– Чача, напиток такой, выгнанный из перебродившего виноградного жмыха. Слабый виноградный спирт, короче! Ты запей, закуси вот… – Андрей подложил закуски в тарелку молодому офицеру.

– Слабый? – прошипел обожженными связками молодой офицер. – Да на нем торпеды работать смогут запросто!

– А что? Надо попробовать!

– Ага, для книги рекордов Гиннеса – все из торпед домой шило тянут, а ты – из дома понесешь! Сколько народа от удивления в госпиталь попадет!

– Вот ты, Андрей, молодец, как настоящий тыловик взял на себя “процесс обеспечения процесса” – ехидно одобрил его Рюмин.

– А у меня просто совесть болит, на вас глядючи, Николай Григорьевич, как вы даже банку открываете, или рыбу режете – и то – с риском для жизни окружающих! Никакой техники исполнения. И безопасности – тоже!

– У тебя совесть болеть не может! – наставительно воздел палец к небу (или гаражному потолку?) врач-ветеран: У тех, кто прослужил больше 7 лет в структурах тыла, она атрофируется или удаляется непосредственными начальниками и ревизиями в ходе специфической службы как рудиментарный орган! Так что это у вас, батенька, в лучшем случае – фантомные боли , не обольщайся! А вот я, ежели кого и покалечу – так сам и заштопаю, или стерильно обработаю место после ампутации некоторых ваших органов! Особенно тем, кому, по возрасту, они нужны все меньше и меньше!

– Не трогай Андрея, он чистый технарь, и к флоту самое прямое касательство имеет, особенно в наших кошмарно-романтических условиях! Пусть он себе отдыхает – заступился Егоркин.

– Да, а вот некоторые продовольственники из их “фирмы” так трудятся, ну так уж трудятся, что даже работу на дом берут. Да еще в непосильных количествах! Помнишь, Палыч, да и ты, Андрей должен бы помнить, как вот несколько лет назад из соседнего гаража цельный крытый “Урал” консервов вывезли, якобы кем-то якобы уже съеденных? Вот, трудился человек, не покладая рук и ног, пока все это натаскал! А у них на складах так и заведено – кто собаку съел на учете продовольствия – тот только красной икрой и закусывает. Не “кабачковой” же, как на кораблях, конечно! А нашивки, между прочим, на рукава им дают, как знак количества лет нераскрытых преступлений! Да, вот же, не оценили, суд ему что-то там “припаял”!

– Да-да, мне самому не попадались, но я тоже слышал, что в тылу бывают порядочные люди – с серьезной миной подковырнул Андрея ехидный Коромыслин .

– Ну, если бы хороших и плохих людей только по профессиям, или там – по национальностям, например, разделяли, так жить куда как проще было бы – примирительно заметил молодой подводник.

А тем временем Егоркин начал свой рассказ, как всегда, предварительно добившись тишины и внимания.

– Было это в Обзорново, куда я перевелся после Загрядья. Точно вот не скажу, но где-то в начале 90-х годов. Помню, тогда, 31 декабря, с утра, налетел сильный ветер, пурга, снег засыпал все на свете. Заряд за зарядом ка-а-ак (тут он сказал, что делали эти самые заряды) по надстройкам кораблей и причалам. Те – ходуном ходят, аппарели скрипят, аж прямо-таки стонут, и оторваться грозят. Ветер в вантах и антеннах воет, как стая волков, прямо эолова арфа, блин! Видимость – метров двадцать для орлиного глаза. Снег в два счета залепил все иллюминаторы! Конечно, объявили по базе “ветер”, всем – сидеть, корабельные офицеры и мичманы заскучали – Новый Год – в опасности. Но к вечеру все стало стихать, и нас все же отправили по домам, кроме смены обеспечения, разумеется.

Комбриг у нас был с понятием, без причины на кораблях не задерживал по праздникам и выходным. Но тогда и серьезных причин для этого хватало! То КПУГ дежурный, то еще какое боевое дежурство – все строго было, да. Итак, мы не верим своему счастью, думаем – вот-вот все “взад” вернут. А что? Такое сколько раз бывало! Начальство – оно любит перестраховаться! (“Ну вот, начались мемуары!” – проворчал Сергей.)

Ну, вот, значит, дальше! Пошли мы уже по домам, а “ветер два” отменили примерно в двадцать часов, пока-то, пока – се, пока грамм по двадцать выпили с офицерско-мичманским коллективом за проводы Старого и за встречу Нового года, потом еще на машине там от кораблей ехать минут десять. И, пока вышли на открытый простор в “деревне”, глядь на часы – а уже двадцать один час. И даже с “копейками”. У меня было еще два попутчика – наш “доктор” старший лейтенант Мишечкин Дима (Знаю его, вставил Рюмин, он сейчас известный хирург в медакадемии) и баталер продовольственный, мой тезка, Саня Нетопырев. И вот, видим мы натурального Деда Мороза, уютно устроившегося в клумбе под деревом. Он завернулся в роскошную шубу с красной, как заря в мороз, подбивкой, расшитой золотыми узорами, шапку мохнатую с алым верхом на глаза надвинул, да и спал так, что усы и шикарная такая борода интенсивно шевелись в том месте, где должен был бы находиться рот. А поверх шубы уже лег снег, толщиной сантиметра два. Значит, давно тут “припухает”!

В докторе тут же проснулся профессиональный инстинкт: он тут же пощупал пульс где-то на шее, и расстегнул шубу. И тут же сел на свою собственную задницу от удивления... Уверенно и плотно. Два раза подряд он грязно вспомнил чью-то маму, но не эмоционально, а как-то так, задумчиво.

– Дед Мороз холодный, как … в рефкамере (а зачем рефкамере названный им не то – корнеплод, не то – орган, он не сказал). Но пульс – есть, и он сам интенсивно дышит! – заключил он, в конце-концов.

– Может, “Скорую” вызвать? – предложил Нетопырев: – Я сбегаю!

Но врач отмахнулся, открыл свой тощий дипломат, и стал там рыться, бормоча себе под нос, искал что-то, подходящее к случаю. Но озвучивал он явно не цитаты из медучебников или там рецепты по-латыни. Врач-то он, конечно, врач, причем, очень даже очень не плохой, знающий, культурный и развивающийся. Но он еще и морской офицер, и тоже – не совсем так уж чтобы начинающий…. Характер деятельности, да и еще окружение очень сказываются, влияют сильно на лексикон и менталитет! Поэтому “швартовочным” словарным запасом доктор тоже вполне сносно владел без словаря.

То, что ему было нужно, он у себя все же не нашел и несколько расстроился. Я спросил: “Ну что, может быть, реаниматор включать?”. Доктор согласно кивнул. И тогда я достал из нагрудного кармана шинели свою “северодвинскую” фляжку с водолазным “шилом”, открутил крышечку и сунул Деду прямо в центр “харизмы”, куда-то между бородой и усами. Док чуть приподнял ему голову, а я легонечко отвесил ему подзатыльник (Верный прием, когда нужно что-то влить в человека, который без сознания, только чтоб не захлебнулся). Он глотнул, потом вздрогнул, засучил ногами, икнул и сел прямо в кучу искристого снега. Потом взял горсть снежинок и сунул их в рот. Закусил, значит! Ну, наш это Дед, хоть ты стой, хоть падай! Ожил, как и положено! Все искренне обрадовались – тащить на плечах не надо!

– Ты откуда такой, отец? – насмешливо спросил его Нетопырев, и продолжил: – Тебя же дети ждут, подымайся! Да и командование твое, поди, тоже – ждет – не дождется!

– Ох, сынки, хорошо, что вы меня разбудили, время – то, оно ведь даже меня не ждет!

– Ты, Дед, что, не совсем проспался, или – как? – решительно поставил его на место Мишечкин. “Сынки”, блин, понимаешь! Тебе-то лет сколько? Был бы в возрасте, так кто бы тебя заставил в Новогодний-то вечер с таким мешком по гарнизону-то крейсировать? Не ошибусь, наверное, если скажу, что ты еще по первому-второму году служишь. Это замполиты наши именно таких всегда этой самой общественной нагрузкой грузят, да. Плавали, знаем! – заключил свою тираду доктор с громадной высоты своих целых трех с половиной лет офицерской службы.

– Лет-то мне? Да, почитай лет триста, а может – больше, не знаю! Вот, решил я вас навестить в кои-то веки, а тут такое …

– Какое это такое? – подключился я к общему разговору и продолжил: Если спаивание Дед Морозов – так это у нас каждый год, с 25 декабря по 13 января, регулярно! Как зовут – то тебя?

– Хотите – Дед Мороз, хотите – Мороз Иванович!