— Вырос, вырос, — говорил он, оглядывая его со всех сторон. — О, здесь оказывается и его мать! — воскликнул он, разглядев в полутьме Тувак. — Приехали, значит, Тувак-ханым. Отец тоже здесь?

— Здесь, он у Кадыра остановился, — отвечала Тувак. — Что-то вы не встретили нас нынче?

— У всех свои дела, — чуть строже сказал Якши-Мамед. — У нас — одни. У отца — другие. А когда дела разные, то и дороги — у каждого своя.

— Брат, я привёз тебе поклон от князя Бебутова, — вмешался в разговор Караш. — Он хорошо помнит и гордится тобой. Он говорит, что ты был лучшим приятелем сорви-головы Амулат-бека. Так ли, брат?

— Послушай, младшенький, — поучающим тоном заговорил Якши-Мамед. — Во-первых, мне не нравит-ся, что ты там, на Кавказе, потерял уважение к старшим. Тебе бы следовало употреблять слово «ага», когда обращаешься ко мне. Во-вторых, Амулат-бек никогда не был сорви-головой. Амулат — патриот своего Дагестана. И если он поднял руку на русских, то они этого заслуживают.

— Когда мне сказали, дорогой Якши, о твоей ненависти к урусам, я сразу понял: это дело рук того Амулат-бека, — обиженно признался Караш.

— Называй меня «ага», собачья отрава! — повысил голос Якши-Мамед. — Не то я тебя научу вежливости. Я не посмотрю на твой вонючий бешмет и эту тарелку на голове. Я сам когда-то носил их. И запомни, что ты так же, как и я, скоро возненавидишь своих благодетелей. Но чем дольше ты их будешь любить, тем меньше будешь нравиться нам.

Караш явно не ожидал такой отповеди от старшего брата. Этот вовсе не походил на спокойного, благопристойного Кадыра. Но не было ещё человека, которому бы Караш позволил так обращаться с собой. Он встал и сказал:

— Пойдём отсюда, мама. Этот старый дурачок ещё поваляется у меня в ногах. Я заставлю его просить прощения!

— Что?! Что ты сказал! — взревел Якши-Мамед и зашарил руками: чем бы ударить младшего. Караш выхватил кинжал, висевший на поясе, и сдавленным голосом пригрозил:

— Убью, дикарь несчастный, только подойди попробуй! Пойдём, мама!

Тувак, причитая и умоляя, чтобы Якши-Мамед отступился от мальца, быстро вышла из кибитки. Хатиджа принялась уговаривать мужа, чтобы поостыл: подобает ли мужчине связываться с безусым юнцом. Якши сел на ковёр, замотал головой, притворно заохал и закатился долгим нервическим смехом. Затем он попросил что-нибудь закусить, достал из сундука бутылку рома и налил в рюмку.

— Выпью за этого строптивца, — сказал жене и опять замотал головой. — Жаль, Хатиджа, что такие люди — против нас. — Якши налил ещё, опять выпил и задумчиво произнёс: — Но он уйдёт от них, как ушёл я, — это неизбежно.

— Якши-хан, — подсела к нему Хатиджа. — Ты бы сходил, навестил отца. Он, наверное, ждёт тебя, по делу ведь приехал.

— Я знаю, зачем он приехал. Самое лучшее сейчас — нам с ним не встречаться… — Якши-Мамед снял со стенки дутар, подкрутил калок и ударил по струнам:

Якши пел, склонившись над дутаром, и не увидел, как отошёл в сторону килим и в кибитке появился Кият. Не поздоровавшись, и не нарушая блаженной минуты сына, он постоял немного и только потом кашлянул. Хатиджа, сидевшая спиной к выходу, мгновенно повернулась и встала.

— Вий, Кият-ага к нам пожаловал!

Якши-Мамед вздрогнул и быстро отложил дутар в сторону. На лице его изобразилась испуганная улыбка. Старик был хмур. Его прищуренные глаза выражали презрение. Власть его взгляда настолько была сильна, что Якши не выдержал, залепетал:

— Отец, я только приехал из Кызгырана… Там мы лошадей себе присматривали… Я ещё не отдохнул даже и не выпил чашки чаю. Я собирался к тебе…

— Хороших лошадей присмотрел? — спросил насмешливо Кият, прошёл в глубину кибитки и сел на почётное место.

— Ничего у них кони, хорошие, — отвечал Якши-Мамед, ставя перед отцом чайник, пиалу и вазу с конфетами.

— Надо будет купить тех лошадей, Якши, они могут пригодиться. Собираемся в Хиву наведаться.

— Кто собирается? — спросил сын, сделав вид, что не понимает, о чём идёт речь.

— Все собираются, — запросто отвечал Кият-хан. — И ты свою сотню поведёшь.

Якши-Мамед насупился и с минуту сидел молча, словно искал силы, которые смогли бы помочь ему в разговоре с отцом. «Ну что ж, что отец! — мысленно храбрился он. — Ради общего дела и отца не пощадишь!»— Наконец и вслух сказал, не менее храбро:

— Отец, я не знаю, каким ветром тебя опять подняло с места, но на этот раз ты зря сюда прилетел и своих урусов привёл. Ханы Атрека отныне не станут воевать за русских. Больше мы не допустим, чтобы проливалась кровь наших джигитов во имя чьих-то чужих интересов. Ныне мы бережём каждого нашего воина. Они нам пригодятся… Я и наш сердар Махтумкули не допустим, чтобы ты ездил по аулам Атрека и поднимал народ против Хивы.

Кият-хан внимательно выслушал сына и даже не повёл бровью. Потом сказал очень спокойно:

— Но вас ведь всего двое: ты да Махтумкули. А старшин приедет на маслахат много. Больше ста человек. Они и скажут, что нам делать. Если пойдёте против всех, вас двоих выкинем, как бешеных собак. Запомни!

Кият отодвинул пиалу и, покряхтывая, тяжело стал подниматься.

— Сядь, отец, не спеши, — забеспокоился Якши-Мамед.

— Сядьте, сядьте, хан-ага, зачем обижаться? — поспешила на помощь Хатиджа. — Я только что ужин поставила…

— Где твоя былая гордость, отец? Где твоя мудрость? — заныл Якши, видя, что старец сел на прежнее место. — Неужели ты не видишь, что мы только игрушка в руках царя?! Царь захочет — с голоду уморит.

— Ты, Якши, три года назад дал расписку царю в том, что берёшь, заимообразно шесть тысяч пудов муки? Ты не отдал ни зёрнышка, и русский царь не спросил с тебя ни зёрнышка. Нынче вышло всемилостивое повеление государя: не взимать с тебя взятого. А ты?!

— Спасибо твоему царю, отец. Но неужели эти шесть тысяч стоят того, чтобы мы вели своих джигитов под чужие пули и сабли? — Якши подумал и вновь перешёл в наступление: — Шесть тысяч пудов! Что такое шесть тысяч пудов по сравнению с тем, что мы отдали каджарам? Но мы бы и не отдали каджарам Гурген, если б не твой царь. Это по его воле установлена граница… Отец, пойми меня, я умру от горя, если не верну потомкам отнятые у нас земли.

— Э-хе-хе, — сожалеючи вздохнул Кият-хан. — Видно, прав наш Караш, когда жалеет, что ты раньше времени от русских ушёл, не доучился.

— Не усердствуй, отец, — с горечью попросил Якши-Мамед. — Ты готов меня унизить даже перед этим сопливым ребёнком.

— Нет, Якши, он не соплив. Он лучше тебя всё понимает. Он, например, сам догадался, что сейчас Англия и Россия из-за нас спорят — кому мы достанемся. Караш говорит: кто быстрее Хиву займёт, тот и туркмен подчинит себе.

— Ай, дурость какая-то! — возмутился Якши-Мамед.

— Нет никакой дурости, сынок. Англия весь Афганистан заняла. Теперь в Бухару и Хиву смотрит. Думаешь, зря туда стремятся и русские? Думаешь, и вправду царю нужны его пленные? Нет, сынок. Сейчас наступило время, когда мы трезво должны оценить обстановку.

— Самое трезвое — объединить племена и создать своё государство, — заявил Якши-Мамед. — Мы писали Каушут-хану, Караоглану и другим ханам Тёке и Ахала. Все они говорят вот так же, как сейчас я.

— Но никто не знает, как сделать своё государство, — с насмешкой сказал Кият. — Создать его — это всё равно, что сплести ахан, не имея под руками ничего, из чего бы получилась аханная сеть. Прежде чем говорить об этом, надо установить на туркменской земле прочный и долгий мир. А этот мир может наступить только тогда, когда возьмёт нас к себе Россия и не позволит топтать нашу землю никакому врагу. Вот тогда мы объединим все племена.

— Прости меня, отец, я не знаю, что тебе ответить, но ты не прав. Давай подождём маслахата, послушаем, что скажут остальные.