Когда сознание вернулось ко мне, я понял, что вижу своего ночного посетителя, и, собрав все мужество, приготовился встретить то неизбежное, что на меня надвигалось.

Откуда в этот роковой миг у меня взялась отвага, не знаю и, видно, никогда уже не узнаю. Я решился действовать, хотя пот градом катил у меня со лба, а тело била нервная дрожь. Вопросы теснились у меня в голове. Кто он? Чего хочет от меня? Почему подслушивает у двери, почему следит за мной? Зачем приходит ко мне в комнату? Однако мне не удалось выдавать из себя ни звука.

Я двинулся по лестнице. Но он, увидев, что я поднимаюсь, отступил в тень и стал пятиться вверх. Он удалялся с той же скоростью, с какой я приближался к нему. Я слышал перед собой шорох, как будто он переползает со ступеньки на ступеньку. Расстояние между нами не сокращалось. Когда я поднялся на следующую площадку, он уже добрался до середины последнего пролета. А когда я был на середине пролета, он уже достиг верхнего этажа. Стало слышно, как он отворил дверь маленькой комнаты под крышей и вполз туда. Странно, что дверь еще не успела закрыться за ним, а шорох, сопровождавший его движение, разом оборвался.

Мне бы сейчас лампу и палку или любое оружие, подумал я, но, увы, ничего подобного у меня под рукой не было. О том, чтобы вернуться, не могло быть и речи. Я упрямо одолел последние ступени и мгновенье спустя уже стоял в темноте у двери, за которой исчез мой странный соглядатай.

Какой-то миг я колебался. Дверь была полуотворена. Наверное, он занят любимым делом, подумал я, — стоит и слушает. Разглядеть его в кромешной тьме было невозможно, а войти в эту тесную комнату, зная, что он там, — нет уж, увольте! При одной мысли об этом отвращение захлестнуло меня, и я повернулся, чтобы вернуться к себе.

Удивительно, как в такие критические минуты совершеннейший вздор, случайно вторгшийся в сознание, способен вдруг самым радикальным образом изменить наши первоначальные намерения. Внезапно у меня за спиной что-то прошуршало по голому полу — то ли таракан, то ли мышь. Дверь слегка, на четверть дюйма, притворилась. И тут отчаянная решимость вновь обуяла меня — я изо всех сил пнул дверь, так, что она распахнулась настежь, и, медленно переступив порог, погрузился в кромешную тьму. Как непривычно мягко, как тихо шлепают по полу мои босые ноги! Как громко бьется и звенит кровь в висках!

Темнота сомкнулась вокруг меня, не видно даже окон. Я ощупью двинулся вдоль стен, шаря обеими руками. Но прежде всего я запер дверь, чтобы неизвестный не мог скрыться.

Итак, теперь мы с ним заперты в этих четырех стенах, и всего несколько шагов отделяют меня от него. От кого? С кем я делю это добровольное заточение? Внезапно яркая вспышка озарила мое сознание, и все случившееся представилось мне совсем в ином свете. Какой же я идиот! Полный идиот! Я наконец очнулся ото сна, и наваждение исчезло. Опять мои проклятые нервы! Сновидения, ночные кошмары и опять тот же результат — хождение во сне. Неизвестный — плод моей фантазии. Прежде со мной это частенько случалось. Бывало, уже проснусь, а персонажи моих сновидений все еще не отступают от меня… В кармане пижамы я нащупал случайно завалявшуюся спичку и чиркнул ею о стену: совершенно пустая комната, нигде ни души.

Я быстро спустился вниз и лег в постель, проклиная свои расшалившиеся нервы и дурацкие сны. Но стоило мне задремать, как снова к кровати подкрался странный незнакомец и, склонив надо мною громадную голову, настойчиво зашептал в ухо: «Мне нужно твое тело. Я хочу спрятаться в него. Я слушаю. Я жду». Господи, какая чепуха лезет мне в голову! И сон глупый, и слова эти — тоже.

И вновь этот странный запах, который был в комнате там, наверху. Сейчас он мне показался даже более резким, чем прежде. А когда я проснулся утром, в спальне стоял все тот же запах.

Ноября 29.

Медленно, точно луна, встающая в тумане над июньским морем, проникала в сознание мысль, что таинственная моя зависимость от этого дома не исчерпывается расстроенными нервами и сомнамбулическими видениями. Этот дом словно опутал меня тонкой, невидимой сетью. Я не в силах выскользнуть из нее, даже если бы пожелал. Он удерживает меня, он не хочет выпускать меня из своего плена.

Ноября 30.

Сегодня утром принесли письмо из Адена, которое переслали сюда с Эрлз-Корт-роуд, где я прежде снимал комнаты. Письмо от Чаптера, моего бывшего однокашника по Тринити, он теперь возвращается домой с Востока. Я послал ему свой адрес в отель, который он указал, «до востребования».

Как я уже упоминал, мои окна выходят в переулок и мне отлично видно всех, кто приходит к нам в дом. Сегодня утром, когда я писал, за окнами послышались шаги, вселившие в меня смутную тревогу, почему — сам не знаю. Подойдя к окну, я увидел, что внизу стоит незнакомый человек и ждет, когда ему откроют. Мне бросились в глаза широкие плечи, лоснящийся цилиндр и застегнутое на все пуговицы пальто. Больше ничего не было видно. Вскоре дверь отворилась, и не ошибусь, если скажу, что испытал нервный шок, услышав, как мужской голос спрашивает: «Что, мистер у себя?», называя мое имя. Ответа я не разобрал, видимо, он был утвердительный, ибо незнакомец вошел и дверь за ним затворилась; я ждал шагов на лестнице, но тщетно — никто ко мне не поднимался. Это так поразило меня, что я открыл дверь и выглянул: никого. Я пересек узкую площадку и посмотрел в окно, из которого виден весь переулок: вокруг ни души. Тогда я не поленился спуститься в кухню и поинтересовался у хозяйки, не спрашивал ли меня только что некий джентльмен.

Странная, вымученная улыбка появилась на ее сером лице:

— Нет!

Декабря 1.

Состояние моей нервной системы внушает мне неподдельную тревогу. Сны снами, но прежде мне никогда ничего не снилось средь бела дня.

С нетерпением ожидаю приезда Чаптера. Он славный малый, энергичный, пышущий здоровьем. Нервы у него, кажется, вообще отсутствуют, как, кстати, и воображение. Ко всему прочему у него две тысячи фунтов годового дохода. Время от времени он делает мне заманчивые предложения. Последний раз звал меня путешествовать в качестве его секретаря. Разумеется, это не что иное, как деликатный способ оплатить мои расходы и дать мне возможность иметь карманные деньги. Предложение его я, конечно же, отверг. Предпочитаю сохранить его дружбу. Женщины между нами никогда не стояли, а вот деньги — совсем иное дело. Но я этого не допущу. Чаптер постоянно подшучивает над тем, что он называет моими «причудами», ибо сам он обладает лишь убогой фантазией «здравомыслящего человека». Однако, если подвергают осмеянию этот явный его недостаток, он гневается. У него психология вульгарного материалиста — препотешная вещь. Мне будет большим облегчением услышать приговор его холодного ума обо всем, что касается тайн этого дома, в которые я не замедлю его посвятить.

Декабря 2.

В своих торопливых записках я не дал места тому, что больше всего удивляет меня. По правде говоря, мне страшно доверить бумаге то, что неустанно силюсь я вытеснить из своего сознания, не давая ему обрести четкую форму. Увы, старания мои тщетны, и то неведомое, чего я так страшусь, день ото дня становится ощутимее.

Теперь, решившись прямо заговорить о том, в чем мне страшно признаться даже самому себе, я понял, что сделать это гораздо труднее, чем мне представлялось. Как полузабытая мелодия, которая вертится в голове, но исчезает, лишь только вы хотите напеть ее, так и мысли эти гнездятся где-то у меня в глубинах подсознания, вне досягаемости рассудка, и не желают выйти на свет. Притаились, готовые к прыжку, но — ни с места.

Вот какое путающее открытие я сделал: в этом доме, если мой ум не поглощен работой, в него вселяются мысли и образы, которые не принадлежат мне! Странные, совершенно чуждые моему сознанию мысли возникают у меня в голове. Не важно даже, что за мысли — главное, они мне совершенно чужды. Особенно упорно они одолевают меня, когда я отдыхаю и ум мой ничем не занят — например, когда мне случается задремать у огня или когда я сижу с книгой, которая не захватывает моего внимания. Вот тут-то они и появляются, и мне становится не по себе. Порой они бывают невыносимо навязчивы, и тогда мне кажется, что некто неведомый подле меня думает вслух.