— Минуточку. Тихонович, открой нарзана бутылочку, что‑то в горле пересохло. Так что там у вас? – опять обратился ко мне.

И на этот раз мне не удалось начать.

— Пейте, Егор Александрович, – Тихонович громко поставил красивый гранёный стакан перед своим боссом.

Глядя, как в стакане шипят и лопаются пузырьки, облизнул пересохшие губы.

«Спросить, что ли? – закралась безумная мысль. – Тогда точно квартиру не дадут».

— Вы что молчите, молодой человек? – отхлёбывая из стакана, обронил председатель.

Протягивая заявление, я стал расписывать своё бедственное положение.

— Знаю, всё знаю, но квартир у меня сейчас нет, – председатель протянул пустой стакан Тихоновичу и поудобнее расположился в кресле. – И скоро не предвидится. Вы где работаете?

— На заводе.

— Вот там и вставайте на очередь. Чуть что – сразу в райсполком. У меня фонд не резиновый. Заявление оставьте. С заявлением мы, конечно, разберёмся. Скажите там Ольге Николаевне, пусть следующего просит, – достал он расчёску.

Не спеша вышел из райисполкома.

«Лет через двадцать может что и обломится. Ничего, ещё посражаемся, – вспомнил председателя. – Наверное, спит и видит, как его именем трамвайную остановку назовут: «Товарищи, следующая остановка – Малые Кабанчики», а потом и улицу переименуют, – топча листья, рассуждал я. – Вместо какого‑нибудь Чапаева, не внесшего вклада в благоустройство города, – улица имени председателя райисполкома Кабанченко с бюстом в центре проезжей части и надпись «От благодарных современников». Солидно, скромно и со вкусом.

Диогена решили из меня сделать. Тот всю жизнь в бочке просидел, думают, и я такой же идиот».

Занятый размышлениями, незаметно дотопал до дома.

«Сейчас бы пятьдесят граммов не помешало. Ну и денек сегодня! То Мальвина загуляла – любовь, видишь ли, у неё… то в райисполкоме мозги компостируют. Спокойствие, спокойствие прежде всего!»

На вопрос Татьяны – как дела, бодро ответил:

— Центр! – и через силу улыбнулся. – Неужели ты думаешь, что такого авторитетного человека возьмут, да и пошлют, – стал заговаривать ей зубы. – Что там у нас на ужин?

Соскучившийся за день Дениска не давал проходу. Не откладывая в долгий ящик, пришлось читать ему сказки. Меня тошнило от гномиков, горынычей и проституток–белоснежек, хотелось высечь Красную шапочку или, хотя бы, как следует отделать храброго портняжку.

На следующий день первым делом спросил у Чебышева, как вставать на очередь.

Тот направил меня к Валентине Григорьевне, нашему контролёру – она оказалась председателем цехового комитета профсоюзов и пообещала быстро решить этот вопрос.

Обнадёженный, уселся работать.

— Эх, вчера с Пашкой закеросинили! – похвалился Чебышев. – Чего убежал‑то?

— В райисполком надо было.

— А–а-а–а… – протянул учитель. – А мы, сперва, Михалыча раскроили, он аж позеленел от жадности, потом в «кресты», к купчихе.

— Он, Серый, с женой меньше времени проводит, чем с этой кладбищенской крошкой, – хлопнул меня по спине подошедший Пашка, возмутив необдуманными словами Чебышева.

— Кошёлка! На рожу свою посмотри, хуже синюшника выглядишь, а туда же, с критикой, – точно рак, выпучил глаза сэнсэй.

В конце месяца на участки заглядывало начальство, в начале – больше докладывали вышестоящим о результатах. Вот и сейчас маленький, толстенький Куцев, замначальника, прини–мавший нас с Мальвиной на работу, сунув правую руку за отворот халата, стоял около регулировщика, что‑то объясняя ему. Бочаров, не обращая на шефа внимания, следил за стрелками вольтметров и амперметров, иногда подвинчивая отвёрткой винты в приборе.

— Василий Лукьянович, – окликнули Куцева контролеры.

Он медленно и важно повернул в их сторону пухленькое толстогубое личико и захлопал глазками.

— Ба–а! Чего это он им понадобился? – удивился Чебышев.

Пилотку зам носил не как все в цеху – на солдатский манер, – одевал её поперёк, как Наполеон треуголку. У каждого свои странности. Человек без странностей вообще скучен. К этой манере давно привыкли, разве что новички поначалу удивлялись.

" Если его видели двойняшки, – подумал я, – то они здорово повеселились».

— Ну, чего крутишься? – стал пилить меня Чебышев, видимо, вспомнив нападки на исходящие от него запахи. – Работать надо.

8

Наконец‑то наступил ноябрь.

В начале месяца цех постепенно обезлюдел: кто ушёл работать по среднесдельной – это называлось середнячок, кто – в отгулы.

В первый выходной запланировал пилку–колку дров.

Утром, выйдя на крыльцо, покосился на градусник, зябко поведя плечами. Колоть дрова до смерти не хотелосъ.

«Надо, Серега, надо! Ведь ты же советский человек! – подбадривал себя. – Но всякая работа должна начинаться с продолжительного перекура», – принял мудрое решение.

Усевшись на пенек, стал мрачно разглядывать гору досок, которую натаскал из пошедшего под снос соседского дома. Летом пилить и колоть было лень – жарко. Оставлял эту работу на зиму. Хотя зимой тоже было лень – холодно.

— Чего сидишь не работаешь? – рявкнуло над ухом, и я даже вздрогнул от неожиданности.

— Чтоб тебя! Подкрался‑то как тихо, – не слишком любезно поздорововался с двоюродным Татьяниным братом – большим оригиналом. – Знал бы, что навестишь, так парадные доски бы настелил.

По рассказам жены, в юности он подавал прямо‑таки гигантские надежды. С золотой медалью окончил школу, поступил в Московский университет на факультет философии, блестяще закончил и его, оставили в аспирантуре. Проучившись год или полгода, всё бросил и приехал к маме в свой родной город. Сейчас работал сторожем на какой‑то торговой базе и там же, по совместительству – дворником.

— Не женился? – спросил, осторожно наступая на доски, и повёл его в дом.

— Не–а! – почесал он густую бороду. – Мне не первый год как за тридцать, но мама говорит: «Берегись этих современных девиц! – рассмеялся Философ. – Не доведут они тебя до добра!»

— Валерка! – аж запищала от радости жена, забросив свои чертежи. – Что же долго не заходил?

— Всё некогда, кузина, – поцеловал её в губы.

Меня всегда раздражала эта его привычка. Кузен нашелся!

Он был на десять с лишним лет старше Татьяны, когда‑то нянчил её, поэтому вел себя, на мой взгляд, слишком вольно. Если просил её что‑то сделать, например, принести, а она медлила, запросто мог шлёпнуть по мягкому месту. И что самое удивительное, жена не обижалась, напротив, ей это даже нравилось.

Иногда я злился и ревновал, но говорить было без толку.

«И к кому ревновать? – утешал себя. – Маленький, некрасивый, обросший неухоженной бородой, толстогубый – кому он мог нравиться? Поэтому и не женится, а то – мама говорит…»

— Это вам к празднику! – брякнул тяжёлой сумкой о стол. – Подарок с моей базы.

— Воруешь, сердешный? – мягко поинтересовался, глянув на жену.

— На фиг? У заведующей излишки, сама даёт. Иногда за деньги, к празднику – за так. Я, правда, всё равно плачу.

— Неплохо устроились, господин философ, – похвалил его, стараясь подпустить в голос побольше иронии, местами переходящей в сарказм.

— Денег не надо, не слушая меня или делая вид, что не слышит, остановил он Татьяну, – сказал же – подарок!

Та, в свою очередь, глянула на меня:

«Учись, студент, как надо жить!» – казалось, излучал её взгляд и весь вид.

— Пить ты не пьешь! – вновь глянула в мою сторону, мол, видишь, какие у меня родственники – не пьют и деньги водятся. – Покормить тебя? – обратилась к кузену.

Гордо фыркнув, я отвернулся к окну.

Поев и закончив пить чай, он, как хозяин, направился в комнату; мы с Татьяной последовали за ним.

«Сейчас свои философские изыски излагать недалекой общественности начнет», – хмыкнул я и тут же скромно примолк, потупившись под суровым взглядом жены.

— Был такой философ французский – Ламетри…