Оказавшись во второй раз жертвой этого чудовищного видения, судья должен был бы догадаться, что совершил в жизни что-то очень нехорошее, за что ему теперь предъявляется счет; а совесть, если бы только он обратился к ней, сразу же подсказала бы, в чем его преступление; и наконец, уяснив все как следует, самое лучшее, что он мог бы сделать, это молиться до утра, а с наступлением дня пойти в приходскую церковь, заказать мессу за спасение души Пьера Леру и не забыть раздать милостыню нуждающимся заключенным. Искупив таким образом свою вину, господин Дезале, возможно, вновь обрел бы в жизни спокойствие и избавился навсегда от преследующего его наваждения.

Но мысль о брачной ночи не давала ему покоя, и такой благочестивый выход из положения даже не пришел ему в голову. Разгоряченный желанием, он почувствовал в себе храбрость вступить в открытую борьбу с призраком, лишающим его законной невесты, и попытался схватить его за волосы, чтобы выкинуть вон из своего дома. Однако голова, по одному движению разгадав его намерение, заскрипела зубами и глубоко впилась в неосторожно протянутую руку. Рана только разожгла ярость доблестного супруга: он огляделся вокруг в поисках оружия, вынул из камина железный прут, которым выгребают угли, и стал изо всех сил колотить по кровати, пытаясь умертвить саму смерть и изничтожить ненавистного врага. Но все происходило, как в театре марионеток, где разыгравшийся Полишинель, приседая и уворачиваясь, ускользает от обрушивающихся на него палочных ударов. Всякий раз, как железный прут заносился над головой, она проворно отпрыгивала в сторону, и удар приходился по пустому месту. Это продолжалось несколько минут до тех пор, пока голова, совершив невероятный прыжок через плечо своего противника, не исчезла за его спиной, так что тот не мог найти ее ни в одном уголке дома или хотя бы предположить, где она могла укрыться.

Убедившись после тщательных поисков, что поле битвы осталось за ним, господин Дезале вернулся к жене, которая во время боя чудесным образом продолжала спать. Несмотря на беспорядок, произведенный головой на ложе Гименея, и оставленные ею кровавые следы, господин Дезале уже собирался вступить в свои законные владения, как вдруг, приподняв простыню и намереваясь лечь, в ужасе увидел рядом с невестой огромную лужу теплой крови, разлившуюся по всей кровати, — последствие визита ненавистного соперника. Больше часа потратил он, чтобы убрать кровь, но несмотря на все его усилия, она не иссякала. Беда не приходит одна: пока господин Дезале метался по комнате, он опрокинул лампу, и в наступившей темноте растерялся еще больше.

Между тем ночь подходила к концу; судья поклялся вопреки всем препятствиям, посланным небом и землей, исполнить свой супружеский долг! Постелив на мокрую простыню два или три слоя сухого белья, которое, как ему казалось, было способно долго задерживать влагу, он бодро улегся сверху и попытался разбудить невесту, окликая ее самыми ласковыми именами. Та все спала. Тогда он притянул ее к себе и, заключив в объятья, принялся покрывать поцелуями. Она продолжала спать и казалась нечувствительной ко всем его ласкам. Что это могло означать? Было ли это притворством девушки, которая не желала слишком торжественно обставлять потерю невинности? Или во время ночного шабаша какой-нибудь сверхъестественный сон опустился на ее веки? Тем временем, должно быть, начинало светать. В надежде, что первые лучи дня окончательно разрушат ненавистные чары, в плену которых она оказалась, господин Дезале направился к окну, чтобы открыть жалюзи и шторы и впустить в дом утренний свет.

И тут несчастный увидел, почему кровь не иссякала. Опьяненный собственной храбростью в поединке с головой Пьера Леру, он полагал, что обрушивает удары на нее, а на самом деле ударил по голове свою возлюбленную. Удар был нанесен с такой силой, что она скончалась, не успев проронить ни звука. Даже сейчас, пока он смотрел на нее, кровь продолжала сочиться из глубокой раны в проломленном левом виске.

Предоставим физиологам дать объяснение следующему феномену: при виде убитой им жены с господином Дезале случился приступ неудержимого хохота. Он продолжал хохотать, когда в дверь постучала теща, желая узнать, как супруги провели ночь. Ужасающая веселость удвоилась, едва он услышал голос матери покойной. Он бросился отпирать, схватил ее за руку и потащил к кровати, чтобы и она могла полюбоваться прекрасным зрелищем, однако по пути его настиг новый припадок веселья, не прекращавшийся до тех пор, пока господин Дезале не начал задыхаться от яростной икоты.

Все обитатели дома, прибежавшие на страшный вопль, который издала бедная мать перед тем, как лишиться чувств, стали свидетелями этой жуткой сцены. Слух о ней мгновенно распространился по городу. В то же утро по ордеру генерального прокурора господина Дезале препроводили в орлеанскую уголовную тюрьму, и, как было замечено, предоставленная ему камера оказалась той самой, где содержался Пьер Леру вплоть до казни.

Конец судьи был несколько менее трагичен.

Тот, кто считал себя предназначенным всколыхнуть мир своим словом, по единогласному заключению врачей был объявлен жертвой мономании^{201} и буйного помешательства, помещен в сумасшедший дом и более шести месяцев просидел на цепи в темной палате. По истечении этого срока, поскольку господин Дезале не проявлял никаких признаков буйства, с него сняли цепь и перевели на более мягкий режим. Как только он обрел свободу движений, у него появилась странная мания, впредь его уже не покидавшая: он вообразил себя уличным канатным плясуном. И с утра до вечера он танцевал, напоминая движениями человека, стоящего на канате с палкой в руках для равновесия.

Одному орлеанскому книготорговцу пришла в голову мысль собрать и опубликовать все речи, произнесенные господином Дезале за время его короткой карьеры. Книга выдержала одно за другим три издания. В настоящее время издатель готовит четвертое.

Стоял конец сентября 1805 года; в шесть часов вечера на небе не было ни единого облачка; несущий прохладу северо-западный бриз увлекал к Генуе вышедшее накануне из Марселя небольшое торговое суденышко «Святой Антоний»; командовал им капитан Камбьязо. Пассажиры, собравшись на палубе и объединив припасы, ужинали с большим аппетитом. Дамы, уже успевшие позабыть о страхах и о морской болезни, с интересом слушали приятного высокого юношу лет примерно двадцати пяти. Он говорил о войне и о любви. Это был офицер: он расположил все общество в свою пользу благодаря ордену и шраму на щеке от сабельного удара, что ничуть не портило кроткое от природы лицо, которому, однако, придавали мужественное выражение маленькие воинственные усики. Оказавшись в английском плену, он полюбил, и ему ответили взаимностью. Но возлюбленной его пришлось соединить свою судьбу с другим. Теперь она обрела свободу, и он направлялся в Геную, чтобы жениться на ней. О многом из этого он умолчал, ибо для человека военного отличался удивительной скромностью и сдержанностью, однако по ходу разговора некоторые детали приоткрылись, а об остальном дамы догадались сами.