— Не входить — убью. Поубиваю тех, кто войдет первым.

— Сдавайся, — ревели за дверью. — Отдай револьверы, Котовский.

— Отдам, если бить не будете.

— Еще чего! Готовься.

— Тогда палить буду. Пусть приедет губернатор и пообещает, что бить не будете.

Губернатор в Кишиневскую тюрьму приехал. Как и всякий отец губернии, он сторонился скандалов и глупых жертв. Он уговорил Котовского сдаться и смиренно дожидаться суда. Разбойник-анархист в бессильном гневе топал ногами и орал: «Бездари! Иваны! Шпана! Вам место в вонючей тюрьме, а не на воле!». Эти обидные слова относились не к надзирателям, которые таки успели отвесить Григорию Ивановичу пару тумаков, а к сообщникам, успешно провалившим гениальный план. Десять дней Котовский простоял в сыром карцере, глубоко и надолго задумавшись. Даже невооруженным глазом было видно, что затевалось новое дело. Кто не знал бессарабского бандита, тот мог сказать: «Котовский подавлен и сломлен. Он жалок». На самом деле все та же голова вынашивала новый план. Он был менее дерзок, но великий узник решил не выкобениваться, а просто покинуть тюрьму. Но без сенсации вновь не обошлось.

Однажды в тюрьму явилась светская дама, супруга известной административной особы Кишинева. Столь необычное посещение женщина объяснила праздным любопытством. Начальник тюрьмы с готовностью провел ее в свои кабинет, трижды повторив: «Чем могу служить?» Гостья робко интересовалась местным укладом, историей замка, обещала внести пожертвования в адрес допра и похлопотать перед супругом о карьере начальника тюрьмы. Это окончательно растопило сердце строгого администратора. Любуясь произведенным эффектом, дама, опустив веки, спросила:

— Это правда, что у вас сидит сам Котовский, этот ужасный бандит и проходимец.

— Сидит, голубчик. Скоро вешать будут.

— А можно взглянуть на него одним глазком? Уж больно колоритная фигура.

Начальник отрицательно замотал головой, но на него смотрели голубые взволнованные глаза. Он кашлянул, потер нос и вежливо поинтересовался:

— Хотите в глазок или как-с?

— Или как-с. Мне бы хотелось с ним переговорить и передать ему молоко и хлеб. Это не только моя прихоть. Этот реверанс нужен моему мужу для политических игр. Надеюсь, вы умеете держать язык за зубами.

Глава допра щелкнул каблуками и велел конвою из пяти человек отвести гостью в высокую башню. Дама кратко поблагодарила за любезность и грациозно тронулась лестничными пролетами. Схожая ситуация (лет через семьдесят) наблюдалась в польском фильме «Ва-банк — 2», однако в 1906 году тюремный побег развивался гораздо круче. Переступив порог камеры, где полулежал Котовский, закованный на время свидания, дама повернулась к конвою:

— Благодарю вас, господа. Оставьте нас наедине, но дверь не закрывайте и глядите в оба. За мою жизнь вы отвечаете головой.

Надзиратели переминались с ноги на ногу и уходить не спешили: внутренние правила свиданий уже нарушались полностью. Наконец они вышли в коридор и уставились на Григория Ивановича, который, казалось, был полностью безучастен к визиту прекрасной дамы. Он демонстративно зевал и почесывал пятку.

— Вы тот самый Котовский? — строго спросила дама. — Хм. Ничего особенного. Надеюсь, вы знаете кто я? Вам передали хлеб и папиросы, но я отдаю вам все это без удовольствия. Если бы не ваша популярность… Впрочем, вам этого не понять. И все же я рассчитываю на благодарность с вашей стороны. До свидания, знаменитый Григорий Иванович. Надеюсь, мы больше не встретимся

.

Женшина, стоявшая к дверям спиной, положила хлеб и пачку папирос на пол. Затем повернулась и пошла к дверям.

— Будьте добры, проследите, чтобы он все это съел и выкурил, — обратилась она к охране.

— Не беспокойтесь, госпожа. Будем кормить и заставлять курить его насильно. Все будет в лучшем виде. До свидания. Всегда рады видеть вас у нас. Жри свой хлеб, бандитская рожа!

В папиросной пачке Котовский нашел крошечную записку: «Крайняя справа — с опиумом. Вечно ваша С. К.» Буханка хлеба таила в себе клубок длинной шелковой веревки. Арестант нащупал под мышкой нагретый дамский браунинг и пилку, которые С. К. незаметно передала ему во время встречи. Весь вечер Котовский курил, выпуская дымные ароматы в сторону дверей. В коридоре завистливо покашливал надзиратель Бадеев, заядлый курильщик. Всю жизнь он курил самокрутки и о дорогих папиросах мог лишь мечтать. Наконец он не выдержал и подошел к дверям одиночки:

— Котовский, дай закурить.

— Не могу, Бадеев. Не накурился еще. Вот докурю пачку — тогда и дам.

— Поговори мне. Хочешь, чтобы я отобрал папиросы?

— Не имеешь права. Буду жаловаться.

— Котовский, дай закурить! В последний раз прошу.

Григорий Иванович что-то недовольно пробурчал и бросил в приоткрывшуюся кормушку папиросу. Кормушка не закрывалась. Пришлось кинуть вторую. Бадеев повеселел, сел на привинченный табурет напротив камеры и закурил. Вскоре его глаза начали слипаться. Он попытался встать, но не смог. Надзиратель все глубже и глубже окунался в мягкую дремоту. Наконец послышался глухой стук: Бадеев свалился с табурета. Котовский приступил к побегу. Почти три часа перепиливал две оконные решетки. Потом осторожно вынул их и поставил под стену. Размотав шелковый клубок, разбойник закрепил конец веревки в камере и тронулся в путь. Стояла лунная ночь. Дежуривший во дворе часовой заметил бледную фигуру, скользившую вниз по тюремной стене. Сомнений быть не могло. Он в панике попятился назад, но Котовский уже успешно приземлился и сделал шаг в сторону надзирателя:

— Кто здесь? Ты. Москаленко?

— Я, Григорий Иванович, — дрожа, зашептал Москаленко, в лоб которого смотрел браунинг. — Вы меня застрелите?

— За что же мне тебя стрелять, если ты не шумишь. А тем более, сейчас поможешь мне еще и лестницу к стене прислонить. Во сколько тебя сменят? В два? Ну вот. Попробуй докажи, что при тебе бежали. Ага, чуть не забыл. Затвор-то мне свой дай. А то еще пальнешь с перепугу.

Котовский положил затвор в карман и потащил к стене деревянную лестницу. Вдвоем с Москаленко они поставили ее у стены, и беглец спокойно пополз вверх. Наверху он повернулся и бросил вниз винтовочный затвор. Через полчаса часовой Москаленко сменился Побег зафиксировали только ранним утром. Котовский разбойничал до конца ноября 1906 года. Подослав к нему провокатора, полиция схватила бесстрашного анархиста и вновь бросила в Кишеневскую тюрьму. Однако уже не в стражную башню, а в спецкоридор, где, как правило, уже ожидают виселицы. Секретное крыло смертников находилось в темном полуподвальном помещении, а окна камер наполовину выходили в тюремный двор, на котором маячил десяток часовых. Здешние узники пребывали под круглосуточным визуальным надзором. Бежать отсюда никто даже не пытался. Никто, кроме Григория Ивановича.

Используя тюремную азбуку, Котовский отстучал смертникам свое предложение сделать подкоп. Тем терять было нечего. Два месяца три десятка арестантов копали землю ложками и ладонями. Два месяца сантиметр за сантиметром углублялась яма. Но вскоре все дело запорол стукач, точнее, провокатор по фамилии Рейх. Солдаты ворвались в камеры, засыпали проход и принялись разминать затекшие ноги на хитрых узниках. Неунывающий Григории Иванович передал по соседним камерам новую затею: поднять бунт. Но измученные узники отказались и через неделю пошли на виселицу. Котовский начал готовить тюремную заварушку в одиночку. Он даже ухитрялся подкупать часовых. С воли в тюрьму поступали взятки, угрозы, обещания. Руководству тюрьмы приходилось постоянно менять часовых, дабы они не успели статьсооошниками в очередной катавасии. Параллельно вынашивался план и тайной казни Котовского еще до суда. То его намеревались убить шайками во время банной помывки, то обрушить на него камерный потолок, то во время прогулки забросать его камнями. Григория Ивановича спас суд, который приговорил его к десяти годам каторжных работ. Начался этап в Сибирь, на Нерчинскую каторгу.