Король в это время дал мне герцогский титул, но, чтобы не назваться именем отца или моих дядей, я стал называться Лозеном.

Я не переставал, однако, видеться с мадам де Стэнвиль. Она провела довольно много времени вне Парижа, так как уезжала в Лоррен со своим мужем, который тоже перестал меня ревновать, так как я посещал их уже не так часто, и к тому же, мы оба были теперь осторожнее, хотя, несмотря на это, я не переставал принимать искреннее участие в судьбе этой женщины. Однажды, я нашел ее всю в слезах и в таком горе, что я пристал к ней с расспросами, и она откровенно мне созналась, что любит Клэрваля и взаимно любима им. Она уже тысячу раз говорила сама себе все, что сказал я теперь ей по поводу ее позорной любви, которая могла повлечь за собой ужасные последствия. Я решил обратить ее опять на путь истинный, уговаривал и усовещивал, но она давала мне обещания исправиться и сама не держала этих обещаний. Я не мог примириться с тем, что эта особа, столь близкая моему сердцу, губит себя. Я позвал к себе Клэрваля и растолковал ему всю опасность, которая грозит ему и мадам де Стэнвиль; ответы его на мои вопросы вполне меня удовлетворили. Он отвечал с большим достоинством и очень благородно:

— Милостивый государь, — сказал он мне, — если бы дело шло только обо мне, я рисковал бы, чем угодно, так как одно ласковое слово мадам де Стэнвиль вознаградило бы меня за потерю жизни — нет такой жертвы, которой бы я не принес ради нее, но если дело идет о ней самой и о ее безопасности, я готов последовать всякому совету, который вы дадите мне, благодаря которому я могу устранить с ее пути все неприятности.

К сожалению, он также не исполнил свои обещания. Вскоре возникли различные подозрения о их связи. Герцог Шоазель и мадам де Граммон сделали все возможное, чтобы добиться от меня каких-либо сведений по этому поводу, но, конечно, все напрасно, так как я оставался верен ей до конца. Я старался запугать ее той грозной тучей, которая надвигалась над ее головой, но она нисколько не испугалась этого и только отдала мне все свои бумаги на хранение.

Таково было положение вещей, как вдруг в Париж приехала леди Бенбюри со своим мужем. Я как раз находился в это время в Версале и увидел ее не сразу. Мне кажется, что я должен сообщить своим читателям несколько подробностей, касающихся этой прелестной женщины.

Леди Сарра Ленокс была сестрой герцога Ричмондского. Большого роста, крупная немного, с прекрасными черными, как смоль волосами, она отличалась необыкновенной белизной кожи и свежестью напоминала розу. Глаза ее, полные огня и страсти, ясно выказывали пылкость ее темперамента. Король английский был безумно влюблен в нее и хотел на ней жениться, но он не нашел в себе достаточно мужества, чтобы преодолеть все препятствия к этому браку, и она вышла за обыкновенного баронета Сюффолькского округа. Леди Сарра была добрая, чувствительная, нежная женщина, склонная к откровенности и даже немного вспыльчивая, но, к несчастью, большая кокетка и очень легкомысленная. Я находился как раз по службе в Версале в продолжение первых дней ее приезда и меня представил ей принц Конде. Он подвел меня к ней и со свойственной ему любезностью сказал: — Позвольте вам представить, сударыня, моего друга, Лозена. Это немного сумасшедший и эксцентричный, но в то же время милейший малый. Никто лучше его не сумеет ознакомить вас с Парижем. Надеюсь, что он произведет на вас должное приятное впечатление. — На это леди Сарра ответила обычным низким поклоном и процедила сквозь зубы несколько слов.

В то время доложили, что ужин подан. Принц Конде усадил меня между леди Саррой и мадам де Комбис. Но я не обращал на последнюю никакого внимания, так как всецело был поглощен красотой англичанки; я положительно не мог думать ни о чем другом. Я постарался подружиться с ее мужем, оказал ему несколько услуг, которых он не мог не оценить и сумел сделаться другом дома. Вскоре, вслед затем, я объяснился ей в любви, но она сделала вид, будто даже не слышала меня. Я изложил письменно обуревавшую меня страсть, письмо мне вернули и при первом удобном случае, мне было сказано равнодушным тоном, без всякого гнева: — Я не желаю обзаводиться любовником, особенно французом; ведь вы все болтаете так много и доставляете столько неприятностей и волнений, что удовольствия не получается никакого; особенно вы, герцог, в этом отношении пользуетесь дурною славою и поэтому не тратьте напрасно своего дорогого времени и не говорите мне о своей любви, если желаете быть еще принятым у меня в доме. — Я был настолько влюблен, что вовсе не пришел в отчаяние, а решил пока молчать и выжидать более удобного случая.

II. 1767–1768

Любовная драма; действующие лица: Клэрваль и мадам де Стэнвиль. Вечер у маркизы Деффан. — Лозен, любимый мадам де Брэнбюри. — Путешествие в Лондон и на воды. — Разрыв. — Ужин с ла-дю-Барри.

Мои любовные похождения были прерваны ужасным событием, последствия которого обещали стать гораздо ужаснее, чем они потом были на самом деле. Я уже говорил выше о несчастной страсти мадам де Стэнвиль к Клервалю и о том, что она из предосторожности отдала мне все свои бумаги на хранение. Они лежали у меня в кабинете, куда никто не входил, кроме меня, и ключ от которого всегда находился у меня в кармане. Кабинет этот соприкасался с домом Шоазеля, так как мы жили с ним рядом. Однажды утром ко мне явился один из старых лакеев, служивший еще у отца и спросил, не хранятся ли у меня какие-нибудь деньги в этом кабинете. Так как я играл очень крупно в те времена, я сказал, что действительно у меня там большие суммы. — Смотрите, будьте осторожнее, — сказал он мне, — по-видимому, вас хотят обокрасть; вчера вечером я видел, как какой-то человек старался раскрыть двери, ведущие из нашего дома в соседний. — Я поблагодарил его за добрый совет и больше ничего не сказал по этому поводу. Отправляясь на ночь к своей жене, я приказал камердинеру, слепо преданному мне, сделать вид, что он идет к себе наверх, а потом незаметно спуститься опять вниз и лечь около самых дверей кабинета, и в случае, если он услышит что-нибудь подозрительное, тотчас же сообщить мне об этом, так как я оставлю дверь гардеробной открытой. Приблизительно час спустя, после того как я лег в постель, мой человек явился ко мне и доложил, что кто-то ходит в кабинете. Я вооружился пистолетами и сейчас же направился туда. Действительно, дверь оказалась полуоткрытой, но было так темно, что я ничего не мог различить. Я два раза спросил: — кто здесь? — но не получил никакого ответа. Чуть слышный шорох, раздавшийся около меня, заставил меня быстро решиться и я хотел выстрелить прямо во что-то темное, казавшееся мне силуэтом человека, но в это время я ясно расслышал шелест шелкового халата и рука моя невольно замерла в воздухе; мне пришло в голову, не отец ли это, хотя мысль эта была очень маловероятна. Человек этот вдруг оттолкнул меня и бросился бежать в соседний дом, захлопывая за собой все встречавшиеся ему двери. Я все время следовал за ним и, наконец, ясно расслышал, как с шумом захлопнулась дверь, ведущая в комнату моего отца. Можно себе представить, какие грустные мысли волновали меня в эту минуту. Я провел эту ночь в своем кабинете и на другое утро узнал, что мадам де Стэнвиль уехала с мужем в Нанси, где ее, по приказанию короля, должны были поместить в монастырь.

В это время за мной прислал отец. Я пошел к нему и застал у него герцога Шоазеля, который стал меня упрекать за то, что я пользовался доверием мадам де Стэнвиль. Я стал объяснять ему, что большая разница между тем, чтобы поощрять дурное поведение своих ближних или только свято хранить их секреты. Он спросил у меня ее письма, я отказал ему наотрез; отец мой попробовал пустить в ход свой авторитет, но и это не помогло. Мне наговорили множество неприятных вещей, я, конечно, тоже не остался в долгу и кончилось тем, что я вышел от них, поссорившись с ними обоими.

Глубоко потрясенный несчастьем, случившимся с мадам де Стэнвиль, которую я очень любил, я несколько дней не выходил из дому. Потом я опять принялся за прежний образ жизни, но все же не мог отделаться от чувства тоски, охватившей меня после этого печального случая. Леди Бенбюри вскоре заметила это и с большим сочувствием осведомилась, в чем дело.