При виде таких богатств гордость бедного Тобиаса Гварнери, которому, может быть, за всю жизнь не приходилось держать в руках круглой суммы даже в тысячу ливров, его сыновние чувства, его торговые расчеты, — словом, все, что его сдерживало до этого, разом пало под натиском. Бегло взглянув на стол, он прикинул, сколько там разбросано билетов, быстро и не без удовольствия для себя оценил содержимое кошеля и, напустив на себя вид человека, выдерживающего жестокую внутреннюю борьбу, изрек: «Раз уж таково ваше желание, я готов на сделку. Более того, я отдаю вам в придачу — высшая щедрость! — футляр и ключ. Только учтите, что я не отвечаю за мой товар: если вы будете обращаться с ним недостаточно бережно и что-нибудь в нем разладится, я не собираюсь заниматься починкой». Но князь так загорелся желанием иметь скрипку, что мысль о возможной поломке казалась ему невероятной. Он тут же распорядился уложить свое приобретение в футляр, столь великодушно ему пожалованный, и приказал слуге отнести ее в дом, где он остановился; почти сразу же он украдкой оставил общество и самого бургомистра и отправился к себе, чтобы насладиться правами владельца. Всю ночь ни один сосед в округе не сомкнул глаз, столь шумным и продолжительным оказалось наслаждение.

Что же касается Тобиаса, то часть ночи он беспрестанно повторял себе то, что провозгласил тогда, в гостиной, — что слава его станет бессмертной. Оставшуюся часть времени он наслаждался мыслью, что стал богат. Все было тщательно подсчитано: пятнадцать тысяч и несколько сот ливров — он полагал, что это огромное состояние. Чтобы достовернее убедиться в том, он перебирал в уме все числа, на которые делилась эта сумма, одну за другой пересчитывал золотые монеты, а когда потушил лампу и не мог уже их видеть — с удовольствием перекатывал в ладонях, ощущая под пальцами чеканку, и наконец ссыпал в кошелек, чтобы взвесить и подержать в руках все сразу. Так он провел время до трех часов ночи и потом уснул.

На следующий день Тобиас проснулся рано, но с ощущением человека, который, выпивши накануне вина, засыпает, полный приятных мыслей, а наутро подымается уставшим, с чугунной головой, затуманенным рассудком и тяжестью на сердце. Одна мысль не давала ему покоя: он не только похитил, не только держал в плену, но еще и продал душу своей матери. Тот, кто заплатил за нее, сможет теперь в любую минуту, когда только пожелает, будить ее и заставлять петь; этот человек сможет перепродать ее кому-нибудь другому; отправляясь в путешествие, он возьмет ее с собой, и ничто не помешает сделать из нее, как говорится в первом псалме вечерни, подножие ног его.^{194}

Пока Тобиас отбивался от этих навязчивых мыслей, кто-то вошел в лавку: это был один из домашних слуг бургомистра, хорошо знакомый Тобиасу, поскольку некогда этот человек был обручен с Бригиттой и, вероятно, женился бы на ней, если бы не ушел на войну. Когда, спустя много лет, он вернулся и застал ее замужем, он тем не менее продолжал по-дружески ее любить, а муж Бригитты, полностью доверяя жене, сам велел ему приходить, когда захочет; и не раз Тобиас скакал у него на коленях. Накануне вечером, стоя в передней, он слышал скрипку, в которой вздыхала душа Бригитты, и тотчас же узнал ее голос, ибо воспоминания любви не стираются в душе, как бы ни старело тело. Точно так же горевала Бригитта в тот незабвенный для него день, в день их прощания. Ощущение, что он слышал голос своей возлюбленной, не давало ему покоя всю ночь, и утром он направился прямо к Тобиасу, чтобы выяснить, как такое могло произойти. Едва старик начал говорить, Тобиас смешался, забормотал что-то невразумительное, наконец все же взял себя в руки и попытался обернуть дело в шутку. Однако старого поклонника Бригитты было нелегко одурачить: он отправился восвояси, качая головой и бормоча себе под нос, что за всем этим кроется что-то скверное.

Если, будучи уверен, что его вина остается тайною между ним и небом, Тобиас уже жестоко страдал, то каково ему стало, когда он почувствовал, что на его преступный след напал посторонний: тут он стал опасаться, как бы эта кража не перешла в ведение человеческого правосудия. Еще несколько часов боролся он со своими опасениями и угрызениями совести, но в конце концов, побежденный ими, схватил полученные накануне деньги и кинулся к покупателю, чтобы умолять его расторгнуть сделку. Он собирался, как только скрипка вновь перейдет в его руки, разрушить чары и отпустить душу на волю. Но если путь зла для людей всегда открыт, то путь обратно совсем не так легок. Еще до рассвета князь покинул город и в ту минуту, когда Тобиас колотил в его дверь, был уже далеко. Осознав, что не сможет больше добровольно нести бремя своей вины, Тобиас без колебаний бегом вернулся в лавку, запер ее и отправился в путь. Оказавшись за пределами города, он вскочил в первый же экипаж, который следовал во владения князя. Но лишь через два дня после прибытия он получил возможность приблизиться к его светлости, и к тому времени, когда разрешение было дано, он узнал от кого-то, что скрипка уже перешла в другие руки. Принц не смог играть на ней больше недели, чувствуя, что нервы его до крайности расшатаны невыносимым возбуждением. Он пожаловался своему врачу, и тот объявил, что причиною расстройства является проникновенный звук недавно приобретенного инструмента. Не прошло и дня, как князь продал скрипку какому-то итальянскому музыканту, который собирался отправиться в турне по Европе и давать концерты в Париже: так сбывают с рук только что купленную лошадь, обнаружив в ней изъян.

Тобиас сразу же вновь пустился в дорогу. Достигнув столицы Франции и нисколько не интересуясь чудесами цивилизации, которые в другое время поспешил бы осмотреть с таким воодушевлением, он был поглощен одним делом — узнать адрес синьора Баллондини. Адрес он выяснил без особого труда, поскольку благодаря скрипке синьор Баллондини с первого же концерта имел колоссальный успех, и во всех газетах только и говорилось, что о его таланте и о чудесном качестве звука, который он извлекает из своего инструмента.

Тобиас на секунду готов был разозлиться на итальянского виртуоза, который заполучил всю славу, тогда как скрипичный мастер мог бы потребовать себе добрую часть ее; но потом решил, что самолюбие его должно испить эту чашу во искупление вины, и обещал себе отныне не жаловаться на то, чего был лишен, почитая за высшее счастье вновь завладеть своим злополучным творением. Выяснив, где остановился синьор Баллондини, Тобиас тут же сел в подвернувшийся фиакр, чтобы, не теряя ни минуты, попасть к нему, и добрался до квартиры скрипача через четверть часа после того, как тот отбыл в Италию, где собирался продолжить концерты. Тобиас Гварнери последовал за ним.

Мы бы никогда не кончили повествования, если бы стали перечислять, в каких краях и в чьих руках побывала злосчастная скрипка. Самые крепкие нервы не могли ее выдержать больше двух недель; и тем не менее, как только один обладатель вознамеривался от нее отделаться, тут же находился другой, готовый ему наследовать, и инструмент никогда не падал в цене. Больше двух лет несчастный Тобиас гонялся за ним, изъездил Италию, Англию, попал в Восточную Индию,^{195} в Испанию, наконец снова побывал во Франции и вернулся в Германию.

Испытав неслыханные злоключения, Тобиас приехал в Лейпциг, где узнал, что теперь скрипкой владеет один богатый книготорговец. На этот раз он добрался вовремя, и инструмент действительно находился в руках указанного владельца. Но, пока Тобиас путешествовал, какой бы строгой экономии ни придерживался он в своих расходах, кошелек его все истощался, и теперь у него оставалось всего несколько луидоров,^{196} между тем как речь шла о предмете, стоимость которого всегда держалась между двенадцатью и четырнадцатью тысячами ливров. Тогда он, посоветовавшись с самим собой и все взвесив, пришел к заключению, что из всех краж, какие может совершить человек, кража души, без сомнения, отвратительнее всего. К тому же он убедился, что единственный доступный для него способ исправить свое преступление — это совершить другое, гораздо более невинное. На оставшиеся деньги он попытался подкупить слугу и проник ночью в дом книготорговца, чтобы выкрасть скрипку.