Ратх и Андрюша мгновенно спрыгнули с паровоза. Затем машинист толкнул вагоны назад и оба помощника вскоре вернулись.

— По-моему, ошиблись, — сказал, поднимаясь, Ратх. — Вода немножко дальше, на другом разъезде.

— Да, ошиблись, — подтвердил Андрей.

— Ну, тогда полный вперед, — приказал машинист, и паровоз, рванувшись и набирая скорость, ушел, оставив воинский эшелон посреди степей урочища Джуджук-лы. Отцепились от состава настолько чисто, что солдат даже не почувствовал. И теперь, когда Андрюша и Ратх, хохоча от счастья, с остервенением подбрасывали лопатами уголь в топку, а Метревели восклицал: «Кацо, как мы их надули!», часовой все еще не мог догадаться, что случилось невероятное, и он уже не часовой, а пень с винтовкой, которую у него сейчас отберут.

— Ну, что, солдат, — спросил Ясон. — Мамка у тебя есть?

— Но, но, ты особо-то не шуткуй, — пробурчал часовой. — На службе я.

— Отслужился, родимый, — сказал машинист. — Дай-ка сюда ружьецо. — И выхватив винтовку из рук солдата, тут же разрядил ее и снял штык.

Солдат завопил и заметался из стороны в сторону, пытаясь выглянуть в смотровое окно, но Ясон схватил его за плечи и усадил на табуретку.

— Кацо, нет твоего эшелона, — пояснил оторопелому часовому. — Отцепили мы твой эшелон. И возврата тебе в твою роту нет: расстреляют сразу!

— Куды ж мне теперя? — захныкал он и утер рукавом глаза.

— К мамке, к мамке! — выпалил со злостью Метревели. — В село свое дуй, там мужики усадьбу помещика жгут. Поможешь им. А то засели на казенном харче в своей Кушке… дураки безмозглые!

Солдат примолк, а ребята стали прикидывать, сколько дней потребуется войску Прасолова, чтобы выбраться из пустыни. На сто верст в сторону Мерва и в сторону Теджена — сплошные пески. Больше тридцати верст по ним не протопаешь. Значит, кушкинские солдатики вылезут оттуда не раньше, чем через трое суток. Но и вылезут — какие тогда из них вояки?! Отощают солдатики, заболеют многие: до войны ли им?

В пятом часу утра, на подходе к реке Теджен, Метревели трижды потянул за торчавший над головой рычаг: паровоз разразился мощным тройным свистком. Это был условный знак дежурившим у моста рабочим. Паровоз сбавил ход и у самого моста остановился. В темноте на линии появились людские силуэты. А вот и оклик:

— Ясон, ты?

— Я, Иван Николаевич! Все в порядке!

Все четверо тотчас слезли наземь. Обнялись на радостях. С Нестеровым оказались рядом гнчакисты — Асриянц, Хачиянц, Мякиев и асхабадские деповцы, человек двадцать, если не больше. Пока здоровались и рассказывали, как удачно провели задуманную операцию, прошло с полчаса. Рассказывал сам Метревелм: подробно, не упуская ни одной детали. Наконец вспомнил и о часовом, и Нестеров поинтересовался:

— А где он, ваш пленник?

— Ратх, Андрей, приведите солдата, — сказал Метревели.

Ратх вскочил на подножку и, мигом оказавшись в отсеке паровоза, немного замешкался и недоуменно проговорил:

— А его тут и нет!

— Как так?! — удивился Ясон. — А ну-ка!

Трое забрались на паровоз, поискали солдата, заглянули в тендер с углем, но и там его не оказалось,

— Сбежал, — огорченно выговорил Андрюша.

— И правильно сделал, — со злостью сказал Метревели. — Пусть бежит, куда хочет. Нам он зачем нужен? Нам он не нужен.

На рассвете прогремел взрыв: мост через реку Теджен был выведен из строя. Ни один железнодорожный эшелон Прасолова теперь не мог прорваться к Асхабаду. Довольные проведенной операцией, деповцы и дружина армян возвратились- на тедженский вокзал.

— Ну, что, Арам, давай навестим начальника канцелярии, — предложил Нестеров и поднялся в вагон, возле которого стояла охрана.

Жалковский сидел в купе и, увидев вошедшего Нестерова, не повернул головы и не поздоровался. Иван Николаевич сел за столик напротив полковника и сказал:

— Напрасно переживаете, господин полковник. Разве кто-нибудь, кроме меня, знает, что вас обязали силой подписать мандат на состав паровозной бригады? Представьте себе, что никто вас не неволил. Вы сами, во имя спасения революции от генерала-карателя, дали ему своих машинистов, и они угнали паровоз, а эшелон с войсками бросили в урочище Джуджуклы.

— Вы еще вздумали издеваться надо мной! — вспылил Жалковский. — Посмотрим, как вы запоете, когда окажетесь в руках Прасолова.

— Этого не случится, полковник. Эшелон, вызванный вами, действительно оставлен, без паровоза, в Джуджуклы. Слышали вы, вероятно, и взрыв? Он не мог не коснуться вашего сиятельного слуха. Мы взорвали мост.

— Вы ответите за все по всем строгостям военного закона! — пригрозил начальник канцелярии.

— Ух, как много в вас злости, полковник, и мало ума! — засмеялся Нестеров. — Ну-да не будем спорить и ссориться. Отправляйтесь-ка в Асхабад, в распоряжение своего непосредственного начальника, генерала Уссаковского. Будьте здоровы.

Нестеров вышел из вагона, и спустя полчаса поезд в рабочими, солдатами и армянской дружиной, а также вагон с начальником канцелярии отправился в Асхабад.

Эмануил Воронец спешно укладывал вещи в чемоданы, когда появились у него во дворе Нестеров, Ас-риянц и Метревели.

— Что, Эмануил, бежать собираешься? — поинтересовался Нестеров. — Прасолова испугался… Чемоданы в руки — и долой. Говорят, успел снять с себя обязанности председателя союза… и Уссаковскому объявил, что забастовочный комитет распущен… Ничего не выйдет у тебя, приятель! Будем голосовать за продолжение забастовки!

— Ну, что ж, проголосуем, — отозвался пристыженный Воронец. — Но только не учи меня жить! У меня за спиной восемь лет каторги, а ты еще мальчишка!

— Где и когда проведем голосование? — строже спросил Нестеров.

— Где хочешь. Хочешь, в депо, хочешь, в Управлении дороги…

— В городском саду хочу, Эмануил, И чтобы вся общественность города была налицо.

— Хорошо, будет вся общественность. Как прикажешь голосовать: в открытую или тайно?

— Будем голосовать тайно, чтобы было полное проявление свободомыслия. Голосуют все, кто пожелает. Разумеется, я имею в виду взрослое население я хоть каким-то образом причастных к жизни города.

— Ладно, договорились. Бумага у тебя есть для бюллетеней?

— У Любимского возьмем.

— Тогда, действуй…

Не откладывая, Нестеров отправился в редакцию. Любимского застал на месте. Соломон читал свежую газетную полосу. Жена его сидела тут же, вместо секретарши.

— О боже, это вы, Иван Николаевич! Ну что там, в Теджене?

— Все хорошо, Фира Львовна.

— Да, я вже слышал, что состоялся всероссийский торг «по-еврейски», — отозвался из кабинета Любимский. — «Пусть Прасолов спрячет штыки, а мы вже прекратим свою нахальную забастовку!» Я не могу больше видеть Эмануила, товарищ Нестеров! Это вже ренегат! Только ренегат способен состряпать такое гнусное условие.

— Вы за продолжение забастовки, Соломон? — Разумеется, Иван Николаевич, о чем речь?

— Тогда давайте будем готовить бюллетени для тайного голосования. — И Нестеров рассказал о своей встрече с Воронцом и решении провести голосование в городском саду.

— Сколько же бюллетеней потребуется, Иван Николаевич? — спросил Любимский.

— Тысячи три, не меньше…

— Вы вже в своем уме? Где мы возьмем столько бумаги? И потом, на каждой вже бумажке, вероятно, придется писать «за» и «против»?

— Сделаем проще, Соломон. Нарежем три тысячи листков, раздадим бастующим, поставим два ящика! «красный» и «белый». В красный пусть опускают листки те, кто за продолжение забастовки, в белый — кто против. Потом посчитаем, где больше.

— Это вже Соломоново решение, — удовлетворительно проговорил редактор. — Фира Львовна, зовите Дору, берите ножницы и бумагу, что стоит в коридоре, И начинайте резать бюллетени.

На следующий день посреди городского сада, на утоптанной площадке были поставлены две урны — красная и белая, и столы, накрытые сукном. К десяти утра, едва пригрело зимнее солнце, в городской сад потянулись со всех концоз города забастовщики. Шли колоннами, группами, в одиночку. В течение получаса городской сад заполнился до самой ограды и в нем стало тесно. Публика все прибывала, напирая на последние ряды, и Воронец открыл голосование вступительной речью. Смысл его короткого воззвания за прекращение забастовки выражался в том, что генерал Уссаковский и вверенное ему офицерство ценой неимоверных усилий уговорили генерала Прасолова вернуться в Кушку, но и начальник области пообещал карателю, что сделает все возможное, чтобы прекратить забастовку. Ныне начальник области просит и надеется на железнодорожников, телеграфистов и всех сознательных граждан, что они благоразумно отступят от забастовщиков и тем самым предотвратят возможное кровопролитие.