«Марш-марш-ура!» — это, как выяснилось, сигнал к нападению на врага. Так начинается кавалерийская атака с саблей наголо.

— И с тех пор в эскадроне гуляет шутка, — сказал Габор, — что в следующей войне Косаника используют как секретное оружие.

— Как это? — удивилась Эрмина.

— Потому что… представьте себе, звучит сигнал. Наша кавалерия срывается с места, первым по воздуху вылетает Косаник, головой вперед, как из гаубицы… война выиграна. Потому что враг умрет от смеха.

Я громко рассмеялась, но только потому, что сейчас меня никто не видел. Даме не пристало громко смеяться в обществе, это вульгарно. Ей полагается лишь улыбаться с закрытым ртом, что я и делала, когда навстречу попадались прохожие. Дорога доставляла истинное наслаждение. Обсаженная высокими тенистыми деревьями (все улицы в Австро-Венгрии представляли собой великолепные аллеи), она сворачивала направо и вела к казарме. Когда мы оказались у цели, я поняла, что любовь совершила еще одно чудо — исчез мой страх перед лошадьми.

Итак, вперед, в конюшню!

И тут меня ждал сюрприз. Конюшня была просто великолепна. С высокими потолками, просторная, напоенная воздухом и солнцем, вычищенная до блеска — настоящий дворец для лошадей. В окна влетали и вылетали ласточки, в гнездах у них были птенцы.

Я такого и представить себе не могла.

Она показалась мне уютной.

И лошади оказались не такими уж большими.

Габор был в своей стихии.

Никогда еще я не видела его таким счастливым. Он переходил от лошади к лошади, знал каждую по имени, и каждая получала подарок — кусочек сахара.

— А сейчас я покажу вам нечто особенное, — сказал он с таинственным видом, после того как поприветствовал, поцеловал и погладил не меньше двадцати лошадей, как своих старых друзей, — знаменитого Гадеса. Вы уже слыхали о нем?

— Я, да. А Минка еще нет. Так что расскажи.

Габор остановился перед королевским вороным, который от радости сразу же заржал.

— Он принадлежит моему дядюшке, коменданту полка. Я знаю его с самого детства. Угадайте, сколько ему лет?

— Пятнадцать, — сказала я.

— Нет.

— Старше или младше?

— Старше.

— Двадцать? Нет? Двадцать пять? Тоже нет?

Постепенно я стала казаться себе дурой. Но Габор смотрел на меня сияющими глазами.

— Ну, продолжайте. Сейчас угадаете.

— Тридцать? Опять неверно? Тридцать пять?

— Тридцать пять. Верно. И видите — он абсолютно свободен. И он здесь весьма уважаемая персона… Если две лошади повздорят друг с другом, лишая ночного покоя остальных, знаете, что он тогда делает?

— Нет, не знаю.

— Он ведет себя как вахтенный офицер. Сперва встает на дыбы, затем направляется к драчунам, высказывает все, что он о них думает, и в конюшне устанавливается мир и покой. Трудно поверить! Но его все слушаются. Занятно, не правда ли? И у животных есть свое начальство.

— Надеюсь, он не выйдет из стойла, — сказала я, отступив назад. Этот Гадес был просто огромным.

— Не бойтесь, — Габор встал передо мной, заслоняя от лошади, которая с явным удовольствием и громким хрустом пережевывала кусок сахара. — Он вам ничего не сделает. Но сразу хочу предупредить вас — никогда, никогда не вставайте позади лошади. Лошади пугливы. Если их что-то напугает, они лягаются. Удар копытом может оказаться смертельным. Так что никогда не вставайте позади лошади. И позади Ады тоже. Это золотое правило номер один. От этого зависит ваша жизнь.

— Ну это она запомнит, — заверила Эрмина. — Как не забудет и того, что в конюшне надо говорить тихо.

— Все что угодно, только не крик, — подтвердил Габор. — Лошади любят независимых людей. Наш конюх Пука излучает такой покой, что просто диву даешься. Сидя верхом на Зевсе, с дудочкой в руке, — справа в поводу Ада, слева Аполлон, — он пробирается с ними сквозь невероятную городскую сутолоку, и животные идут вместе с ним, спокойно, без опаски. Так что неизменное дружелюбие и спокойствие. Никакой суматохи, никакой спешки, говорить с лошадьми, как с малыми детьми, твердо, но с любовью. Это золотое правило номер два.

В самом деле, в конюшне царила приятная тишина, изредка прерываемая тихим пофыркиванием. Мы на цыпочках прошмыгнули через дверь с двойной обивкой, защищавшей от внешних шумов. И перед стойлами всегда должен быть покой. Это железный закон в кавалерии.

— Мы все здесь в Эннсе помешаны на лошадях, — сказал Габор, с улыбкой обернувшись в мою сторону. — Как знать, сударыня, может, в вас мы обретем нового члена нашего содружества? Как вы полагаете?

Я покраснела.

Я так вовсе не думала, хотя Ада мне сразу понравилась. Она была просто загляденье. Не слишком высокая, превосходных пропорций, настоящая красавица среди лошадей, с блестящей каштановой шерстью, черной гривой и черным хвостом. У нее были веселые умные глаза; завидев нас, она не оскалилась и не встала на дыбы. Нет, она встретила Габора и Эрмину приветливым фырканьем, меня же с интересом обнюхала.

Что я могу сказать? Приятного чувства я не испытывала. Огромная лошадиная голова прямо перед самым моим лицом. Меня так и подмывало грациозно упасть в обморок. Но я не сделала этого, потому что видела давеча, как у одной лежавшей в обмороке женщины разрезали шнуровку корсета, спасая от удушья… и женская фигура стала вдруг вдвое толще. Нет, об этом нечего и думать. Выстоять и выказать храбрость. Но глаза я все-таки закрыла.

Габор засмеялся:

— Не бойтесь! Ада ничего вам не сделает. Скажите ей что-нибудь ласковое. Сделайте комплимент. Правда, Ада? Ты ведь любишь комплименты? Что ты скажешь этой красивой барышне, которую я тебе привел? Да, она тебе нравится. Кому же она не понравится… стоп! Отпусти! Ах ты паршивка! Это уже чересчур!

Я открыла глаза и увидела, как Габор вырывал поля моей белой соломенной шляпки из зубов Ады. Но что толку! Теперь ее заинтересовал мой шейный платок. «Сейчас она укусит меня в шею», — подумала я. И глаза мои снова закрылись. Я ощущала бархатные ноздри Ады на своей шее. Потом ее теплое дыхание, толчками, как из бурдюка… непривычное чувство… даже приятное.

— Погладьте, — приказал Габор, — за ушами. Она это любит. И, пожалуйста, скажите ей, наконец, что-нибудь ласковое, а то она подумает, что вы немая.

— Славная Ада, красивая Ада, — прошептала я, зажмурившись, нетвердым голосом. Погладить — это было чрезмерное требование.

— А теперь дайте ей кусочек сахару.

Лошадь тотчас подняла голову.

— Угощение подают на вытянутой ладони! Пальцы не загибать! Вот так. Превосходно! Видите, как она берет сахар? Очень осторожно. И если ваши пальцы попадут между ее зубами, Ада их не укусит. Да, моя Ада. Моя принцесса, мое сердце, мое сокровище… — искоса он глядел на меня, — моя маленькая возлюбленная. Моя ненаглядная.

Я густо покраснела. Эти слова были однозначно адресованы мне, а не лошади.

— А теперь вы должны прикоснуться к ней, — мягко сказал Габор, — ради меня. Попробуйте. Вы должны доверять нам, Аде и мне. Каждое животное нуждается в ласке, точно так же, как и всякий человек. А теперь я скажу вам золотое правило номер три, самое главное: никогда лошадь ничего не сделает из страха, но все сделает для вас — из любви!

Тогда я положила свою руку на блестящую теплую лошадиную шею. Рука Габора лежала рядом с моею. И хотя мы оба были в перчатках, мне показалось, что я коснулась огня. Я снова покраснела, что не ускользнуло от Эрмины. Слава Богу, она приписала это моему страху перед лошадьми.

— Ну, Минка, — сказала она ласково, обхватив меня за талию, — неужели и впрямь так сложно? Представь себе, что Ада — большая собака. Ты же любишь собак. Атлас, любимый жеребец моего брата Фрица, бегал за ним повсюду, будто такса, до того был ручной. Если бы ему открыли дверь, он бы спокойно прошествовал в салон.

— Истинно так, — сказал Габор, — а кроме того, животные бывают более верными, чем самый верный человек… Конечно, некоторые люди тоже умеют хранить верность до самой смерти. — Снова взгляд украдкой в мою сторону, от этих чудных глаз у меня подкосились коленки. — И я заметил, что вы Аде нравитесь. Мы выиграем пари. Viribus unitis — общими усилиями — мы справимся с этим.