари развеет тоску, он отправился к любимой.

Мари сразу же заметила, как искажено лицо Альфонса. «Что с вами?» — спросила она. Он рассказал ей свой сон, и она успокоилась. «Наверное, вам привиделся кошмар, это очень мучительно». Она сообщила ему, что получила письма из Англии и что в скором времени прибудут все бумаги, необходимые для совершения брака. В любое другое время это известие обрадовало бы Альфонса гораздо сильнее — но он был так оглушен своим сном, что страдал даже в обществе Мари.

Миледи захотелось посмотреть сегодняшние газеты, и она позвонила своей горничной — та не пришла; она дернула за звонок еще раз — появилась другая служанка. Зная расторопность своей любимицы Фанни, Мари очень удивилась. Через четверть часа вернулась Фанни. Хозяйка, мягко пожурив ее, спросила, где она пропадала. Фанни ответила, что была увлечена толпой навстречу одной даме, о которой все только и говорят — даму эту зовут Паола. Мари никогда не видела графиню, но, как и все в Генуе, слышала необыкновенные толки об этой женщине, а потому не смогла скрыть любопытства. Фанни, смекнув, чего от нее ждут, принялась во всех подробностях живописать приезд Паолы: рассказала, что народ, едва заметив ее карету, устремился за ней с криками «Ev viva Paola!»;[59] что именно эти крики привлекли внимание слуг, и тогда она, Фанни, побежала вместе со всеми к дворцу графини, чтобы на нее посмотреть. Тут служанка начала восхвалять ее украшения, шаль, прическу и особенно головной убор из черных перьев. Надо сказать, что черный султан служил предметом многих сплетен. Графиня из прихоти, ведомой только ей одной, никогда не появлялась на людях без этого украшения. Лишь один раз вышла она без него, но на плече все заметили букет из черных цветов, очень напоминавших перья; рассказывали, что во время танца букет этот внезапно упал — графиня торопливо подняла его, но черты лица у нее ужасно исказились. С той поры она никогда больше не прикалывала эти цветы.

Фанни много распространялась также о фасоне и оттенке платья Паолы, но ни единым словом не обмолвилась о лице — возможно, просто не обратив на него внимания. Она добавила, что графиня очень богата, потому что бросила в толпу много денег.

Вечером Мари отправилась с визитом к мадам Коста, знатной генуэзской даме, принимавшей у себя лучшее общество. Альфонс сопровождал возлюбленную; гостей было очень много, и все говорили о Паоле — причем несчастной графине изрядно досталось. В особенности один молодой итальянец стремился всячески уязвить ее, давая понять, что был предметом любовных домогательств. Альфонсу и Мари, с их добротой и великодушием, было неприятно слышать, как хулят заглазно незнакомую им женщину, о которой обычно говорили только хорошее, превознося ее за доброту, ум, благородство, а главное — за безупречное поведение. Альфонс, не сдержавшись, вежливо указал на это итальянцу; тот был весьма задет и ответил грубо. Альфонс смолчал, но через минуту отвел болтуна в сторону и известил его, что завтра в шесть утра придет к нему. Итальянец, слывший бретером, обещал, что будет ждать, и немедля вышел.

Около десяти часов Мари попрощалась с хозяйкой и оставшимися гостями; Альфонс, проводив ее до дома, направился к гостинице «Мальта», где жил сам. Едва пройдя двести метров и свернув с улицы Бальби на ту, что вела к площади Сан-Панкрацио, он столкнулся с группой людей, которые набросились на него; прислонившись спиной к стене, он стал отбиваться тростью. В момент, когда один из нападавших собирался проткнуть ему грудь стилетом, на улице прозвучал крик, уже дважды им слышанный: он почувствовал ледяное дуновение; что-то быстро мелькнуло перед ним, и тут же бандит рухнул на землю, а остальные застыли, словно пораженные ужасом. Воспользовавшись этой передышкой, молодой офицер спокойно удалился. Никто не преследовал его, и вскоре он уже подошел к своему жилищу.

Заснул он, размышляя об этом происшествии, а утром отправился к итальянцу. Ему сказали, что тот с вечера не возвращался. Тогда он пошел к месту, где на него напали; весь квартал пребывал в смятении, все говорили о человеке, найденном мертвым на улице — причем труп был наполовину обглодан. Это был тот самый итальянец.

Альфонс почти поверил, что измучившее его видение было всего лишь кошмаром; однако неделю спустя, в пятницу,^{205} в тот же час он испытал сходное ощущение: все обстоятельства происшедшего повторились в мельчайших деталях. На сей раз недомогание оказалось настолько сильным, что он слег. Об этом сообщили миледи, и она пришла к нему утром вместе с одним из лучших докторов Генуи. Врач, которому Альфонс подробно рассказал о случившемся, приписал все это нервному потрясению и дал указание принимать успокоительное. Мари полностью разделяла мнение врача. Через день господин де С. совершенно поправился и, как легко можно предположить, сразу же отправился к Мари.