Пианист заиграл бравурный марш в честь императора Франца-Иосифа.

Снова появилась хозяйка заведения и, громко объявив: «Зеленый свет, господа!», — захлопала в ладоши.

Офицеры радостно повыскакивали из своих укрытий.

— Премного благодарен за счастливое спасение! — воскликнул эрцгерцог и, когда занавес раздвинулся и свет попал на мое лицо, добавил: — Очень был рад… Позже увидимся.

Я хотела было сделать книксен, но мешала скамья. Но Боже мой! Что я делаю? Я ведь не женщина. Я же солдат! Однако Его Высочество вовсе не заметил моего промаха и уже спешил к своей компании.

Я успокоилась.

Лизи снова откинула вуаль.

— Ах, — потянулась она от удовольствия, — пианист заслуживает большой бутылки вина. Молодец, быстро уловил ситуацию.

— А в чем его заслуга?

— Сразу же заиграл вальс. Если бы те засекли канкан, не поздоровилось бы всем. Но, скажу вам, милая барышня, канкан плясать дело непростое… нужно быть гибким и ловким. А эти чертовки как гуттаперчевые. Я тоже пробовала, но для меня это слишком тяжело.

— А почему не поздоровилось бы, как ты говоришь?

— Потому что канкан — запрещенный танец.

— Канкан запрещен, а бордель разрешен?

— Канкан подрывает моральные устои, а бордель в гарнизонном городе — это необходимость.

Почему бордель необходимость, было выше моего понимания. Но спрашивать об этом я не стала.

Офицеры возвратились к своим столикам, заказали шнапс и вино, солдат же охватила неудержимая охота к перемене мест. Их манила стойка, у которой они о чем-то договаривались с одной из девиц. Обхватив ее руками, они промаршировали от стола к столу, мимо кабинетов, пока наконец не скрылись за красным занавесом, прикрывавшим заднюю стену заведения.

Очевидно, там находилась потайная дверь, но самое удивительное заключалось в том, что кое-кого в эту дверь запихивали насильно. Две энергичные девицы, повиснув справа и слева на ефрейторе, подхватившем половник танцовщицы, затолкали несчастного, несмотря на все его протесты, вглубь, и — раз, два, три — занавес за ними опустился. Курящая трубку верзила схватила до смерти пьяного улана и держала его за шкирку, как котенка. Он глупо скалился — одно мгновение — и исчез из виду.

— Лизи, куда они все время ходят?

— В номе… в сортир… то есть я хотела сказать — в туалет.

— Но как же часто они туда ходят!

— Они и пьют достаточно.

— И им не стыдно?

— Почему им должно быть стыдно? — спросила Лизи, не спуская глаз с эрцгерцога.

— В туалет в сопровождении женщин?

Это был верх дурного тона. Нет ничего более постыдного, чем ходить по нужде. Разве можно так открыто и демонстративно идти в туалет? Ведь это надо делать так, чтобы никто не заметил, куда ты идешь. А здесь идут вдвоем. Как это возможно? И откуда эти глупые шлюхи знают, что мужчине именно сейчас нужно отлучиться по нужде?

В этот момент мимо нас продефилировал Аттила вместе с Лорелеей и… исчез в том же месте… Аттила! Неужели он сам сообщил ей… Никогда в жизни я больше не скажу ему ни слова. Меня бросило в жар. Тесная униформа тоже этому способствовала. Итак, если какая-нибудь из этих девок посмеет пристать к моему Габору, я возьму глиняный кувшин и разобью им ее голову. Но все офицеры были заняты друг другом.

Цыганки куда-то подевались, пианист играл вальсы, польки, галоп. Гости танцевали. Все, кроме Габора и сидевшего рядом с ним эрцгерцога, веселились на сцене в обнимку с расфуфыренной девицей — кидали ее во все стороны, смеялись, кружились… должна заметить, танцевать они умели. Выправка у них была отменная… но радоваться было рано. За столом Габора началась какая-то возня!

Откуда ни возьмись появилась размалеванная рыжеволосая деваха и отвесила обоим нижайший поклон. На ней было бальное платье фиолетового цвета с самым вульгарным декольте во всем этом заведении. Но тут она поклонилась еще ниже, приглашая эрцгерцога на танец! Да она потеряла всякий стыд! Но высокородный господин посмотрел сквозь нее невидящим взглядом, как сквозь стекло. Когда же она еще раз сделала книксен, он вышел из себя. Поднялся, подошел к официанту, который приносил нам кувшин с водой, взял из его рук поднос — и начал с ним танцевать! К тому же, это был вальс! Да-да! Танцует с подносом! В чем дело, что означает этот поступок?

Очевидно, у эрцгерцога были лучшие учителя танцев: он ведь родственник императрицы, и, наверное, уже давно хотел потанцевать, но не желал скомпрометировать себя, танцуя с какой-нибудь из этих дурищ… Однако соблазн он все-таки испытывал. Это было очевидно. Он двигался вплотную к официанту — я разочарованно следила за его движениями… но, по крайней мере, в него не вцепилась своими когтями ни одна из этих потаскух, не увела его к потайной двери и не заставила идти вместе с нею в туалет, когда ему, может быть, этого совсем не надо.

— Сейчас до меня дошло, — сказала Лизи, — мне надо было раньше сообразить, что к чему.

— Что сообразить, Лизи? Что?

— Что он не выносит женщин.

— Почему же? — Такого я еще не встречала.

— Потому что любит мальчиков.

— В каком смысле?

— Любит танцевать с ними. Но об этом молчок. Иначе будет большой скандал. Вы, барышня, ничего не видели, ничего не слышали. И я тоже. Это никого не касается. А вот и хозяйка. Сейчас будет выдворять всех отсюда, я так думаю.

Действительно, в свете фонарей появилась женщина в красном бальном платье. «Заканчиваем, господа!» — громко объявила она и, окинув взглядом всех присутствующих, обратилась к офицерам: дескать, они могут остаться. После того как зал покинул последний солдат, начался настоящий праздник. Сейчас все были наравне друг с другом. В перерыве между танцами заказали шнапс. Пили за Габора — за именинника, швыряя бокалы о стену. Рыжеволосая в фиолетовом платье присоединилась к поздравлениям, упав на колени перед ним, и с улыбкой обнажила грудь.

Я чуть было не захлебнулась водой из бокала. Эта девка, без всякого сомнения, сошла с ума. Так может вести себя только сумасшедшая. Но почему тогда она не в сумасшедшем доме? Почему так свободно расхаживает среди здоровых нормальных людей, а я должна сгорать за нее от стыда?

И Габор разговаривал с ней. Он не прогнал ее!

Вернувшийся на свое место Надь, уже без Лорелеи, сказал придурочной: «Послушай, детка, здесь у тебя нет шансов. Он влюблен». После чего девица поднялась и удалилась.

Я с облегчением откинулась на своем сиденье, выпила стакан воды. Но едва я опомнилась от потрясения, как пришел черед новому испытанию. Теперь предметом всеобщего внимания оказалась моя персона. Да, обсуждали меня! Называли мое имя! И где — в борделе!

В зале оставались лишь Габор, его гости и несколько дам, всего человек двадцать. Девицы обступили офицеров со всех сторон. Все они были весьма помятыми, с растекшимся гримом на лицах и поникшими гвоздиками в волосах, но по-прежнему в прекрасном расположении духа. Они хихикали и кокетничали, явно помышляя об одном: подцепить себе благородного кавалера. Это было ясно как день.

Пианист отдыхал у стойки. Клубы дыма застилали глаза. Зато было слышно каждое сказанное слово. И о ком же шла речь? — Обо мне и Габоре.

— Ты влюблен? — спросил русский князь Борис, обращаясь к Габору. — И в кого же?

— В свою напарницу по верховой езде, — ответил за него Аттила, — в Минку Хюбш.

Как только прозвучало мое имя, офицеры навострили уши. Девицам дали знак умолкнуть.

— Отличная наездница, — сказал Аттила Борису.

— Так-так. — После истории с Лорелеей князь игнорировал его и даже не удостоил Аттилу взглядом. Он осторожно отряхнул свой рукав от пепла. Рядом с ним, кстати, сидела великанша, которая выклянчила у него сигару и курила ее, пыхтя, как паровоз. — Столько слухов об этом, но и увидеть бы хотелось!

— Ты прав, Борис! — воскликнул приземистый офицер с раскрасневшимся лицом, посещавший чуть ли не каждый день «Черный орел». — Вы с мадемуазель Хюбш забаррикадировались, как в крепости, и ни одна сволочь не знает, что вы там вытворяете. Белокурую Венеру может лицезреть любой. Вот вчера она взяла барьер в метр десять. Безукоризненно!