Дня через три после встречи у колодцев Тувак сказала служанке:

— Бике, узнай, кто караулит его и как его можно спасти.

Кого она имела в виду — обе понимали без слов.

Ещё через день Бике сообщила:

— Ханым, спасти его так, чтобы не узнал Кият-ага, невозможно. На всех цепях замки. А ключи от этих замков у главного нукера, Черкеза.

— Где живёт этот Черкез?

— Тут, поблизости, ханым. Ночью он держит ключи у себя в железном ящике, а утром выдаёт надсмотрщикам. Боюсь, ханым, он не захочет отпустить Кеймира.

— Надо что-то придумать, Бике, — в отчаянии проговорила Тувак. — Пойми, милая, у меня сейчас такое чувство, будто посадили на цепь мою совесть.

— Я подумаю, ханым, — растерянно пообещала служанка. — Но я не знаю, ханым, найду ли я ума больше того, что есть у меня в голове.

— Вечерком зайдёшь, поговорим ещё, — попросила Тувак. — А пока иди.

Едва женщины расстались, как на дворе послышались возбуждённые голоса слуг. Похоже, что кто-то пожаловал к Кияту в гости. Ханым выглянула из кибитки и увидела в заливе небольшой русский корабль. Купец Михайла с несколькими музурами поднимался сюда, к киятовым юртам. Целая толпа челекенцев сопровождала его, забегая вперёд и расспрашивая о том о сём, но купец был хмур, сосредоточен и шагал так быстро, что туркмены едва успевали за ним. Кият, как всегда, встречал гостя у входа в белую юрту.

— Тувак-джан, поторопитесь с обедом, гость к нам! — крикнул он.

— Я вижу, хан-ага! Сейчас всё сделаю!

Михайла был в войлочной шляпе, в парусиновой куртке и брезентовых сапогах. Лицо, задубленное морскими ветрами, казалось состарившимся, и глаза словно пожелтели от яркого туркменского солнца.

— Здорово, яшули, — проговорил он. — Как живёшь-можешь?

— Доживаем кое-как, — отозвался в тон ему патриарх. — Почему невесел: случилось что-нибудь? Дома всё в порядке? Отец жив?

— Жив…

— Санька где, почему не едет?

— В Нижнем последние годы торгует.

— А где твой большой парусник? Почему на пакетботе приплыл?

— «Астрахань» отправил в Гасан-Кули за рыбой, о на этой свиристелке к тебе вот приплыл.

Разговаривая, они разулись, помыли руки и вошли в кибитку. Кият сам взял шест и отодвинул на куполе серпик, чтобы было светлее.

— Какие новости? — спросил Кият.

— Да какие могут быть у нас новости? — усмехнулся Михайла. — Самые последние такие… Приезжаю на Огурджинский, а мне говорят: всех огурджа-ли с острова Кият угнал к себе и посадил на цепь. Вот и пришлось мне наведаться сюда. Правду говорят люди или врут?

— Правду говорят, — ответил неохотно патриарх. — Божий суд и наш ишан определил до конца своих дней сидеть им на моих колодцах. Но я полагаю так: если б у каждого из них было двадцать жизней, то и тогда бы они не выплатили того, что у меня взяли! Чуть не сто тысяч баранов погубили нечестивцы.

— Да, хан-ага, неладно у тебя получилось, — посочувствовал Михайла. — Но ведь и мне на Огурджинском невозможно без людей. Они у меня всю чёрную работу делали.

— Они заслужили наказание, — Кият недовольно потеребил бороду.

Михайла понял старца, но отступать не собирался. Наоборот, придвинулся поближе, покачал головой:

— Как же так, яшули? Дарите остров вместе с людьми, я их считаю своими, жалованье им выдаю, а вы судите их по своей воле и сажаете на свои колодцы!

— Ишан-ага, милостью аллаха, определил… — начал было Кият, но Михайла прервал его:

— Нет, ты погоди, яшули. Ты скажи — был такой договор, что с островом Огурджинским и людей, живущих на нём, отдаёшь мне?

— Был, был, — нетерпеливо отозвался Кият. — Да только люди эти подлыми нечестивцами оказались.

— Хан-ага! — опять возмутился Михайла. — А кто тебе дал право взять их и послать на войну? Если бы ты не угнал их на Атрек и не отправил в поход против каджаров, то они и овец бы твоих не тронули!

— Разве я их взял? — не сдавался Кият.

— Не ты, так твои сыновья. Так что, яшули, давай не упорствуй. Завтра же веди на пакетботик всех моих людей, и я отвезу их к себе на Огурджинский…

Михайла обиженно замолчал, чай даже перестал пить и к еде не притронулся. Кият, потчуя его и уговаривая, чтобы не обижался по пустякам, думал: «Прав он, прав. Ему теперь огурджали принадлежат».

— Хан-ага, — предложил Михайла. — Давай так: чтобы мне было спокойно и тебе тоже, — напишем бумагу о том, что все огурджинские числятся за мной и только я один могу ими распоряжаться, как захочу.

— Атеке! — громко крикнул старец, — приведи Абдуллу, пусть возьмёт с собой калам с чернильницей и бумагу!

Абдулла вскоре явился. Сел в сторонке, приготовился к делу. Михайла, не зная, сколько человек с Огурджинского у хана, задумался немного и неуверенно спросил:

— Кроме Кеймира, кто ещё у тебя, яшули?

— А откуда ты взял, что Кеймир у меня? — притворно удивился Кият.

— Ты думаешь, хан-ага, кроме тебя, никто ничего не знает! Сын его, Веллек, на пакетботе сидит, ждёт не дождётся, когда отца его приведу. Так кто ещё, хан-ага?

— Давай пиши, Абдулла, — старец кивнул слуге. Записали двенадцать человек.

— Ну вот, хан-ага, это по-нашему, — обрадовался купец. — Завтра же утречком пусть твои нукеры приведут всех ко мне на пакетбот. А теперь и о торговых делах можно побалакать. Сказывай, сколько тулунов приготовил этой самой пырдюм? — Михайла озорно засмеялся. — Ну и словечки у вас, яшули! Не могли по-иному, что ли, эту первосортную нефть назвать!

Ночевал гость тут же, в белой патриаршей юрте. Ночью просыпался и слышал в темноте, как тяжело, беспокойно ворочается Кият. Думал с сожалением: «Надо было податься на пакетбот, пусть бы хан со своей Тувак спал. А то вишь — как без неё сопит, а она в другой юрте — со служанкой». Отдалённые выстрелы, блеянье овец, лай собак и ишачий рёв долго не давали ему уснуть. Лишь далеко за полночь забылся в глубоком сне. И проснулся от тревожных голосов на дворе. Сбросив с себя одеяло, надел сапоги, выскочил наружу. Около пристани толпился народ. Михаила увидел в толпе растерянного Веллека.

— Люди говорят, отец мой убежал… Врут они! Хан не хочет отдать его. Урус-хан, выручи отца!

Кият тоже был здесь. С ним стояли Кадыр-Мамед и несколько нукеров.

— Хан-ага, что сие значит? — обиженно спросил Михайла. — Не заговор ли какой?

— Заговор, заговор, — уныло проговорил старец. — Только не против тебя заговор, а против меня. Этой ночью Кеймир-хан сбежал. Говорят, сам онбаши, главный надсмотрщик, снял с него цепи, посадил в киржим и уплыл с ним.

— Да… свежо преданьице, да верится с трудом, — усомнился Михайла. — А другие, значит, не сбежали? Здесь они?

— Другие все здесь. Вон сидят на твоём корабле, посмотри!

— Старосту надо отыскать, хан-ага! — твёрдо заявил Михайла. — Давай не будем терять дружбу из-за него! Найдёшь, коли захочешь!

— Найдём, найдём, всё равно найдём, — твердил Кият так растерянно, что купец перестал сомневаться в бегстве пальвана. Сам вдруг высказал догадку:

— А может, он уже на Огурджинском? Где ему ещё быть, коли убежал? Ну-ка, Веллек, садись… сейчас поплывём туда!

Успокоившись, Михайла попросил у Кията извинения за подозрения и грубость, пообещал, что с Огур-джинского заедет на Атрек, а потом приведёт сюда шкоут «Астрахань» и займётся приёмом нефти. Прощаясь, крепко потряс Кияту руку, но решил, что этого мало, и обнял его.

— Не серчай, Кият-ага, скоро встретимся!

Пакетбот поднял парус и легко заскользил по заливу в открытое море.

Кеймир стоял на возвышенности возле могилы святого Мергена и пристально вглядывался в каспийскую даль. Рядом с ним жались друг к другу жена и дочери. Отчаяние и страх обуревали пальвана. Он вспомнил всё, происшедшее с ним в прошлую ночь, и думал: надо быстрее бежать. Бежать! Но куда? В Персию? Нет, нельзя! На Гурген? Ни за что! На Атрек? Там только его и ждут, чтобы опять заковать в цепи и возвратить на колодцы!

Вчера в полночь, когда он, прикованный к якорю, спал в холодной пещере, пришёл главный нукер, снял с рук цепи и сказал: «Пойдём со мной!» Кеймир, не понимая, что происходит, последовал за ним. На берегу стояло ещё человек пять-шесть нукеров. Они молча посадили пальвана в киржим, подняли парус и поплыли от острова. Когда парусник отошёл на порядочное расстояние от Челекена, Кеймир спросил: