Билли Торн согласился дать показания комиссии. Он согласился также не настаивать на Пятой поправке к Конституции, поскольку, по словам адвоката комиссии, хотел «чистосердечно во всем признаться». Что он и проделал. На протяжении двадцати страниц своих показаний он назвал всех своих знакомых в правительственных учреждениях, которые были или могли быть коммунистами. Питер швырнул листы показаний Торна на прикрытую простыней возвышенность своего живота.

— Почему он это сделал? — Питер повернулся к Иниэсу, который свернулся в кресле, стоявшем возле постели, и читал какую-то гранку. Настоящий литератор готов читать все, что попадется под руку, лишь бы не остаться без чтива.

—    Он хочет получить работу.

—     Кто его возьмет? Правительство не возьмет. Особенно теперь.

—     Может и взять. Не правительство, так кто-нибудь еще. Сегодня требуется только одно: сказать, что ты сожалеешь, и обвинить других. Кайся и процветай. Читал, что он сказал о нас?

Питер кивнул. Глаза его прежде всего отыскали в тексте собственную фамилию.

—     Я болван. Ты сочувствующий. Но мы не коммунисты, и он это знает. Никогда не думал, что он на это способен.— Питер отсутствующе, словно ласковую собачонку, похлопывал себя по животу.— Если когда-нибудь и был мученик, так это Билли Торн.

Конечно, это было именно то заявление, которым не мог не воспользоваться Иниэс.

—     Разве ты не понимаешь? Он будет мучеником. Его будут ненавидеть ему подобные. Предатель, Иуда Искариот, осведомитель. Если хочешь пострадать, а именно этого он и желает...

—    ... истинный либерал,— подсказал Питер.

—    ... есть ли лучший способ испытать боль...

С улицы донесся звук выстрела.

—    Теперь они стреляют в нас! — Питер натянул простыню до подбородка.

Иниэс подошел к окну.

—    Я не вижу винтовок. Может быть, это выхлоп автомобиля?

—    Человек все еще там?

Иниэс кивнул.

—     Как он сегодня одет?

—    Цилиндр. Красно-сине-белая жилетка. Как у дяди Сэма.

—    Прекрасно. А какой лозунг?

—    «Здесь живут коммунисты». Это первая строчка, а под ней: «Убирайтесь в Россию, если вам не нравится Америка».

—     Не думаю, что он такой добряк, каким выглядит,— сказал Питер задумчиво.— Мог бы найти себе более достойное занятие, чем пикетировать нас.

—    Иногда я думаю, что победят сумасшедшие.— Иниэс отвернулся от окна.— Ты видел сегодня почту? Одно из писем написано на туалетной бумаге, использованной.

—    Красноречиво.

—    Как правило, к извращениям подобного рода склонны скрытые фашисты, исключая, быть может...

В комнату вошла Диана:

—    Питер, я должна поговорить с тобой! Извини, Иниэс.

Когда Иниэс вышел, Диана села на край постели Питера. Впечатление было такое, что они женаты уже лет двадцать.

—    Что-нибудь не в порядке?

—    Все! — Она взяла показания Билли.

—    Ты имеешь в виду Билли?

—     Боже мой, нет! Речь идет об отце. Я не знала о пресс- конференции Клея до сегодняшнего утра, пока не увидела газеты. Я, конечно, сразу же помчалась домой и застала там мать, болтающую с корреспондентами, потому что отец отказался их принять.

Диана сложила показания Билли сначала вдвое, затем вчетверо, попытка сложить их еще раз вдвое не удалась.

—    Он сидел на скамье в саду. Когда я заговорила с ним, он даже не услышал меня, да и, наверное, не видел.

—     Он вдруг очень состарился,— сказал Питер скорее себе, чем ей, пытаясь как-то объяснить состояние сенатора, хотя тот, по-видимому, просто был расстроен.

—     Вообще-то он даже показался мне вполне бодрым. Затем, когда я спросила, правда ли то, что сказал Клей, он... он...

—    Он сказал, что это правда?

Диана кивнула, и Питер понял, что она не опечалена, как сначала ему показалось, а разгневана не на шутку.

—     По его словам, он после длительного размышления решил, что нет никакого смысла добиваться еще одного срока в сенате, потому что это ни к чему, раз он вышел из борьбы за президентство. Он сказал, что устал от сената и хочет заработать денег, пока еще не слишком поздно, поскольку я...

—     Поскольку ты явно не собираешься замуж?

—     Благодарю вас.— Диана ткнула его пальцем в живот.— Но он так и не рассказал мне, почему он все же принял такое решение.

—     А может, и рассказал. Вполне возможно, что он и в самом деле устал от сената. Я, например, устал.

—    Это единственное, чем он жил.— Она нахмурилась.—

Клей

что-то такое с ним сделал.

—    Что он мог сделать?

—     Не знаю. Угрожал... чем-нибудь. Я вдруг подумала, что это из-за той истории с Эдом Нилсоном.

—     Но история-то была абсолютно невинная, кажется? Нилсона даже не упекли в тюрьму.

—     Какое значение имеет невинность, если ты выглядишь

виновным?

—     Внешний вид — все, существо дела — ничто.— Питер механически повторил свою любимую фразу.— Может быть, он еще передумает?

—     Нет. Он объявит о своем решении в понедельник. Это конец.— Она заплакала, и Питер пытался ее утешить, предаваясь одновременно нелегким размышлениям.

Диана вытерла глаза простыней.

—     Ты должен встать. Это безнравственно — проводить полдня в постели.

—     Но мне надоело стоять. В постели я думаю, планирую, замышляю, даже когда вытираю салфеткой твои глаза.

—     Как я ненавижу Клея! — сказала Диана с неожиданной страстью.

Питер задумчиво смотрел на нее, желая понять, что она чувствует на самом деле. И решил ее испытать.

—               Я смогу сделать так, что его не выберут.

Диана посмотрела на него красными от слез глазами.

—               Должен я это сделать?

—               Да.— Категоричность ответа убеждала.

—    Я тоже так думаю.— Питер был задумчив.— Это уничтожит моего отца.

Диана улыбнулась ему сквозь слезы:

—               А разве ты стремишься к этому?

Питер засмеялся:

—    Да, пожалуй, я этого хочу. Лишенный любви отца, я был лишен и его ненависти. Теперь я добьюсь хотя бы этого. Мне жаль его.

—    Добьешься. Он любит Клея.— Она встала и подошла к зеркалу.

—     Что ты хочешь этим сказать? — Питер подозрительно взглянул на нее.

—    Это же совершенно ясно.— Быстрыми движениями она поправила прическу.

—               Так же считала и Инид.

—                          Я не имею в виду — физически. По крайней мере мне так не кажется. Да я в этом и ничего не понимаю. Но, во всяком случае, это неестественно, чтобы один мужчина целиком отдавал себя карьере другого и был готов пожертвовать своей дочерью, не говоря уж...— Диана собиралась и дальше говорить о его отце. Но Питер этого не хотел. Он откинул простыню и сел на кровати, не без удовольствия разглядывая свое огромное тело, производившее впечатление необычайной физической силы. Обманчивое впечатление, доставлявшее ему радость: он был физическим трусом и готов был пойти на что угодно, лишь бы избежать боли, перехитрить смерть. Следствием этой природной трусости было желание восстановить равновесие своей натуры постоянными испытаниями духовной смелости, поэтому он легко решался на поступки, которые, он знал, не принесут ему популярности,

—   Давайте вести себя этически, а также исторически.— Он снял пижамную куртку.

—   Что это значит? — Она положила гребенку.

Он кинул книгу, где на заложенной странице была подчеркнута фраза: «История имеет дело с результатами, мотивы и намерения — предмет этики».

—   Кьеркегор. Всегда приятно, когда модный автор может сообщить что-то полезное.

Он снял телефонную трубку, вызвал секретаршу и попросил ее соединиться с конторой Эла Хартшорна.

—    Кто такой Эл Хартшорн и что ты намерен предпринять?

—   Это адвокат, и я веду себя исторически.

—   Ты уверен, что это сразит Клея?

Питер кивнул и сбросил на пол пижамные брюки.

—   Ты выглядишь как японский борец,— сказала Диана.