Лизи злорадно рассмеялась.

— Вот как надо поступать с глупыми мерзавками, — пояснила она мне, — иначе она не оставила бы нас в покое. Я знаю этих пошлых шлюшек.

Рука об руку мы проследовали к своей нише, но войти туда было невозможно — дорогу нам преградила великанша в юбке, она не уступала в росте дяде Луи. Это была темнокожая верзила, что уже само по себе выглядело ужасно. Кроме того, ее мощные телеса были затянуты в платье цвета болотной лягушки, а на голове красовались белые розы и, в довершение всего, во рту у нее — я не могла поверить своим глазам — торчала курительная трубка.

Боже милостивый! Женщина с курительной трубкой во рту! Мир еще не видел такого кошмара!

— Пардон, простите, — сказала Лизи, — посторонитесь, пожалуйста, и позвольте нам пройти внутрь.

Громила в юбке добродушно подмигнула мне и осклабилась: «Красивый мальчик! Мои комплименты!» Топая, как лошадь, она отошла в сторону. Лизи приподняла занавес, закрывавший нишу, чтобы я могла войти и осмотреться.

Ниша была затемненной и по длине не превышала размеров кровати. Здесь стояли две мягкие обтянутые бархатом скамьи, которые полностью заполняли нишу, а между ними — узкий столик. Бархат был красного цвета, как и занавес, доходивший до пола. Потолок представлял собой сплошное зеркало. Дорогое зеркало на потолке? Его же никто здесь не видит?

— Пожалуйста, присядьте! — Лизи села напротив меня на скамью. — Да, признаюсь, публика здесь очень примитивная. Девушка для услад курит трубку, как старая цыганка. Представьте себя на месте солдата. Вы платите большие деньги. Хотите немного позабавиться с женщиной, берете ее себе на колени, а от нее несет, как от конюха. Нет уж, спасибо. — Она откинула вуаль.

Вдруг занавес поднялся: на пороге стоял улыбающийся юный кельнер. Он поставил на стол небольшую лампу, свет которой отражался в потолочном зеркале.

— Что господа желают заказать из напитков?

— Сельтерской, — коверкая голос, ответила Лизи, — и непременно в фаянсовом кувшине. Пожалуйста, хорошенько охладите и подайте запечатанным. Открытую не подавать.

Через пару минут заказанное было на столе. Занавес снова закрылся. Лизи потрогала кувшин. Он был ледяным. Она откупорила бутылку, наполнила два оловянных бокала и чокнулась со мной.

— Хочу похвалить вас, — растроганным голосом сказала она, — вы отличная актриса. Никому и в голову не пришло, что вы не мужчина. Выпьем-ка мы за нашу душку, за Габора. Он скоро явится. Оставим небольшую щелку в занавесе, а сами спрячемся. Нам весь зал будет виден отсюда, как из золоченой ложи кайзера в Хофбургском театре в Вене. Посмотрим, что за программу они тут приготовили.

Я еще не сказала, что у стены рядом с дверью, через которую мы вошли, располагалась небольшая сцена. На нее сейчас поднималась женщина, впустившая нас сюда, — милая полька с черными волосами и черным пушком над верхней губой.

Она подкрутила керосиновые лампы, прибавив свету, и поправила большие зеркала так, что отблеск от них был направлен книзу.

Мертвецки пьяные солдаты вдруг ожили, уселись на своих стульях, поправили мундиры и потребовали пива и шнапса. Официанты суетились у стойки, а в свете фонарей, робко озираясь по сторонам, появилась девица с каштановыми кудрями, которая держала в руках серебряную гармонику. В зале началось бурное ликование. Ага! Ее тут хорошо знали!

А может быть, этими аплодисментами хотели вознаградить девицу за ее отвагу? Она, прости меня Господи, была практически совсем голой. Вернее сказать, на ней было только нижнее белье.

Где же она потеряла свое платье? Я посмотрела по сторонам в надежде увидеть прислуживающую здесь горничную, которая должна была бы устремиться вслед за девицей, чтобы прикрыть ее наготу, но таковой не было и в помине. Что же могло случиться? Наверное, в волнении перед огнями рампы девица забыла надеть свое платье, а горничная, как назло, заболела. И вот она, полуодетая, стоит на сцене и даже не замечает этого!

— Лизи! Ты это видишь или мне померещилось? — прошептала я в ужасе.

Лизи кивнула:

— Видела и похлеще!

— Давай сорвем занавес и прикроем ее! Быстро! Давай его сюда!

— Зачем? — вскричала Лизи в крайнем изумлении.

— Она забыла одеться!

Лизи рассмеялась:

— Забыла? Ничего она не забыла. Это ее сценический костюм.

Сценический костюм? На женщине были надеты только лифчик и кринолин из китового уса, такой короткий, что едва доходил до колен. Впервые в жизни я видела… обнаженные ноги… чужой женщины. До сих пор я видела только свои собственные ноги.

И что же это были за ноги! Толстые, белые и круглые, как окорока откормленной свиньи. Боже, какая толстуха! Она была почти квадратной. Жир выпирал из корсета снизу и сверху, а бархотку на шее почти полностью скрывал тройной подбородок. А прическа! — Волосы в мелких, жестких, как проволока, кудряшках, рассыпавшихся от пробора по ушам, щекам и лбу на жирные мясистые плечи.

Такая прическа была в моде, когда я была еще совсем ребенком. Причесанные на такой манер женщины всегда напоминали мне мопсов. Но странное дело! Эта женщина не вызывала во мне отвращения. От нее исходила какая-то наивная хитрость и удаль, которые создавали хорошее настроение. Она улыбнулась публике, присела на табурет в виде обрубленной классической колонны, лихо растянула свою серебряную гармонику и с размахом ударила по клавишам, извлекая аккорды, которые публика встретила пронзительным свистом.

— «А в заднице такая тьма», — начала она свои куплеты. Пела она непоставленным, но звучным от природы голосом, и солдаты, знавшие эту песню, тут же подхватили хором припев: «Да-да, такая тьма! А что же может быть здесь кроме тьмы?»

— Дурацкая песенка, — прохихикала Лизи, после чего последовало еще, по меньшей мере, пятнадцать строф, смысл которых не всегда был мне понятен. Когда песня закончилась, у входа в зал началось какое-то волнение — прибыла новая компания. Вошли элегантные породистые офицеры в идеально скроенных, облегающих фигуру мундирах, совершенно не вписывающиеся в это общество: длинные сабли, белые перчатки, самоуверенный взгляд. Это явилась компания Габора — двенадцать человек, все высокого роста и в прекрасном настроении. Хозяйка заведения лично проводила их к зарезервированным столикам перед сценой.

Более или менее трезвые солдаты поспешно застегнулись на все пуговицы, но офицеры жестом успокоили их: дескать, не бойтесь, мы ничего не видим, ничего не слышим, нас здесь вообще нет!

Толпа размалеванных девиц у стойки вдруг зашевелилась, и я страшно заволновалась. Кто из этих гиен рискнет наброситься на Габора? Зора показала на него пальцем, пошепталась о чем-то с курящей трубку великаншей и разразилась раскатистым смехом. Что же мне делать, если он снова позволит укусить себя? Безмолвно сидеть и наблюдать? Нет уж, этого я не потерплю. Но подняться и дать пощечину, как сделала Лизи, я тоже не могу… или могу? Во всяком случае, если Габор не будет решительно сопротивляться, я никогда больше не заговорю с ним! Ноги моей не будет в манеже! Он для меня перестанет существовать!

От волнения у меня начались колики в животе. Зачем я сюда пришла? Но раскаиваться было поздно!

Господа офицеры расселись по своим местам, заказали напитки, закурили сигары. Однако в сторону стойки никто не делал никаких знаков, не выражал желания пригласить кого-то из девиц. Они общались между собой. Лизи заглянула в зал сквозь щель в занавесе и быстро обернулась ко мне.

— Вижу маленького эрцгерцога Лео, — зашептала она, — за средним столиком. Его прозвали Пипси, за писклявый голос — пищит, как девчонка. Милейший малый. Сидит рядом с Аттилой. Видите, такой маленький и нежный юноша? Лицо гладенькое, бреет бороду, как мальчишка-посыльный. Щечки, как у барышни. Вон он, только что снял саблю.

Эрцгерцог?! Я чуть было не свернула шею, чтобы получше рассмотреть эрцгерцога. Действительно, это был он. Близкий родственник Ее Величества императрицы — а может быть, и мой тоже? В этом притоне?