Значит, нет никакого волшебства?

Тогда нет никакой Анахиты?

И нет мести, грозящей Крассу с ее стороны. Надо признаться, страх этой жуткой мести, воплотившейся в таинственном кольце, уже много дней и ночей не давал бедняге Крассу спокойно есть, пить, спать.

Если нет самой Анахиты, то, значит, нет и жизни, которую она символизирует. Той жизни. Их жизни. Чужой. Нет для тех, кто поклоняется богине, которой нет. Не будет! Уже завтра…

— Я не зря говорю: камень из-за скифских степей. Сурен — сак, а саки — ветвь скифов, — заметил Абгар осторожно. — Скифские степи — скифские стрелы, — добавил он с расстановкой, давая понять, какого рода предметы способен притянуть к владельцу его вишнево-красный камень…

— Пропади он пропадом, рассыпься он в пыль, твой нелепый, глупый турмалин, откуда б его ни завезли! — вскричал яростно Красс. — Хоть с Олимпа! — И на сей раз он не увидел за мелочью главного. — В кость вросло проклятое кольцо. Снимешь — добавлю к твоей Осроене еще и Софену с Коммагеной.

— Да? — улыбнулся Абгар. — Это заманчиво! Это зама-а-ан-чиво, — протянул он задумчиво и взял руку Красса, чтобы получше рассмотреть кольцо. — Ах, Софена, Коммагена, — запел он тонким голоском, — как прикончить нам Сурена? Мой ювелир может так искусно его распилить, что даже не царапнет кожу…

И вдруг побелел, как его белоснежное одеяние, и завопил диким голосом:

— А-а-а!..

Он увидел надпись на кольце. Абгар отбросил от себя руку Красса, отскочил к выходу из палатки. Губы его тряслись.

— …Ведь это кольцо богини Деркето?! Нет, нет. Увольте меня. Я боюсь. — Он пошарил вокруг себя, как слепой. — Никто не посмеет его пилить! Его можно снять только вместе с пальцем! Только вместе с головой!!! — Абгар просительно протянул к «императору» дрожащие ладони: — Зачем ты взял его, о великий? Разве мало у тебя сокровищ? Жизнь сама по себе сокровище, такое бесценное, что к ней бы и не нужно больше ничего, кроме куска хлеба, какой-нибудь хламиды на плечах да крыши над головой. Дышать, смотреть на траву зеленую, цветы и деревья, пить из ручьев прозрачную чистую воду. Какое богатство потребно еще человеку? Умрешь — и этого не будет. В раю все ходят голые… — Он встал перед ним, прямой и строгий, как пророк, как грозный судья. — Знай: тех, кто любит жизнь и принимает ее с благословением такой как есть, жизнь тоже любит и долго не покидает. Но тех, кто визжит на весь мир, жалуется на нее, она тоже не жалует. — Абгар сорвал с себя дорогой хитон, бросил под ноги Крассу. И сказал, уходя: — Много мы видели таких, которые хватали жизнь за глотку…

Снаружи, постепенно затихая, долго доносились хриплые арабские заклинания.

— Что это с нашим другом? — испугался военный трибун.

— «Друг»… — усмехнулся Красс. — Какой друг? Варвар — он варвар и есть.

Теперь, вновь обретя себя, Красс уже не нуждался в местных царях: ни в армянских, ни в арабских. Он сам царь царей! Кольцо? Красс найдет ювелира. Лучшего на Востоке. После победы…

Прибежал взволнованный Публий:

— Абгар уехал!

— Как уехал? — не понял старший Красс.

Из золотистой мглы далекого храма ему с насмешкой улыбнулась Анахита.

— Вмиг собрал всех своих, вскочили на верблюдов — и растворились в пустыне! Даже шатры и пожитки оставили на стоянке.

— Не испросив моего согласия? — вскипел старший Красс.

Он ринулся наружу. Далеко в белой пустыне оседала белая пыль.

— Догнать! Вернуть! Отправить за ними тысячу, нет, тысячу двести легких всадников! — приказал он свирепо сыну. — Пусть отныне все знают в этой стране, что никто ничего не смеет делать по своему усмотрению.

Кассий безучастно наблюдал за суматохой, поднявшейся в лагере. Вам безразлично, что я думаю? Мне безразлично, что вы делаете…

Анахита — улыбалась. Правда, уже не с насмешкой, а с ненавистью леденящей. Но она пока что улыбалась.

Часть пятая

Этот страшный гром…

…Из тех легких всадников, которых Публий по приказу отца отправил догнать и вернуть Абгара, остались в живых не больше трехсот. Обливаясь потом и кровью, они могли сказать лишь одно:

— Засада, их много.

Все встревожились. Красс, совершенно ошеломленный, стал наспех строить легионы в боевой порядок. Кассий дал ему последний совет: растянуть, в предупреждение обходов, пеший строй по равнине на возможно большее расстояние. Конницу же распределить по обоим крылам.

Красс сперва так и сделал. Но затем, вспомнив наказ Артавазда — при виде парфянской конницы держаться компактно, сомкнул ряды и перестроил в глубокое каре, по двенадцать когорт со всех четырех сторон. Конницу тоже разделил на четыре части, придав каждой по отряду, так что из-за ее малочисленности на каждую когорту пришлось в среднем по восемьдесят всадников. Но все же пехота не осталась без прикрытия.

Один из флангов он поручил Кассию, другой — сыну Публию, сам же встал в середине.

Хорошо обученное войско быстро и четко выполнило его указания. Всякий знал, куда повернуться, сколько сделать шагов; все продумано и отлажено до мелочей в могучей римской военной машине. Тут ничего худого не скажешь.

Но уже то, что десятки тысяч взрослых людей, сильных и крепких мужчин, взметая белую пыль, послушно и увлеченно, как в детской игре, топтались по голой равнине, безукоризненно исполняя все, что от них требовалось в каждый отдельный миг, но не понимая общего смысла своих действий, таило в себе трагическую ошибку.

Детям — им можно играть, можно и нужно, это дети, ничего страшнее легких царапин и ссадин от их забав не происходит. Игры у взрослых кончаются большой кровью…

А Красс взирал на все это с удовлетворением, сощурив опухшие глаза.

В строгом порядке римское войско вышло к Белиссе. Паводок в ней уже спал, река была невелика и не обильна водой.

Но в эту сушь и жару, после трудного, в неисчислимых тяготах пути по раскаленной пустыне солдаты обрадовались невзрачной Белиссе не меньше, чем десятки тысяч греческих наемников, вернувшихся с Востока и увидевших после долгих мытарств знакомое море:

— Таллата, таллата!

Они в испуге озирались назад: неужто все кончилось? И счастливо вздыхали: о боги!

Можно подумать, на той стороне уже начиналась Гиркания, где, как писал Диодор, «на одной кисти винограда столько ягод, что хватает на меру вина. Фиговые деревья дают до десяти медимнов плодов. Во время жатвы количество падающих зерен достаточно для нового посева и не требуется дополнительного труда для получения столь же обильного урожая. Там имеется дерево, подобное дубу, из листьев которого сочится мед, и жители употребляют его в пищу».

Не надо работать! Лежи в холодке под раскидистым деревом — и сладкий мед сам будет капать тебе в разинутый рот. И масло — под рукой. Стоит лишь землю копнуть, из нее забьет «ключом чистое светлое масло; ни вкусом, ни запахом не отличающееся от оливкового, своим же блеском и густотой совершенно походящее на него»…

Чем не рай?

Помощники Красса сошлись на краткий совет. Кассий молчит. Едиот как никогда озабочен. Он держится теперь поближе к строгому Кассию. Хотя грозный квестор терпеть его не может, как и всех местных жителей. Петроний, Октавий, другие легаты продолжали:

— Здесь и надлежит остановиться на отдых. И разведать, насколько это возможно, число врагов и боевое их построение. И с рассветом двинуться против них…

Красс обратил усталый взор к сыну Публию. Он доверял теперь лишь ему одному.

Публий кипел больше, чем всегда, да и всадникам его не терпелось себя проявить. В самом деле, что это за война? Ни встреч с врагом лицом к лицу, ни жарких сражений. Где-то в стороне происходят без них мелкие стычки. Забава, а не война.