— У Старки великие замыслы! — вопит Бэм так громко, что каменные стены отзываются эхом. Интересно, не подслушивает ли кто их разговор. В этих коридорах вечно торчат всякие любопытные уши. Она смягчает раскаты своего голоса и переходит на яростный шёпот:

— Разгром заготовительных лагерей — это только часть его плана. Главное для него — это отстоять дело аистят. — Произнося эти слова, она медленно надвигается на Хэйдена, и тот отступает, стараясь сохранить безопасную дистанцию. — Неужели ты не видишь, что он разжигает пламя восстания? Другие аистята, которые думают, что у них не осталось надежды, которые считают себя гражданами низшего сорта, поднимутся и потребуют справедливости!

— И он собирается добиться этого с помощью террористических актов?

— С помощью партизанской войны!

В этот момент Хэйден уже прижат к стене, и тем не менее вид у него такой, будто ему всё нипочём. Собственно, даже наоборот — у Бэм чувство, словно это её загнали в угол.

— Любой человек вне закона в конце концов попадается, Бэм.

Та трясёт головой, словно желая вытряхнуть из неё эту мысль.

— Если он выигрывает войну, то нет.

Хэйден бочком ускользает от неё на другую сторону камеры и присаживается на штабель банок с чили.

— Знаешь, Бэм, я готов дать вам кредит доверия, хотя у меня при этом желудок в узелок завязывается, примерно как от этого чили, — говорит он. — Ты права, в истории полно примеров, когда эгоистичные придурки умудрялись прогрызть себе дорогу к высшей власти и приводили свой народ к успеху. Правда, вот так с разбегу я конкретных имён не назову, но уверен — со временем какое-нибудь всплывёт.

— Александр Великий, — предлагает Бэм. — Наполеон Бонапарт.

Хэйден слегка задирает голову и сужает глаза, словно стараясь представить себе названные личности.

— Значит, когда ты смотришь на Мейсона Старки, ты подмечаешь в нём черты Александра или Наполеона? Я имею в виду, не считая малого роста.

Бэм сжимает челюсти и цедит:

— Да, подмечаю!

И вот она, эта змеиная усмешечка Хэйдена:

— Простите, мисс, но если вы хотите получить роль, постарайтесь играть убедительнее.

Хотя Бэм страшно хочется выбить пару-тройку безупречно ровных зубов Хэйдена, она не позволяет злости взять над собой верх. Она видела, как Старки сегодня поддался приступу бешенства — зрелище не из приятных.

— Всё, хватит, достал, — цедит она и решает не дожидаться возвращения охранника.

Усмешка Хэйдена переходит в широкую снисходительную улыбку, что выводит Бэм из себя ещё больше. Может, всё-таки дать ему в зубы?

— Погоди, ты ещё не слышала самого интересного, — говорит он.

Надо бы убраться отсюда, пока он опять не сделал её мишенью своих шуточек, но любопытство не позволяет.

— Н-да? И что же это?

Хэйден встаёт и медленно приближается к ней — значит, собирается сказать что-то, что не повлечёт за собой удара в зубы.

— Я уверен — вы со Старки всё равно будете и дальше громить заготовительные лагеря, — говорит он. — Так вот — я хотел бы вам помогать в разработке планов. Надеюсь, ты помнишь, что я был главным по технической части на Кладбище? Я кое-что умею, и с моей помощью вы сможете проворачивать ваши операции с меньшими людскими потерями.

Вот теперь пришёл черёд Бэм высокомерно усмехаться. Она знает Хэйдена слишком хорошо!

— И что ты просишь взамен?

— Как я уже сказал: всё, чего я хочу — это твоё ухо. Не в расплетённом смысле. — Тут он затихает, становится серьёзным. Она никогда в жизни никогда не видела Хэйдена серьёзным. Это что-то новенькое. — Я хочу, чтобы ты пообещала слушать меня — не просто слушать, а выслушивать, — когда у меня будет что сказать. Совсем необязательно, чтобы тебе это нравилось; просто слушай, и всё.

И хотя всего пять минут назад Бэм отказала ему, на этот раз она соглашается. Хотя её не оставляет ощущение, что она заключила договор с дьяволом.

41 • Коннор

Столкнись Коннор с Камю Компри при других обстоятельствах, он возненавидел бы этого «сплёта» всей душой. У Коннора имеются веские причины для ненависти. Первая: Кэм — детище «Граждан за прогресс», лучезарная звезда тех, кто пропагандирует расплетение как естественный и морально оправданный этап развития цивилизации. Вторая — и намного более важная в глазах Коннора — это отношения Кэма и Рисы. Коннор знает, что Рису шантажировали, и всё равно — стоит только ему вообразить их вместе, как его правый кулак сжимается с такой силой, что ногти врезаются в ладони до крови. В этом могучем кулаке сливаются воедино ревность Коннора и злоба Роланда. Глупо было бы даже предполагать, что между Коннором и Кэмом возможны иные отношения, чем враждебные... если бы не обстоятельства.

Их первая встреча лицом к лицу неожиданно заставляет Коннора пересмотреть своё отношение к противнику.

Всё начинается с Уны.

Уже восемь дней как Коннор, Лев и Грейс скрываются от мира в её маленькой квартирке. От Чала приходит известие, что хопи, услышавшие о якобы совершённом Коннором нападении на лагерь в Неваде, колеблются в своём решении дать Беглецу из Акрона фиктивное убежище. Даже несмотря на то, что уже на следующий день в новостях опровергли это утверждение, переговоры Чала продвигаются с трудом; а это значит, что друзьям придётся торчать здесь неизвестно сколько времени.

Если в доме Таши’ни Коннор мучился просто от вынужденного безделья, то в жилище Уны он чувствует себя так, словно его опять засунули в авиационный контейнер. Даже Грейс, обычно легко находящая себе развлечения, и та настырно, как раскапризничавшийся ребёнок, твердит один и тот же вопрос: нельзя ли ей выйти на улицу и заняться чем-нибудь полезным.

— Ну хотя бы погуля-ать! По магазинам походить... Пожа-а-а-а-а-а-а-алуйста!

И только Лева, кажется, ничто не колышет. Коннора его безмятежность выводит из себя:

— Как ты можешь целый день бить баклуши?!

— Я ничего не бью, — отвечает Лев, показывая другу увесистый том в кожаном переплёте, от которого не отрывается уже несколько дней. — Я изучаю арапачский язык. Кстати, очень даже красивый.

— Знаешь, Лев, иногда так хочется въехать тебе как следует...

— Ты уже на него наехал один раз, — вмешивается Грейс с другого конца комнаты. Коннор испускает рык, который положения дел не меняет, зато приносит ему крохотное облегчение. Пивани наверняка сказал бы, что Коннор установил связь со своим животным духом-хранителем.

— Ты забываешь, что я целый год был под домашним арестом, — замечает Лев. — Привык сидеть в четырёх стенах.

Уна почти всё своё время проводит внизу, либо обслуживая покупателей, либо изготовляя новые инструменты. Визг дрели и мягкое постукивание молотка и долота стали для узников привычным фоном. Поэтому когда фон исчезает, Коннор невольно задумывается: почему?

И позавчера, и вчера Коннор слышал, как Уна запирала магазин. Выглянув между планками жалюзи, он увидел, что хозяйка куда-то уходит. Он не обратил бы на это особого внимания, если бы Уна не несла в одной руке гитару, а в другой — винтовку в кожаном чехле. Где это ей одновременно нужны гитара и оружие? У Коннора возникают весьма неприятные предчувствия.

— У Уны какие-то проблемы, — так оценивает ситуацию Лев.

Коннор, однако, подозревает, что тут кроется нечто бóльшее, чем просто «какие-то проблемы».

Под вечер Уна опять уходит, и Коннор решает последовать за ней несмотря на то, что Лев заступает ему дорогу:

— Мы должны ей спасибо говорить, что она разрешает нам у неё прятаться. Не годится совать нос в её дела.

Но у Коннора нет времени на споры — Уна того и гляди скроется из виду. Он протискивается мимо Лева, сбегает вниз по ступенькам, выскакивает из дома. Уна как раз заворачивает за угол. На улицах полно народу, но у Коннора для маскировки на голове шерстяная арапачская шапка, которую он нашёл в хозяйском шкафу, поэтому никто не обращает на него внимания. К тому же Уна старается избегать людных мест: хотя винтовка и в чехле, однако любому сразу ясно, что это такое. Куда бы ни направлялась девушка, ей явно хочется избежать чужого любопытства. Вот почему, решает Коннор, она выбирает самые незаметные боковые улочки на пути к цели, известной только ей.