Калэ. 6 февраля 1767.

Я возвращался в Париж верхом, в самом ужасном настроении духа. Самая злокачественная лихорадка не могла бы изменить меня более, чем любовь. Принц де Конде был так польщен доверием леди Сарры, что через две недели уже я получил отпуск и разрешение ехать в Лондон. Меня там встретили так, что любовь моя еще увеличилась, если это вообще было возможно.

После целого ряда представлений и визитов, которые я должен был сделать по настоянию графа де Герши, нашего посланника в Англии, я наконец очутился опять на свободе и мог ехать в деревню вместе с леди Саррой и ее мужем.

Время, проведенное мною у них, можно считать самым счастливым периодом всей моей жизни. Через несколько дней после моего приезда, хозяин дома должен был отлучиться на целых три недели и я провел их наедине с его женой. Она выказывала мне самую нежную любовь, но не хотела осчастливить меня совсем. Наконец, как-то вечером, она сказала мне, что я могу придти к ней, когда все лягут спать. Я с нетерпением ждал этого давно желанного момента. Я нашел ее в постели и решил, что могу себе позволить некоторую вольность по отношению к ней, но она так обиделась на это, что мне пришлось отказаться от всяких попыток в этом отношении. Она позволила мне лечь рядом с ней, но с условием, что я буду держать себя скромно и тихо; подобные сладостные муки продолжались несколько ночей. Я уже перестал надеяться на что-либо, как вдруг, однажды ночью она крепка обняла меня обеими руками и самое пылкое желание мое, наконец, исполнилось — я обладал ею. — Я не хотела, чтобы мой любовник думал, что я отдалась ему в минуту слабости, — сказала она мне, — и не хотела, чтобы он терял уважение ко мне. Я хотела, чтобы он оценил мою любовь, во имя которой я дала ему все, что могла. Теперь я вся твоя, навеки! — На следующий день мы ехали оба верхом, и она вдруг спросила меня: — Скажи, пожалуйста, любишь ли ты меня настолько, что согласился бы ради меня пожертвовать всем? — Да, конечно, — ответил я без раздумья, так как думал то, что говорил. — Хорошо, — сказала она, — в таком случае бросай все, расстанься со всем на свете и поедем со мной на Ямайку; там ты будешь жить только для меня одной. Там у меня живет один родственник, человек очень богатый и любящий меня без ума, он нам даст все, что нам надо. — Я хотел возразить ей, но она прервала меня, говоря: — Подожди, я хочу знать твой ответ не раньше недели; через восемь дней ты мне скажешь его. То, что предлагала мне леди Сарра, казалось мне высшим счастьем на земле. Я не пожалел бы ни о чем и готов был на всякую жертву ради нее, хотя знал, что она очень легкомысленна и большая кокетка. Мне казалось, что она непременно в один прекрасный день разлюбит меня и раскается в своем поступке. Меня пугала возможность, что она потеряет ради меня все, возненавидит меня и будет несчастна со мной.

Прошла неделя, я сообщил ей о своих опасениях.

— Прекрасно, мой друг, — сказала она холодно, — вы гораздо рассудительнее и осторожнее меня; вы, по всей вероятности, правы, не будем больше говорить об этом. — Она относилась ко мне, по-видимому, по-прежнему, но я замечал в ней какую-то неуловимую перемену. Вскоре приехал ее муж и мы вернулись опять в город. По совету врачей, сэр Чарли, отличавшийся очень слабым здоровьем, должен был ехать на воды, что он и сделал, оставив жену свою в Лондоне. Мне показалось, что следует для приличия поехать к нему на несколько дней. Леди Сарра одобрила мое решение и, казалось, была даже благодарна мне за это. Я поехал в понедельник, рассчитывая в пятницу утром вернуться в Лондон. Она обещала ждать меня и сказала, что проведет со мной целый день. Я вернулся в Лондон еще более влюбленный, чем всегда, и вдруг, к своему удивлению, я не нашел там леди Бенбюри и узнал, что она поехала с милордом Карлейлем в Гудвуд, к герцогу Ричмондскому, его брату.

В сердце моем кипела жгучая ревность и ярость. Я написал леди Сарре письмо, вне себя от гнева и отчаяния, и послал его в Гудвуд с одним из своих людей. Я писал ей, что если она не вернется сейчас же в Лондон, я буду считать ее самой злой, самой коварной и бесчестной женщиной в целом мире. Я ожидал возвращения своего гонца с страшным нетерпением. Он вернулся и привез мне ответ, писанный ласково и даже нежно; она упрекала меня за то, что я отравляю нашу любовь своим необузданным характером и обещала приехать в Лондон через два дня. Я ждал ее в ее доме до полуночи. В продолжение всего времени, назначенного ею для своего приезда, я с замиранием сердца следил за каждым экипажем, приближавшимся к дому, — никогда еще я не проводил такого длинного и ужасного дня. Я, наконец, вынужден был вернуться к себе и целую ночь шагал по комнате, предаваясь грустным размышлениям.

В шесть часов утра постучались в мою комнату и доложили мне, что леди Сарра приехала и желает меня видеть. Я побежал, или скорее, я полетел к ней. Я нашел ее в очень серьезном и сосредоточенном настроении духа; перед ней был накрыт стол к завтраку и в комнате находилось несколько лакеев. Прошло более часа, пока, наконец, мы остались с ней одни. — Теперь, когда мне нечего опасаться, что нам помешают, я могу говорить о вещах, интересных для нас обоих. Вы знаете, благодаря какие вашим достоинствам я полюбила вас, и знаете также, что никогда еще никто не был так любим, как вы. Мне даже понравилась вспышка ревности с вашей стороны, я всегда охотно переносила все ваши замечания относительно своего кокетства и также охотно просила у вас прощения и старалась исправиться от своих недостатков. Я хотела отдаться вам совсем и навсегда, но вы этого не захотели, слишком мало вы имели доверия к себе и ко мне. Вы решили, что можете обойтись и без меня, и не пожелали себя связывать неразрывными цепями со мной. Вы разбили мое сердце, и ваш образ побледнел в нем, но вы не переставали ревновать после того, как вы утратили к этому всякое право. Я этого никогда не забуду. Что было бы, если бы мой брат вздумал потребовать у меня ваше последнее письмо или его прочел бы герцог Ричмондский? Тогда все было бы потеряно и из-за чего? Вы сами убили во мне чувство, которое влекло меня к вам, я вас больше не люблю, но оно было настолько сильно, что еще до сих пор я не могу отделаться от известного отголоска, который оно оставило в моем сердце и поэтому я попрошу вас немедленно же покинуть Англию и довольствоваться той нежной дружбой, которую я буду чувствовать к вам до конца своей жизни.

Ошеломленный этим неожиданным жестоким ударом, я лишился чувств. Леди Сарра почувствовала ко мне великую жалость; она опустилась на колени рядом со мной и поддерживала мне голову, обливаясь слезами. В это время в комнату вошла мадам Джонс, сестра самого Бенбюри. Она очень удивилась при виде зрелища, представившегося ее глазам. «Подойдите, Джонс, — сказала леди Бенбюри, — это мой любовник, поручаю его вашим заботам», и, говоря это, она поспешно вышла, села в экипаж и поехала на воды, к своему мужу. Я скоро пришел в себя, оправился совершенно и вернулся к себе домой. Я хотел ехать верхом за леди Саррой, мне хотелось сказать ей так много, я был уверен, что если бы она выслушала меня, дело мое было бы выиграно. Но не проехал и нескольких миль, как почувствовал себя опять дурно, у меня пошла кровь горлом и я принужден был остановиться и не мог ехать дальше.

Только с большим трудом удалось мне опять добраться до Лондона, где я опасно заболел и поправился, только благодаря нежным заботам обо мне мадам Джонс.

Леди Сарра написала мне письмо и просила приехать проститься с ней на воды, раньше чем я покину навсегда Англию. Я не мог противиться желанию увидеть ее и поговорить с ней в последний раз. Она встретила меня очень радостно и приветливо, но обращение ее со мной так переменилось, в сравнении с прежним, что я первый поспешил теперь уехать от нее. Я вернулся во Францию совершенно другим человеком, чем уезжал оттуда; я не мог отделаться от охватившей меня глубокой грусти. Леди Сарра писала мне, однако, очень аккуратно. Я знал, что после меня у нее не было любовников, но я не мог забыть, что я любил ее еще, а она уже больше не любила меня. Вдруг я узнал, что леди Сарра заболела в Лондоне. Я немедленно поехал туда, не взяв отпуска, не запасшись даже паспортом. Она была мне очень благодарна за это доказательство моей любви к ней. «Уезжайте завтра же, — говорила она мне, — не забудьте, что я для вас теперь только друг. Ради этого одного не стоит рисковать последствиями, которые может иметь ваш необдуманный поступок». По возвращении во Францию, я стал получать от нее письма уже значительно реже и, наконец, они совершенно прекратились. Я испробовал все средства, чтобы забыть ее и не мог разлюбить ее, несмотря ни на что. Я хотел вести тот же образ жизни, который вел до знакомства с нею, но я не мог привязаться ни к одной женщине; все они теряли всякую прелесть в сравнении с нею. Меня как будто подменили и я стал совершенно другим человеком. Я потерял всю свою прежнюю веселость, за которую меня все так любили и не чувствовал ни малейшего наслаждения от тех удовольствий, которыми пользовался раньше.