— Михаэль, — слабо сопротивлялась женщина, — Михаэль, что ты делаешь? Идём в дом… — Но он уже не слышал её и не помнил себя.
Они лежали на песке, прикрывшись её платьем.
— Противный мальчишка, — говорила она и нежно целовала его. — Откуда ты взялся такой? Мне с тобой слишком хорошо. Ах, как хорошо! Но теперь ты уже не захочешь дарить мне теремок, правда?
— Нет, почему же? — вяло отозвался Михайла.
— Все вы одинаковые… Ну ладно, Михаэль, я не обижаюсь. Мне и без теремка не скучно. Я счастлива… Спасибо тебе за эту чудесную ночь! Какие облака красивые, посмотри! Вон то облако, смотри, похоже на бога бородатого. Завтра, когда ты уедешь, я приду сюда и буду думать об этой сумасшедшей ночи.
— Я не уеду без тебя, Габи, — сказал совершенно серьёзно Михайла. — Я увезу тебя.
— Это невозможно, Михаэль, — печально отозвалась она. — Басаргин не позволит… Ты ведь ничего не знаешь обо мне. Не родственница я ему. Он всегда знакомит меня с приезжими господами, а потом бьёт, ревнуя.
Михайла приподнял ей голову и долго разглядывал женщину, слоено увидел только что.
— Значит, и со мной ты по его велению?
— Да… Но я не сказала бы тебе этого, если б не почувствовала к тебе большее. Мне самой хотелось с тобой быть, без его указки.
— Дрянь ты, Габи, — сказал он разочарованно и так вздохнул, словно потерял только что найденный клад.
— Дрянь, — спокойно согласилась она. — Я бывшая публичная девка. Меня он купил как содержанку и привёз сюда.
— О боже… — Михайла мучительно застонал.
А она, высказав ему самое тайное, самое роковое, вдруг оскорбилась и встала.
— Пойдём-ка, купчик, уже пора. Если он проснётся, мне несдобровать.
— Сиди, — сказал он со злобой. — Надо подумать.
— Думать нечего, — холодно ответила женщина и надела платье. — Прощай.
— Да постой ты, — хотел остановить её Михайла, но тщетно. Женщина, начисто отрезвлённая и униженная, направилась ровным спокойным шагом к дому. Тогда он мгновенно вскочил, скомкал одежду, сунул под мышку и догнал её.
— Габи, прелесть моя, не сердись. Я возьму тебя у него. Я полюбил тебя, фрейлейн. Ты будешь навеки моей, если сама захочешь.
До самого дома женщина не проронила ни слова. Войдя в гостиную, Михайла сообразил, что Габи может понадобиться для услуг Басаргину. Он силой затянул её к себе в комнату и запер дверь.
ТАЙНАЯ МИССИЯ
Столкновения на юго-восточном побережье Каспия привлекли к себе внимание политиков Англии и Турции. Лорд Пальмерстон из Сент-Джемского кабинета, английский посол в России Кланрикард, глава Ост-Индской компании лорд Окленд с молчаливым любопытством присматривались к действиям персидского шаха до тех пор, пока он не объявил поход на Герат. Тогда западной дипломатии стало понятно, что не Мухаммед-шах завоевал туркмен, а Россия уступила ему их земли — от Атрека до речки Кара-Су. И, уступив, теперь оказывала на персидского владыку неограниченное влияние. В конце концов, рассудили в Лондоне, эта русская подачка может кончиться тем, что Мухаммед-шах завоюет Герат и создаст более чем благоприятные условия для вторжения русских в Индию. Сент-Джемский кабинет спешно развернул антирусскую деятельность на Ближнем Востоке. В Тегеране тихонько зароптала религиозная знать о недопустимых связях и дружбе шаха с гяурами. Из Стамбула, где скрывались два брата Мухаммед-шаха, бе-
жавшие из Персии в те дни, когда ещё молодой владыка начал гонения на претендентов, поползли слухи о том, что истинный престолонаследник великого Фехт-Али не Мухаммед, а Зелле-солтан. Турки будоражили персидский народ и одновременно грозили шаху, что дни его восседания на троне сочтены…
До Мухаммед-шаха долетели эти слухи, и он проявлял беспокойство, обвиняя в распространении сплетен самого имама Хаджи Сеида Мухаммеда Бакира[15]. В летнем дворце Нигаристан, где в тени платанов и горных ручьёв отдыхал владыка, не раз упоминалось имя этого строптивого старика-аскета. «Разве это порочно, — спрашивал своих приближённых шах, — что я изучаю историю, географию и фортификацию? Мы отстаём от Европы! Так почему же я должен предать забвению науки, а проводить время за чтением Корана и молиться в мечети?» Кончилось тем, что Мухаммед повелел своим гуламам[16] ехать в столицу и привезти имама. Немедленно отправилась в Тегеран чёрная карета и вскоре доставила оттуда Хаджи Сеида Мухаммеда Бакира. В саду, возле фонтана, где лениво пощипывали траву павлины, шах со своими вельможами поджидал его. Как только имам приблизился, шах коротко бросил: «Взять!». Несколько гуламов схватили старика, поставили его на голову, вверх ногами, и принялись колотить мокрыми розгами по пяткам. Имам взвывал в такт ударам и всё время спрашивал: «За что, повелитель?». Наконец, обессилев, замолчал. Спустя час его привели в чувство. И Мухаммед-шах сказал ему:
— До сих пор мы считали, что столп веры является опорой властелина, но мы ошиблись. Если, дорогой имам, завтра ты не заткнёшь рты своим болтливым служителям мечети, — будешь повешен. Аминь…
Имама усадили в ту же карету и отвезли в Тегеран. А на другой день случилось невероятное. Чуть свет столица огласилась криками множества муэдзинов, призывающих к молитве, но едва окончился час намаза, над городом снова понёсся крик: «Чудо, люди, чудо! — вопили глашатаи. — Имам Хаджи Сеид Мухаммед Бакир призывает всех к себе в мечеть! Чудо, люди, чудо!» Толпы горожан потянулись к сияющему куполу и к голубым минаретам главной мечети. Просторный храм аллаха был переполнен. Те, кому не удалось попасть внутрь мечети, толпились у массивных резных дверей, прислушиваясь: что там такое происходит! В мечети, когда стало трудно дышать от тяжкого воздуха, имам поднялся на мамберу и таинственно, полным огромного значения, благоговейным тоном рассказал следующее. Ему, имаму Хаджи Сеиду Мухаммеду Бакиру, привиделось, что Мухаммед-шах и русский мухтар Симонич вместе. Тогда к ним спустился аллах и сказал: «Он к вам пришёл с прямым руководством и верой истины, чтобы дать ей перевес над всякой верой: довольно аллаха как свидетеля!» О значении этих слов имам не стал распространяться. Довольно было и того, что шах и русский посол удостоились беседы с аллахом. Слух о видении имама распространился с невероятной быстротой по всей Персии. Шах вновь пригласил к себе Хаджи Сеида Мухаммеда Бакира и любезно сказал:
— Ваше усердие, имам, натолкнуло нас на мысль о скором выступлении в поход. Поистине, велик аллах!..
В пятницу на улицах Тегерана загремели карнаи, тяжко заухали огромные барабаны — тулумбасы. Появились конные гвардейцы из батальонов Багадера-на и Хассе. Цвет и гордость шахского войска, они возглавили шествие. Гвардейцы отличались от других изысканной одеждой: на них были шёлковые шальвары, красные кафтаны и папахи, к тому же все они были высокорослые, как на подбор, и все — чистокровные каджары. Бедные ремесленники в стареньких сер-дари и войлочных шапочках — люди шиитского толка — взирали на гвардию солнцеликого с благоговейным страхом. Словно загипнотизированные, смотрели они, как гвардейцы проехали по хиабанэ-базаре, направляясь к летней резиденции, дворцу Нигаристан. Следом шла пехота, выделывая артикулы английскими ружьями.
В резиденции русского полномочного министра, расположенной неподалёку от шахского дворца, тем временем шла своя жизнь. Только что вернувшийся от Мухаммед-шаха посол Иван Осипович Симонич легко поднялся на айван и, бросив шляпу, сказал сидящим в шезлонгах господам:
— Итак, подписан приказ о выступлении!
— Да что вы! — обрадовался Виткевич, зная, какие козни строили шаху в последние дни англичане. — Признаться, я думал, что сэр Макнил, по крайней мере, выдаст ультиматум!
— Ультиматума нет, но демарш он предпринял, — сказал Симонич, присаживаясь и окидывая взглядом своих посольских: барона Бодэ, Ходзько и недавно приехавшего Бларамберга. — Макнил отзывает из шахской армии всех английских инструкторов и требует, чтобы ни один русский не сопровождал его величество в походе. Мне удалось с трудом уговорить шаха, чтобы оставил при роте русских дезертиров вас, господин Бларамберг.