— Это точно, — подхватил другой, и все негодующе загудели.

— Я не против, — продолжал молодой человек, то попыхивая сигаретой, то красиво смахивая с нее пепел, — не против, если человек тянет после дня рождения до следующего Дня Совета. Может, ему дела надо уладить, мало ли. Но эти трусливые паразиты, которые стараются дотянуть до следующей переписи и отнимают хлеб у молодых…

К ним, как видно, молодой человек питал личную неприязнь.

— А разве возраст всех и каждого не регистрируется? — мягко вмешался Арвардан. — Ведь трудно, должно быть, долго тянуть после дня рождения?

Все промолчали, не скрывая своего презрения к наивности вопроса, и наконец кто-то дипломатично произнес, будто закрывая тему:

— Да и несладко, по-моему, жить после шестидесяти.

— Особенно фермеру, — энергично поддержал другой. — Когда полвека проработаешь в поле, дураком надо быть, чтобы не радоваться, что уходишь. Но если ты чиновник или, скажем, бизнесмен…

Супруг с сорокалетним стажем рискнул высказаться, считая, видимо, что ему, как скорой жертве Шестидесяти, терять уже нечего:

— Тут все зависит от того, кто у тебя знакомые. — И многозначительно подмигнул. — Я знал человека, которому исполнилось шестьдесят через год после переписи восемьсот десятого года, и он жил, пока его не накрыли в перепись восемьсот двадцатого. Тогда ему было шестьдесят девять. Шестьдесят девять, подумать только!

— Как это он ухитрился?

— Деньги водились, и брат был в Обществе Блюстителей. С этакой комбинацией все можно.

Все согласились с рассказчиком.

— Слушайте, — таинственно начал молодой человек с сигаретой, — у меня был дядя, который прожил лишний год, всего год. Он как раз был из таких эгоистов, которые нипочем не хотят уходить. На нас ему было наплевать… Я не знал, что он живет, не то, честное слово, заявил бы на него, потому что уходить надо вовремя. Надо быть честным по отношению к молодым. В общем, его засекли, и блюстители первым делом вызывают нас с братом и спрашивают, почему мы не заявили. Я им говорю: я и понятия не имел, что дядя жив, и вся наша семья тоже, мы, говорю, его уже десять лет не видели. И наш старик подтвердил, и все-таки с нас содрали пятьсот кредиток штрафу. Вот что бывает, когда связей нет.

Растерянность Арвардана все возрастала. Они что, сумасшедшие? Как можно отрекаться от друзей и родных, желающих избежать смерти? Может, он случайно попал на самолет, который везет умалишенных в лечебницу или на эвтаназию? А может, все земляне такие? Сосед снова тяжело уставился на него.

— Эй, парень, откуда это «оттуда»?

— Простите?

— Я говорю, откуда ты? Ты сказал «оттуда». Это откуда же, а?

Теперь на Арвардана смотрели все, и смотрели очень подозрительно. Может, они принимают его за одного из этих самых блюстителей? А его вопросы наверняка сочли провокаторскими. Арвардан решился откровенно во всем признаться.

— Я не землянин. Бел Арвардан с Баронны, сектор Сириуса. А вас как зовут?

И протянул руку.

С таким же успехом он мог бы кинуть в середину салона атомную гранату.

Первоначальное выражение немого ужаса на лицах тут же сменилось злобой и враждебностью. Его сосед молча встал и пересел на другое сиденье, пассажиры которого потеснились, чтобы дать ему место.

Все отвернулись. Арвардана окружали теперь только враждебные спины. И это земляне так обращаются с ним, вознегодовал он. Земляне! А он-то протянул им руку дружбы. Он, сирианин, снизошел до общения с ними, а они его отталкивают!

Он сделал усилие и взял себя в руки. Этого следовало ожидать. Как видно, нетерпимость не бывает односторонней, и ненависть рождает ненависть. Кто-то подошел к нему, он возмущенно обернулся — это был молодой человек с сигаретой, который как раз закуривал.

— Привет, — сказал он. — Меня зовут Крин. Не обращай внимания на этих недоумков.

— Я и не обращаю, — отрезал Арвардан.

Общество парня его мало устраивало, и он не был настроен принимать сочувствие от землянина.

Но Крин, видимо, не отличался тонкостью восприятия. Он раскурил сигарету, сделав несколько сильных затяжек, и стряхнул пепел в проход.

— Деревня! — презрительно зашептал он. — Сплошные фермеры. Нет у них галактического кругозора. Ты с ними не связывайся. Вот, к примеру, я — у меня совсем другие взгляды. Живи и давай жить другим, я так понимаю. Я ничего не имею против чужаков. Если они ко мне хорошо относятся, то и я к ним буду хорошо относиться. Да чего там, никто ведь не выбирает, кем ему родиться — чужаком или землянином. Как по-твоему?

И он фамильярно потрепал Арвардана по руке.

Арвардан кивнул, но по коже у него пошли мурашки от этого прикосновения. Общаться с человеком, который жалеет, что не донес на своего дядю, было неприятно, независимо от его происхождения.

— Ты в Чику? — продолжал Крин. — Как, говоришь, тебя зовут? Албадан?

— Арвардан. Да, я лечу в Чику.

— Это мой родной город. Самый обалденный городишко на Земле. Ты надолго туда?

— Не знаю, не решил еще.

— А-а, Слушай, ты извини, но уж очень мне нравится твоя рубашка. Можно я посмотрю поближе? Сирианская, наверно?

— Да.

— Отличный материал. На Земле такую не достанешь. Слушай, друг, у тебя лишней с собой нет? Я у тебя куплю, если захочешь продать. Мигом провернем.

Арвардан решительно покачал головой.

— Извините, у меня с собой почти нет багажа. Я собирался купить себе одежду здесь, на Земле.

— Я дам тебе пятьдесят кредиток, — сказал Крин и, не получив ответа, обиженно добавил: — Это хорошая цена.

— Очень хорошая, но я уже сказал — у меня нет вещей на продажу.

— Ладно. Ты ведь надолго к нам на Землю?

— Возможно.

— А чем занимаешься?

Археолог наконец дал волю своему раздражению.

— Послушайте, господин Крин, я немного устал и хочу вздремнуть, с вашего позволения. Вы уж извините меня.

— «Извините»! У вас там что, вести себя не умеют? Я тебя вежливо спрашиваю, чего же ты огрызаешься?

Крин говорил уже не тихо, а почти вопил. К Арвардану поворачивались враждебные лица, и он, плотно сжав губы, с горечью подумал: сам напросился. Ничего бы не было, если бы он с самого начала держался в стороне и не хвастался своей несчастной терпимостью, которая никому не нужна.

— Господин Крин, — ровно сказал он, — я не просил вас составить мне компанию и вел себя вполне вежливо. Повторяю вам, я устал и хочу отдохнуть. По-моему, это вполне нормально.

— Послушай, — молодой человек вскочил, отбросил сигарету и продолжал, тыча пальцем в Арвардана, — не надо обращаться со мной, как с собакой. Вы, чужаки вонючие, являетесь сюда, все такие воспитанные и сдержанные, и думаете, что нас можно топтать ногами. Мы этого не потерпим, учти. Если тебе здесь не нравится, можешь убираться туда, откуда явился, а будешь нахальничать, так получишь. Думаешь, я тебя боюсь?

Арвардан отвернулся и уставился в окно.

Крин замолчал и ушел на свое место. В салоне стоял взволнованный гул голосов. Археолог старался не слушать, но кожей чувствовал острые злые взгляды. Потом и это кончилось, как кончается все на свете.

Свое путешествие он завершил в молчании и одиночестве.

Посадку в Чикском аэропорту Арвардан встретил с облегчением. Он улыбнулся про себя, поглядев сверху на «самый обалденный городишко на Земле», но все же лучше, чем напряженная атмосфера в салоне.

Его багаж перенесли в такси-двухколеску. Уж здесь-то он будет единственным пассажиром, и если не распускать язык перед водителем, то ничего не случится.

— Дом правительства, — сказал он таксисту.

Так Арвардан впервые появился в Чике, и было это в тот самый день, когда Джозеф Шварц бежал из Института ядерных исследований.

Крин с горькой усмешкой проследил за отъездом Арвардана, вынул свою книжечку и углубился в нее, попыхивая сигаретой. Из пассажиров не удалось вытянуть ничего особенного, несмотря на историю с дядей, которой он часто с успехом пользовался. Правда, старикан жаловался на человека, который прожил лишнее, и намекал на его связи в аппарате власти — это можно было бы оформить как клевету на Братство, но старому дураку и так через месяц на Шестьдесят. Нечего с ним и связываться.