В черной пустыне звучал лишь густой странный шорох — вкрадчивый шорох многих тысяч подошв — да нередко резко звякало оружие.

Но раненые сразу догадались, в чем дело.

— Нас бросают! — завопил кто-то из них.

Лагерь тревожно загудел. Те, что были без чувств, очнувшись, вылезали из-под груды трупов. Те, кто мог шевелить рукой, стучали мечами о щиты. Остальные просто кричали — бессмысленно, злобно и страшно.

Когорты, успевшие сойти на равнину, вообразили, что сзади на них внезапно напали враги. Очертя голову, легионеры ринулись в темноте кто куда, рассыпались так, что уже никакой начальник не мог их собрать.

Шум в римском лагере долетел до парфян.

— Бегут, — сказал человек с черной повязкой на лбу.

Сурхан безразлично махнул рукой. Пусть. Куда они убегут?

Пустыня озарилась оранжевым светом восходящей луны. Когда она поднялась высоко, равнина сделалась холодно-белой, и при ее белом свете вереницы белых фигур на белой равнине мнились тенями умерших, бредущими в преисподней к переправе через мрачный Ахеронт…

Легат Эгнатий, на плече у которого днем рыдал старый Красс, оказался осмотрительней всех. Глубокой ночью он привел к стенам Карр триста всадников и на латинском языке окликнул стражу. Караульные отозвались.

— Передайте Колонию, что между Крассом и парфянами произошло большое сражение.

Ничего не прибавив к этому и не сказав, кто он такой, Эгнатий поскакал дальше к Зейгме.

Дурная слава, которую он мог заслужить, покинув своего полководца, его не пугала. Пусть! Зато Едиот отвалил ему тысячу золотых. И пообещал дать еще столько же, если Эгнатий доставит его в сохранности на западный берег Евфрата.

Это куда легче, чем с доброй славой умереть вместе с дураком Крассом.

Едиот молился Яхве. Он спешил. Ставка на Красса не оправдала его больших надежд. Но оставались еще Помпей и Цезарь! О Яхве! Один лишь ты, о великий, знаешь, что ждет нас впереди…

Колоний, начальник гарнизона в Каррах, сообразил, что дело худо, вышел с солдатами навстречу отступающему войску и проводил Красса и Кассия в город.

И снова взошло утро. Такое же золотое, как вчера. Но вчера оно начиналось с надежды, а нынче у римлян ее уже не было. Никакой надежды у них не оставалось. Даже на спасение, не говоря уже о победе. О ней и говорить теперь смешно. Более того, кощунственно.

Едва светлый Митра, гневный, слепящий, взглянул своим огненным оком на брошенный римский лагерь, его окружили парфяне.

Кое-кто из раненых, стиснув меч или копье, пытался броситься им навстречу, но парфяне быстро перебили их. Все четыре тысячи, которые здесь оставались. Брать немощных в плен, возиться с ними, лечить, кормить и поить парфянам было недосуг.

Они торопились. Ибо главный враг, Марк Лициний Красс, уцелел и, по слухам, с лучшей частью войска, направился к Зейгме, а толпа, что стекалась ночью в Карры, — жалкий сброд, недостойный внимания.

Многих блуждавших по равнине истребили, догнав на конях.

Легат Варгунтий с четырьмя когортами оторвался ночью от войска и сбился с дороги. Утром враги окружили его на каком-то холме. Повторилось то, что произошло вчера с отрядом Публия.

Лишь свевы-германцы, хлебнув, как водится у них, настоя из гриба мухомора, впали в неистовство и, рыча, прорубили боевыми топорами широкий проход сквозь парфянскую конницу.

Их осталось двадцать.

— Ох-хо-хо! — дивился Фарнук на краснолицых синеглазых воинов. — Не трогайте их. Пусть уйдут спокойно в Харран. Заслужили.

«Одержимые» удалились, положив топоры на плечи, шатаясь, смеясь и хрипло ругаясь по-своему. Один из них задрал рыжую голову и завел протяжным фальцетом альпийскую руладу.

— Эй! — крикнул кто-то у городских ворот. — Позовите Кассия.

— Я здесь! — Он находился как раз на стене, размышляя, как быть дальше.

О длительной обороне и думать нечего. В городе негде повернуться, так много людей набилось в него, и продовольствия до жути мало. На поддержку греческих жителей Карр тоже не приходилось рассчитывать, — по состоянию римских войск они поняли, что Красс потерпел сокрушительное поражение.

Единственный выход — бегство. Но как уйдешь, если все дороги отрезаны? Днем, при свете солнца, это невозможно…

Кассий чуть не спрыгнул со стены, когда вгляделся во всадника, который крутился внизу, у ворот…

— Сальве, друг Кассий! — помахал рукой Абгар. Он, видно, запомнил это приветствие, пока находился при «императоре». Но, может быть, вообще отлично знал латинский язык. Однако, по своему обыкновению, о том помалкивал. — Слушай, Кассий. Ты человек разумный. Пожалуй, самый разумный во всем римском войске. Передай Крассу, если он в городе: Сурен готов заключить перемирие. Он даст вам спокойно покинуть Месопотамию, если вы сложите оружие. И для вас, и для нас. Согласен? Пусть император выйдет на переговоры.

— Где и когда состоится свидание?

— Хоть сейчас! Здесь, у ворот.

— Красс… хворает, — сказал квестор Кассий, подумав. Поспешность в этом сомнительном деле совсем ни к чему. Надо выгадать хотя бы день, чтобы осмотреться и все как следует решить. — Он сегодня не сможет встретиться с вашим предводителем.

— Понятно! — засмеялся лукавый араб. — Как тут не захворать. Не той ли болезнью, которой заболел Александр на Яксарте? Тогда — завтра утром, здесь у ворот. Сальве! Будь здоров. — И Абгар, довольный, ускакал.

Озадаченный Кассий сошел со стены. Красс отдыхал у Андромаха, одного из виднейших и богатейших жителей Карр. Проходя через каменный двор, Кассий увидел в тени под стеной пятерых в арабской одежде, печально сидевших на корточках.

Теперь все арабское вызывало в нем подозрение.

Он подошел взглянуть на них. Арабы встали, склонились в низком поклоне. Один показался ему чем-то знакомым. Кассий где-то видел этого юношу. Может, в отряде Абгара, когда тот сопровождал римское войско в пустыне?

Впрочем, кто знает. Все они на одно лицо. Кассий мог перепутать. Но беспокойство его возросло.

— Не узнал, — прошептал Натан, едва Кассий оставил их. — Он видел меня в храме Деркето.

Их осталось пятеро. Элиазар вчера погиб в жестоком бою. Мир его праху…

— Что за люди у тебя во дворе? — строго спросил квестор Кассий, войдя к Андромаху, который, присев возле Красса в светлой просторной комнате, овевал ему лицо опахалом.

— Мои слуги. — Андромах вскинул к нему большие глаза. — Проводники. Верные люди.

— Но они же арабы?

— И что? — пожал Андромах могучими плечами. — Мы здесь все вместе живем. Перемешались.

— Я не доверяю им! — Кассий устало опустился в легкое кресло. — Я никому здесь не доверяю.

— Даже мне? — оскорбился грек Андромах, тучный, огромный. — Но разве не я в прошлом году открыл перед вами ворота Карр? И не я помогал вам все это время? Обижаешь.

— Не о тебе речь! Сурен предлагает переговоры, — обратился Кассий к бледному Крассу, лежавшему на низком помосте. — Но я возражаю против них. Ничего хорошего из этого не выйдет. Встреча назначена на завтра. Сегодня ночью мы уйдем. Именно ночью! Ибо парфяне не сражаются ночью, это не в их обычае. Стрелки из лука беспомощны в темноте. Как слепые.

— И что же дальше? — спросил тихо Красс. Отрешенно, почти безучастно.

— Пока они встанут, мы будем уже на пути в Зенодотию. Возьмем ее, отдохнем — и дальше с боями пробьемся к Зейгме.

— Нет! — Красс в страхе привстал на ложе. — Только не в Зенодотию. Проклятый город. Путь в Зенодотию опасен. Не нужно идти в Зенодотию. Я не могу больше видеть серый песок, белый щебень. Нет! Отступим в горы. В горах наше спасение. Как их название, ты говоришь? — обернулся он к Андромаху, почти невменяемый.

Разум его угасал. Все забылось: Цезарь, Помпей, великие замыслы. Все кроме Форума, где народный трибун Атей гневно грозил ему: «Помни же, Красс, ты идешь на Восток! То есть против солнца. Каждое утро оно будет вставать тебе навстречу. А солнце в тех краях ужасное. Может выжечь тебе глаза…»